Валентин Черных: «Я человек конъюнктурный»

Киевский международный кинофестиваль «Молодость» открыл свой 34-й «сезон» фильмом Дмитрия Месхиева «Свои». Это — второй показ картины, первый состоялся летом на Московском фестивале, где получил высшую награду и приз «За лучшую мужскую роль», который достался нашему великолепному Богдану Ступке. Фильм очень красив — имеется в виду блестящая операторская работа, и необычен — речь идет о новом витке осмысления военной тематики. Здесь полностью размыты известные и, казалось, изученные границы между «своими» и «чужими», нет благостных и благородных победителей — наших, противостоящих жестоким, лишенным морали побежденным — захватчикам и их прихвостням — полицаям. Мощнейшие актерские работы — Богдан Ступка, Сергей Гармаш, Анна Михалкова — написаны крупными мазками, не лишенными при этом тончайших полутоновых нюансов. Это фильм, который можно принимать или не принимать, соглашаться с ним или спорить до хрипоты, но равнодушным он не оставляет, и смотреть его, по-моему, стоит. Тем более что после фестиваля он выйдет в украинский прокат.

Автор сценария картины «Свои» — Валентин Черных, один из «олигархов» сценарного цеха, создатель многих известных киноповестей, среди которых оскароносная «Москва слезам не верит», милая романтика «Московских каникул» и народная эпопея «Любить по-русски», созданная с давним другом Евгением Матвеевым. Сценарий фильма «Свои» тоже задумывался для него, но Матвеев не успел сняться в картине, и режиссер Дмитрий Месхиев в который раз открыл зрителям бесконечные возможности Богдана Сильвестровича Ступки. В.Черных был на фестивале всего полтора дня, но нам удалось поговорить с ним.

— Валентин Константинович, картину упрекают в излишней жестокости, но война не бывает благостной и розовой, — именно об этом идет речь?

— Думаю, Дима Месхиев выбрал и правильную тональность, и правильное видение войны. Вначале герои не профессиональны. Первый бой — это проигрыш. Они убивают — камнем, ножом, долго, не очень умело. Если показать все это, как умелое уничтожение, то, во-первых, было бы стандартно, а во-вторых — неправда. Потому что первоначальный этап войны мы проиграли, были не очень готовы к сопротивлению, как показал опыт.

— В фильме роль, задуманную для Матвеева, сыграл Богдан Ступка, артист абсолютно другой по психофизике и по своему восприятию мира. Каким бы вы видели этого героя с Матвеевым?

— Он был бы хитрее, обходительнее. Женя Матвеев не был бы менее жестоким. Но по своей актерской сути он такой ласковый, убедительный, любвеобильный. Все это выплеснулось бы на экран. Ступку я не видел ни разу в театре, но он играет действительно жесткого, даже временами страшного человека. Когда его герою сообщают об аресте дочерей, плохой актер жевал бы губами, хмурился, а он только посмотрел, хмыкнул и пошел. Сразу стало понятно — убьет. Убьет и не моргнет. Он всех переигрывает в картине. Выясняется, что он самый сильный. Из всех мужиков! Самый мудрый, самый решительный.

— Переигрывает со знаком плюс, доминирует над всеми или тянет одеяло на себя?

— Доминирует не актерски, а человечески. В сценарии более четко написано, Дима сократил какие-то куски. В фильме, когда они говорят о том, чем эта заваруха кончится, герой Хабенского отвечает — «Не знаю». Герой Ступки — то же самое. А в сценарии было по-другому. Хабенский: «Все равно победят, потому что, ну, дойдут до Урала, перезимуют, что дальше? У немцев нет сил победить нашу страну, все равно покатятся назад. Весь вопрос только во времени». А Ступка спрашивает: «Может замирятся с немцами и большевиков тогда погонят?». Не то… И вот герой Ступки говорит в следующем эпизоде: «Поверь мне, следующий, кто придет к власти, будет из раскулаченных». Это я специально написал, потому что убежден в том, что Ельцин, который был коммунистом, секретарем обкома, в душе хранил обиду на советскую власть за раскулачивание, а такие люди обиды не прощают. Ельцин свел счеты с советской властью. Вот поэтому, когда я делал старика, мой раскулаченный дед и даже Ельцин стояли перед глазами. Нельзя таких обижать, потому что за ними сила стоит.

— Он не прощает стране, личностям или тем, кто, не работая, пытался его из жизни вытеснить?..

— Да. Это очень трагические истории. Я приводил пример на пресс-конференции, что у моей матери, она директором крупного детского дома работала, в котельне было два кочегара — один бывший полицейский, другой — бывший партизан. Нормально работали. А 9 Мая напивались и дрались жутко. Каждое 9 Мая. Не могли простить ни тот, ни другой. Иногда «Своих» упрекают в том, что показано мало патриотизма, что люди борются за себя, за свою жизнь… А патриотизм это ведь не просто громкие слова, патриотизм это, когда борешься за себя, за свою семью, за малую, большую родину. В этом отношении для меня образец — американцы. Они чувствуют защиту государства. Понимают, что за ними стоит Америка. А мы только сейчас стали это понимать и стали защищать своих.

— Много лет нам доказывали, что патриотизм и идеология — единое целое. А вы эти понятия развели…

— Я тоже человек своего времени, и достаточно заидеологизирован. Считаю, есть три организации совершенно консервативные, где любой пересмотр требует очень тщательного подхода. Это школа, армия и церковь. К ним нужно относиться очень внимательно. Они веками проверены, и реформировать их надо очень осторожно.

— Но именно эти «три кита» находятся в «хроническом» эксперименте. Чем это грозит ближайшим поколениям?

— Многим. Если экспериментировать со школой, появится гигантское количество недоучек. Если говорить об армии — снижение боеспособности и вообще, если армия не направлена на защиту, она уходит в бандитизм. И церковь не должна делать одну религию доминирующей.

— Вы приехали в Москву из провинции. Провинциалы всегда были движущей силой прогресса, но выживают единицы, не все находят свою нишу, свою линию в творчестве и силу противостоять мегаполису. Как вы начинали и противостояли давлению «нового мира»?

— Как все, приехал в Москву, поступил в институт, женился… И дело вот в чем. Провинциалу некуда отступать. У него нет родственников, друзей, практически ничего нет. Он вынужден быть примерным, хитрым, жестким. У него масса как положительных, так и отрицательных черт, так как только «положительные» не выигрывают. Нужно быть сволочью, чтобы выжить.

— Бывает грань «сволочизма», когда человек скатывается по ту сторону морали, этики человеческих взаимоотношений. Как сохранить баланс?

— По-разному. Некоторые скатываются, некоторые нет. В кино бывает, что выживают не только за счет таланта, но и за счет дурного характера. Потому что кино вещь жесткая для интеллигентных людей. Тебя предают, к тебе втираются в соавторство, используют твои идеи, воруют, как в любом бизнесе. Только в кино это еще более жестко.

—Насколько вы сами изменились с переменой жизни своей страны?

— Нисколько. Я человек абсолютно конъюнктурный, если б не был таким, быть может, меньше сделал. Не могу сказать, что я очень благополучный, но, тем не менее, у нас очень много людей вывалились из тележки и нищенствуют, не имеют работы, заказов. Советская власть, очень изощренная, выработала такой иммунитет, что тот, кто выжил при ней, выживет где угодно. Мы выживали. От доставания продуктов до отношения с партией. Я не был членом партии, что очень многих удивляет.

— Как вам удалось?

— Не приняли в свое время, а потом уже и не хотел. Поэтому пришел в перестройку достаточно органично и был на «революционном» съезде кинематографистов, потом перестал заниматься общественной работой. Нет времени. Я больше 20 лет преподаю в институте, а общение с молодежью не дает возможности в своих ошибках укорениться и лелеять их. Потому что молодые все время пробуют тебя на прочность. И ты вынужден доказывать, что можешь учить. В творческих вузах на 3-м курсе всегда возникает бунт. Студенты начинают понимать кино, а когда человек понимает, то начинает бунтовать против учителей, отцов. И эта готовность к отражению держит всегда в достаточно хорошей форме.

— Вы профессионал, умеете рассказать историю, выстроить диалог. Беда сегодняшнего кино в том, что все хотят самовыразиться, но мало кто может внятно рассказать историю. Отношения с учениками — это одна грань, которая подпитывает и позволяет удержаться на плаву. А вот как удается в кино выжить рядом с плеядой молодых и рьяных?

— Связи и работа. Участвовал в перестройке. Создал студию «Слово», сейчас уже другие люди занимаются ею, я просто художественный руководитель. Но выжить удается только работой. Очень много работаю. Я неплохо жил при советской власти, и сейчас живу неплохо, но при советской власти меньше работал. Сейчас хочется работать в три-четыре раза больше, чтобы поддержать тот уровень, который был в те годы. Если снижу темпы, опущусь на другую социальную ступень. Недавно в Украине показали «Детей Арбата», в написании сценария я принимал участие, скоро они пойдут по России. Заканчивают по моему сценарию фильм «Брежнев. Закат империи» о последних годах жизни Брежнева, когда он искал преемника и пытался определиться, что будет со страной. Это такая неоднозначная фигура! Он был умный, хитрый, изощренный политик. Этакий Макиавелли, который 18 лет правил империей, и правил достаточно жестко, расправляясь со своими противниками безжалостно. Он не был марионеткой. Он диктовал, решал.

Кроме этого, пишу прозу. Выходят книги. Останавливаться нельзя.

— Работаете по необходимости или вам интересно жить и работать?

— Нет. У меня нет необходимости работать. Я могу прожить, имея то, что имею. Не бог весть что. Нет, это идет еще из юности, из газеты. Еще до учебы работал в газете и был «черной костью». Нужно было выдавать в каждый номер 200 строк. Это довольно много. Привык. И теперь каждый день работаю. Однажды выдался свободный вечер, а я не взял с собой бумаги. И задумался: А что же делать-то?

— Время, когда кино действовало совершенно сомнамбулически на весь народ, ушло безвозвратно. Каким вы представляете развитие кинематографа?

— Трудно сказать. Весь вопрос в кадрах. На формирование творческого человека уходит 10—15 лет. Сейчас у нас проблемы с режиссурой, сценариями, нехватка творческого потенциала, поскольку это время было потеряно еще во времена заката застоя. Я закончил институт в 67-м году. Мой первый фильм вышел в 73-м. Мне потребовалось пять лет, чтобы «обкататься». Со мной пришло в кино очень много людей. Потом было затишье. Вот и сейчас затишье.