В ЗАЩИТУ РУССКОГО ЯЗЫКА ПОЛТАВСКИЙ «СУРЖИК» И ДУХОВНОЕ ПЛЕБЕЙСТВО

Кажется, нигде в мире так не издеваются над русским языком, как в Полтаве. Разве что в Кременчуге, Миргороде и Лубнах. Правда, в Харькове, Киеве, Днепропетровске, Луганске или Одессе русский язык не намного лучше и также очень далек от настоящего русского — языка Пушкина, Толстого, Есенина и Андрея Платонова. Оказалось, что русификация украинцев, имевшая место на протяжении нескольких последних столетий, дорого обошлась прежде всего самому русскому языку.

Но если русский в Полтаве да и вообще в Украине деградирует, то украинский — просто исчезает (особенно из разговорной практики): пройдет немного времени, и от него могут остаться лишь воспоминания и тома литературного наследия, никем не читаемого. Его носителями нынче являются преимущественно люди старшего возраста, разумеется, не вечные, а также «профессиональные украинцы», гуманитарная интеллигенция — учителя, преподаватели, писатели, журналисты, сотрудники музеев, политические активисты, в последнее время еще и представители власти.

Состояние как русского, так и украинского языков в Восточной Украине — это два разных типа вымирания: украинский — умирающий (дошло до того, что он уже вырождается даже в селе!), русский — умерший. Но умерший не в том смысле, что он скоро исчезнет, а в том, что не имеет органической жизни и органической среды существования, не имеет корней в естественной речи, не имеет народных диалектов. Распад СССР, общего советского культурного пространства и соответствующих инфраструктур значительно усилил деградацию русского.

Поэтому и современное состояние украинского языка в Восточной Украине вызывает беспокойство, а состояние русского — раздражает. Мягкое произношение, невыносимое для русского уха «гекание», отсутствие редукции безударных гласных, присущие всем без исключения жителям Украины, придают в их устах украинскому языку обворожительность и мелодичность, а русскому — неопрятность и вульгарный оттенок.

Следует подчеркнуть, что Полтава и Полтавщина имеют для Украины и украинской этнонациональной идентичности непреходящее значение как места, где родились наиболее выдающиеся деятели национальной культуры, как репрезентативный украинский ландшафт, как культурный «Heartland» — «срединная земля», как, в конце концов, камертон украинского литературного языка. Известно, что после «Энеиды» и «Наталки Полтавки» Котляревского именно язык, основанный на полтавских диалектах, стал источником новой литературной нормы — со временем ее привили через культуру, художественную литературу и систему образования как общенациональную носителям всех украинских диалектов, прежде всего — Западной Украине. (Чтобы убедиться в этом, достаточно перелистать произведения Василия Стефаника, Марка Черемшины или даже Ивана Франко, ориентировавшихся на свои родные автохтонные диалекты: насколько же их язык отличается от языка современного Львова или Ивано-Франковска!) Автохтонный полтавский украинский язык красив, сочен и совершенно естественен, как сама Полтавщина.

Если в некоторых местностях (на Юге, Слобожанщине и Донбассе) суржик можно объяснить присутствием русских и диффузией русского и украинского этносов, созданием нового украинского субэтноса — «новороссов», которые в зависимости от политических и культурных условий могут считать себя или русскими, или украинцами (ведь на Харьковщине настоящие русские живут еще с XVII века, на Донбассе — с XVIII-го; сюда еще следует добавить многочисленных русских мигрантов советских времен), то на Полтавщине — один из самых высоких на Востоке Украины процент этнических украинцев (свыше 85% по переписи 1989 года).

В принципе, еще можно понять тех русскоязычных полтавцев, которые учились или долго работали в России, у кого жена или муж русские. Но как относиться к тем, кто никогда в жизни дальше своего Миргорода, Кременчуга или Полтавы и носа не показывал, а все равно, лишь бы казаться «культурным человеком», пытается тем своим малороссийским «эсперанто» еще поучать других: «ты шо, па-руски гаварить не можешь, га?».

Существует некоторое, хотя и не всегда заметное различие между полтавским (шире — украинским) суржиком и «полтавским русским» (шире — «украинским русским»): в суржике украинская лексика все-таки занимает определенное место — в зависимости от той или иной доминации можно говорить о суржике с украинской или русской основой. Носители «украинского русского», как правило, чувствуют свое превосходство по отношению к украиноязычному и суржикоязычному населению, равнодушие, а подчас и искреннее пренебрежение к украинскому языку и культуре, что отнюдь не в такой степени свойственно носителям суржика.

Но фонологическая система и суржика, и «украинского русского» близка к украинскому и далека от литературного русского, хотя иногда возникает сходство с южнорусскими вариантами произношения (кубанским, ростовско-донским, курским, белгородским, воронежским), что, в свою очередь, объясняется украинским этническим и языково-культурным влиянием на регионы южной России.

Лично автора этих строк мало что так раздражает в Полтаве и в Восточной Украине вообще, как издевательство местного населения над русским языком. (Здесь начисто отсутствует авторский снобизм: автор родился и всю жизнь прожил в Москве. С Полтавщины и Полтавы, где он периодически бывает, родом его предки: Окари — хутор за Опишней. Но этот текст, как и многие другие, написан именно по-украински.) Если полтавский украинский греет душу, то от суржика или «полтавского русского» уши вянут! Ну разве это язык? Это калека несчастный, а не язык!

Язык и речь — первейшие характеристики человека, его социального положения и внутренней природы, язык констатирует принадлежность личности к той или иной касте. Распределение общества на касты происходит отнюдь не по социальным, профессиональным или имущественным признакам; кастовая принадлежность — это присущее от рождения «качество духа», «качество свободы» человека, это его душевное, духовное и интеллектуальное измерение.

Признаком любого благородства является определенная форма, стиль — эдакий внутренний стержень человека, свидетельствующий о самоуглублении духа, направленности на метафизические реалии, а также соблюдении норм морали, права, социального поведения. Следовательно, неотъемлемый признак благородства — это и ориентация в бытовой речи на нормы литературного языка (то ли украинского, то ли русского, то ли еще какого-либо).

Изгою, наоборот, стиль органично не присущ, характерная особенность перевертыша — аморфность, эстетический нигилизм, пренебрежение к форме (форме как метафизической категории!), даже полное отсутствие формы. Суржик, в принципе, невозможно нормировать, невозможно составить его грамматику — он столь же бесформенен, как и сущность перерожденной натуры. Отсюда и сугубо плебейское представление о языке исключительно как о средстве коммуникации и не более. Такие категории, как красота, мелодичность, эстетическое совершенство, трансцендентная бесконечность, стиль, внутренняя форма слова и прочее для представителей низших каст не существуют. Однажды один «колбасник» из Донбасса в конце 80-х, еще в горбачевскую «перестройку», сказал, что украинский язык заинтересует его лишь в том случае, если от него будет больше колбасы. Поскольку это прозвучало на показательной встрече самого Горбачева «с общественностью», выражение растиражировали и сравнение стало крылатым.

Есть большое различие между современным суржиком или близким к нему «полтавским русским» и русским языком в дореволюционной Полтаве — тогда он являлся языком сравнительно небольшого социального слоя — служащих, дворянства, части разночинной интеллигенции и евреев; этот язык был подчеркнуто литературен и бесцветен. Тот же Владимир Короленко стал известным русским писателем, живя в Полтаве (однако его собственное место в русской литературе вторично).

Сейчас положение принци- пиально изменилось: русский стал языком массы, его считает родным не менее 60% населения Украины. В исторической ретроспективе абсолютное большинство из них — своеобразные лингвонеофиты: русский вытеснил украинский совсем недавно — лишь одно-два поколения назад. (Следовательно, еще не утрачена возможность обратного движения!) Современная культурная ситуация Востока и Юга Украины на удивление точно иллюстрирует размышления испанского философа Хосе Ортеги-и-Гассета о массовом обществе: человеческий дух вырождается и безликая масса господствует над творческим началом, над духовной личностью (что сегодня видим на примере массовой культуры и политического сознания). Следовательно, «украинский русский» — это вовсе не «большой и могучий», а скудное арго южно- и восточноукраинских технополисов — оно господствует над украинским, давно уже имеющим признаки элитарного языка. Странно, но именно русский язык сейчас является носителем ценностей так называемого нового мирового порядка — космополитических настроений, соответствующего направления культуры, представлений об онтологической однородности человечества и всеобщих планетарных ценностях. Именно русский выполняет в украинском обществе роль английского в неанглосаксонском мире, роль России в навязывании Украине некоторых культурных стандартов иногда напоминает роль США по отношению к остальному миру: чуть ли не во всех центральных российских газетах с мазохистской самовлюбленностью пишут о «разрушении общего культурного пространства», о «насильственной украинизации» (где она, кто ее видел, например, в Полтаве или в Кременчуге?), об «угрозе существованию русского языка и русской культуры в восточных областях Украины». С такими довольно циничными, если рассматривать проблему со стороны Украины, заявлениями выступают или некомпетентные, или эпатажные люди с провокационной целью.

Нигде так отчетливо не проявляется полтавский провинциализм, комплекс «младшего брата», хуторянская второстепенность (или даже третьестепенность), как в отношении многих полтавчан к украинскому языку. Полтавский суржик — это не какое-то особенное и уникальное явление (как, на пример, американский английский), ибо никакого «нового качества» суржик не создает, никакого синтеза языков и культур в нем не происходит. Суржик — это не взаимообогащение, а взаимообворовывание, взаимозагрязнение языков.

Суржиковское «неполноязычие» — эта высочайшая степень духовного плебейства, это отсутствие стиля, внутреннего вертикального организующего начала. Суржик — это язык для убогих, квинтэссенция душевного устройства «одномерного человека», метафизическая модель духовных бомжей. Это, наконец, ответ на вопросы — почему Украину как государство не очень-то уважают в мире, почему «суеверно» относятся к украинцам и всему украинскому в России.

Жителю России — носителю литературного русского языка — слушать полтавские попытки разговаривать «по-грамотному» просто невыносимо! «Полтавский русский» нарушает нормы русской литературной интонации речи, русской стилистики, лексики и синтаксиса. Если с двумя первыми можно смириться — ведь интонация речи зависит от среды и повлиять на нее никто не в силах (пусть уже будет такой, как есть!), то ужасная лексика — это просто проявление низкого уровня культуры, хуторянского комплекса, отсутствия формы и стиля.

Короче, в русском языке и близко нет таких слов: шо, чи, та, ото ж, отак, тю, не (в значении: нет), щас, позычить, скупиться (в значении: купить), ложу, покласть, словить, споймать, покупаться (в значении: искупаться), розбуваться, ляж (правильно: ляг). Грубейшим нарушением норм русской грамматики и синтаксиса являются и такие «жемчужины»: «та я за него говорю» (вместо «да я о нем»), «я с него смеюсь» (вместо «над ним») или: «он приехал с Киева» (вместо «из Киева»), «он поехал у Харьков» (вместо «в Харьков»). (Об ужасных невоспринимаемых русским ухом ударениях в искаженных украинцами русских словах вообще и говорить нечего!)

Поэтому, и попадая в Россию, такие люди вряд ли могут рассчитывать на уважение окружающих. А за что уважать? За то, что не умеешь правильно говорить по-русски, да и свой язык знаешь на уровне «Ти ж мене підманула, ти ж мене підвела»? Не потому ли в той же Москве слово «украинец» в последние годы употребляется как синоним дешевой рабочей силы (примерно таким образом в русском языке появилось слово «швейцар»).

В официальной, государственно-репрезентативной сфере украинский язык может сохраниться и в дальнейшем — полтавское областное радио и через 50 лет, даст Бог, будет вещать по-украински. Но полноценно любой язык существует лишь тогда, когда люди пользуются им в быту, когда на нем думают. Современная ситуация не дает оснований для оптимизма: что произойдет, когда старшее поколение — носители украинского языка и традиционной культуры — отойдет?

«Ваш язык неперспективен — он умрет вместе с вашими бабушками и дедушками», — так отозвался об украинском языке в разговоре с автором этих строк один его московский знакомый. И действительно — языковое размежевание в Восточной Украине проходит сейчас прежде всего между поколениями. «Разрыв времен», утрата украинского языка новыми поколениями украинцев произошла приблизительно в конце 60-х — начале 70-х годов XX века. Мало кто из полтавских двадцати- тридцатилетних может непринужденно говорить на языке предков хотя бы на протяжении пяти минут (за исключением разве что немногочисленных интеллектуалов-гуманитариев).

У современной молодежи знания по украинскому языку зачастую ограничиваются украинскими шутками, простеньким стихотвореньицем со школьных времен, парочкой цитат из песен Ирины Билык или «Vоплів Vідоплясова» и бурлескно-травестийными анекдотами о «хахле». И если раньше, в 1970— 1980-х, городская полтавская молодежь разговаривать по-украински преимущественно стеснялась, то сейчас — чаще всего просто не умеет. Украинский для этой молодежи имеет статус «второго родного», ибо речь именно о пассивном владении им.

Часто бывая в Восточной Ук- раине, автор этих строк, как ни странно, с трудом находит украиноязычного собеседника примерно своего возраста (рождения конца 60-х — первой половины 70-х годов). И речь даже не об интеллектуально насыщенных философских дискуссиях, а хотя бы о житейской и бытовой болтовне! А когда разговор переходил на темы литературы и искусства, полтавские собеседники свой слабый интерес к украинской словесности объясняли примерно так: «Та, понимаешь, у нас так ужасно преподавали украинский язык и литературу — каждый год новый учитель! Та и на этих уроках нас не столько литературе учили, сколько политической бдительности». Или что-то подобное. Причем говорится это так, будто речь не о близком к русскому украинском, а как минимум о китайском или о фарси!

Абсолютное большинство современных полтавчан и кременчужцев — это потомки выходцев из полтавских сел, которые перебрались в города в 30—70-е годы, это мигранты во втором-третьем поколении. И теперь (о ужас!) на родине диалекта, ставшего основой украинского литературного языка, в Полтаве (а не в Киеве, Харькове или Луганске!), эти люди даже не умеют поддержать разговор со своими дедушками и бабушками на одном языке! Даже украинофильство, патриотические чувства к Украине, любовь к своему народу в последнее время отнюдь не обязательно связывают со знанием или даже уважением к украинскому языку.

Пристрастное осмысление русскоязычной литературы Украины (как современной, так и прошлых веков) еще раз доказывает, что язык — это нечто большее, нежели просто средство коммуникации, язык — явление мистическое и определяется не только средой, но и на уровне генетической памяти. Язык не укладывается в рамки формальной логики, будничного сознания и вузовской грамматики. Масштабы языка — ничуть не меньше космических.

Любым языком можно овладеть в совершенстве, на все сто процентов. Но чтобы писать художественные произведения (а не просто развлекательную беллетристику), мало владеть этим языком в совершенстве. Гоголь, владевший русским литературным языком не очень хорошо, — редкое исключение: свое неумение он (совсем в барокковом духе!) превратил в «прием», в средство художественной выразительности. Повторить его успех никому из украинцев больше не удалось.

Украинских русскоязычных авторов приходится упрекать не в незнании русского языка и не в наличии в текстах украинизмов (это присутствует в разговорной практике), а именно в отсутствии живой струи, в штампах, шаблонности мышления. Чтобы полноценно писать по-русски, нужно, очевидно, родиться с чувством энергетики русского языка, нужно генетически нести в себе строение русской речи. Нужно, наконец, хотя бы какую-то часть своей жизни прожить в России, в естественном ареале русского языка. Что касается украинских русскоязычных, то среди них можно заметить определенные различия: у россиян выходит лучше, чем у этнических украинцев, достаточно естественно в Украине пишут по-русски евреи — вспомните хотя бы «одесскую школу» (хотя у евреев своя особенность — они создают не столько русскую или украинскую русскоязычную культуру, сколько свою еврейскую, где «одесский русский» заменил забытый евреями-ашкенази идиш). Язык должен дышать, жить, язык — это организм, он, как и ангелы, имеет «тонкое тело» и метафизическое измерение. Язык — это нечто непонятное, какая-то «музыка сфер» (по Платону), «гармония космоса» (по Пифагору).

Все без исключения восточноукраинские писатели XIX века, писавшие на двух языках, свои лучшие произведения написали именно на украинском. Не случайно же русская литература так и не отважилась внести в свои анналы русскоязычное наследие Евгения Гребинки (поэтому в России цыганско-ресторанный романс на его стихотворение «Очи черные» до сих пор считается анонимным), Григория Квитку-Основьяненко, Алексея Стороженко, Пантелеймона Кулиша, Николая Костомарова, Михаила Старицкого, Марко Вовчок, да и самого Тараса Шевченко.

До сих пор непонятно, как относиться к написанному на русском языке в Украине: это украинская русскоязычная культура? Или это часть общей русскоязычной метакультуры? Или это русская диаспорная локальная культура в «Новом зарубежье»? Здесь одни вопросы, на которые русскоязычные интеллектуалы Украины ищут ответы. Пока что безрезультатно.

Можно говорить о глобальном, почти метафизическом несоответствии между строением русского литературного языка (в его послепушкинском варианте, за исключением языка произведений Гоголя) и строением украинской души, украинским взглядом на мир (кстати, переводить на русский украинскую художественную литературу сложно именно из-за этого несоответствия).

Украинцы иначе, чем россияне, ощущают русский язык: одно дело, когда язык пустил корни во всю тысячелетнюю историю, вырастал и вызревал вместе с народом, и совсем другое — когда он пришел уже в «готовом» виде. (При этом отнюдь не отрицается влияние украинских интеллектуалов, ученых- филологов и писателей XVI—XIX веков на современный русский язык.)

Русскоязычная художественная литература Украины (развлекательная беллетристика — это отдельный разговор) по своей эстетической ценности на порядок ниже в сравнении как с русской литературой в России, так и с украиноязычной в Украине: Гоголи дважды не рождаются.

«Колбасные» потребности можно без проблем удовлетворить и на русском языке, «кока- кольные» — на английском. Украинский, по крайней мере сегодня, — это для духа. Без языка и сам человек, и весь народ выпадают из космического порядка, превращаются в «население», «потребителей», в бессмысленную совокупность «автономных индивидов», ведь язык, как говорил немецкий мыслитель Вильгельм фон Гумбольдт, это дух народа. Но если украинский язык вымрет в Полтаве, чего тогда можно ожидать от Харькова, Сум, Чернигова, а тем более от Луганска или Донецка? И уж совсем смешно в таком случае что-либо говорить о «возрождении» Крыма и этнически украинских регионов России и Беларуси (Кубани, Стародубщины, частей Курщины, Белгородщины, Берестейщины).

Но русский язык в Полтаве тоже нуждается в немедленной защите! Разумеется, никто не может запретить человеку разговаривать, как он захочет, никто не лишит права издеваться над русским, калечить его. И идея известного современного писателя-постмодерниста Эдички Лимонова (Савенко) взимать с Украины и украинских граждан таможенную пошлину за использование русского языка представляется, к сожалению, фантасмагорической и эпатажной. (Можно было бы добавить: а за порчу и извращение языка — двойной тариф!)

Поэтому, обращаясь к полтавчанам и кременчужцам, да и вообще — ко всем так называемым русскоязычным украинцам Восточной и всей Украины, невольно задаешься вопросом: не настало ли время выдавить из себя жлоба? Не хватит ли мучить и поносить русский? Не пора ли вспомнить украинский — пусть это и потребует от каждого внутренних волевых усилий? Ведь без украинского языка украинцы теряют свою загадочность и неповторимость, а Украина — пренебрегает своим историческим назначением. И остается ни то ни се — можешь вот так обратиться к прохожему в Полтаве или где-то в Кременчуге на улице по-украински, а в ответ — раздраженное: дескать, «ну ты шо ваще, рускаво языка не понимаешь, чи шо?».