УМИРОТВОРЕННАЯ ЧЕХИЯ

Три новых фильма показал на прошлой неделе Чешский центр в Киеве. В социалистические времена чехословацкое кино славилось высочайшим профессионализмом, кипучей креативностью и плодовитостью на авторски неповторимых творцов. Страницы не хватит, чтобы просто перечислить имена и лучшие фильмы режиссеров — от мэтров старой школы, вроде М.Фрича и О.Вавры, до «шестидесятников» круга Я.Кадара и Э.Клоса, М.Формана, И.Менцеля, К.Кахини, В.Хитиловой, Я.Иреша, О.Липского и других, несть им числа. О их уникальной школе анимации и вовсе разговор отдельный. Потрясений, подобных тем, что перелопатили их кино на рубеже 60-х и 70-х годов, в Чехии 90-х не бывало, но и новых взлетов не видно. Если не считать симпатичного, и не более того, оскароносца «Коли». Соответственно в памяти за это время не задержалось ни одного авторского имени-открытия. Тем любопытнее было познакомиться с последними образчиками тамошнего фильма. Хотя бы в поисковых целях.

«Все мои родные» (1999) Матея Минача — сага о довоенном процветании клана пражских евреев Зильберштейнов, которые почти все погибли в годы Холокоста. Повествование ведется с точки зрения единственного спасшегося — мальчика Давида, вывезенного в Британию английским дипломатом... Неотразимое очарование пражской весны, лета и осени 1938-го. Благополучное до идилличности, интеллигентное до аристократичности житье-бытье многолюдного и ветвистого рода: отец-патриарх — раввин, сыновья, как положено, благородных и доходных профессий — гинеколог, музыкант, технарь-изобретатель, священнослужитель, актер. Главная проблема — принять ли в родичи невестку-нееврейку. Между тем все ближе грозная поступь гитлеризма: Австрия, Судеты, Чехия... Все явственнее в пражском быту свинцовое дыхание антисемитизма. Фильм исполнен элегической грусти об утраченном довоенном эдеме, его «ретро» эстетически вылизано до блеска в духе голливудского оптического качества, которое принято называть glamour («очарование»). Собственно механизм нацистской мясорубки остался за кадром, как вытесненный из сознания кошмар. Вне поля зрения и суть исторической трагедии. Просто все было так прекрасно, а потом все стало так ужасно. На мой взгляд, этой оппозиции маловато для наследников замечательных лент Я.Кадара и Э. Клоса «Смерть зовется Энгельхен» и «Магазин на площади».

«Эники-беники» (2000) Алице Неллис — этюд на темы постсоциалистического быта и нравов чешской глубинки. В захолустном, типа нашего Житомира, но «по-ихнему» чистеньком и аккуратненьком городишке проходят еще непривычные для всех демократические выборы. Провинциалы исполнены гордости за свою долгожданную подключенность к системе европейских ценностей, но их совковые предрассудки и привычки делают их подчас до смешного неуклюжими в обращении с новым социальным инструментом. Увы, тягомотина и тоска маргинального существования, на мой взгляд, охватила и авторский стиль. О простодушии поведано простодушно, а о скучном — весьма неизобретательно.

Имена двух вышеупомянутых, неизвестных мне дотоле авторов, я, подозреваю, скоро забуду. А третьего и так хорошо знал. Самая яркая и содержательная лента программы принадлежит широко известному в мире кино Юраю Якубиско («Тысячелетняя пчела», «Госпожа Вьюга» и др.), которого, правда, прежде числили среди словацких режиссеров. В «Непроверенном сообщении о конце света» (1997) мастер явно длит свой фирменный жанр фольклорно-эпического, карнавально-фантасмагорического и натурно-живописного кинематографа, столь схожего с нашей приснопамятной «поэтической школой».

...Глухая горная деревня. Неопределенный континуум XX века. Сплоченная общими несчастиями и грехами, перекрестным сексом и тотемным ужасом перед волками сельская община с полагающимися ей по штату местными уродцем-горбуном и дурачком-юродивым. Роковой треугольник любви романтической, той, что до гроба и после. В общем — тени тамошних забытых предков в их «вавилоне XX». Фундаментальное отличие — феллиниевская сочность реального колорита и фантазмов, подлинная философичность повествования. Герои Якубиско живут в перманентных ожиданиях всеобщего конца, и к тому есть знамения: периодические землетрясения, падеж скота и мор на детей. Не скрыты от них и причины ожидаемой гибели: в грехах как в шелках.

Разумеется, автор в наитивистском стиле выстраивает свою версию всеобщей эсхатологии: неизбежность людских страстей — неустранимость греха — оправданность воздаяния смертью. Но столь же универсальны у него и мотивации постоянного отсрочивания мирового финала: грех вместе с собой воспроизводит и само бытие. Итак, уважаемые дамы и господа, есть мнение, что конец света настолько же неизбежен, насколько и неясна его точная дата. Чешский апокалипсис оказался не таким страшным, как его малюют другие.

Парадоксальная закономерность заметна в современных вполне благополучных кинематографиях вполне благополучных западных стран, к коим все более примыкает и Чехия. Чем более исполнены желания общества, тем слабее сюжетный «драйв» их фильмов и драматургическая изобретательность авторов. Датская «Догма» — локальное национальное восстание против тоски процветания. Остальные ищут спасения в ориенталистской «свежатине» Китая, Ирана, Гонконга и т.д. Кажется, Чехия, после «бархатной революции» вступившая в эпоху «шелковой демократии», склонна повторить эту траекторию.