Украинский театральный Париж и неизвестные письма В.Винниченко

...В ноябре 2002 года на проходившем в Киеве Первом всемирном симпозиуме, посвященном театру украинской диаспоры, , Лидия Крушельницкая, легендарный руководитель украинской Студии художественного слова в Нью-Йорке, легко взбежав из зрительного зала по крутыми ступенькам на сцену и у микрофона поблагодарив за предоставленное ей звание заслуженного деятеля искусств Украины, с игривой улыбкой произнесла: «Мне 87-й год, у меня было четыре инфаркта, но обещаю через три года прибыть в Киев на следующий симпозиум!»

Диаспоряне — оптимисты и, как правило, живут, заключив продолжительный контракт с природой. Вот почему, пребывая два года назад в Торонто и зная из справочников о солидном возрасте Бориса Днипрового, я не сомневался, что выйду с ним на связь. Так и случилось. Мой новый герой на здоровье не жаловался и готов был сослужить службу украинскому театроведению.

В двухтомном диаспорском издании «Наш театр» фигурируют имена Бориса Днипрового и его супруги Евгении Чайки (1910—1985) — артистов и режиссеров, которые работали в Париже в основанном ими «Українському мистецькому товаристві» (еще его называли «Ансамбль українських акторів», «Український театральний ансамбль») с конца 1947 по 1961 год, а потом уехали в Канаду. От других деятелей искусства диаспоры их отличало то, что, кроме театральной работы, они занимались за рубежом еще и кинематографом — сняли и с огромным успехом демонстрировали «Наталку Полтавку», «Майську ніч» («Коли цвітуть сади»), «Квітку папороті», а также серию документальных лент, среди которых «Українці у Франції», «Проща українців до Лурду», «Відкриття пам’ятника Симонові Петлюрі в Парижі»...

Полнометражный цветной и звуковой фильм «Наталка Полтавка» в свое время был награжден Почетным дипломом и бронзовой медалью на VII Международном фестивале любительских фильмов в Каннах. Уверяю вас, просмотрев фильм в доме г-на Днипрового: как для первого кинематографического опыта — превосходная работа.

Тогда в Торонто я имел счастье выслушать рассказ о художественной работе Б.Днипрового и его супруги. Она началась в Украине в условиях немецко-фашистской оккупации и продолжилась в свободном мире — Париже, Монреале, Торонто. Вот эта поведанная мне автобиография.

«До немецко-фашистской оккупации я спонтанно выступал в любительских кружках. В Полтаве, где я оказался во время войны, работал театр, управляемый немцами. Кстати, в оперном репертуаре там пел Борис Гмыря. Время от времени я просматривал постановки и бывал на пробах, встретился с актрисой Евгенией Чайкой, которая стала моей женой.

Как мы с ней попали во Францию? О Господи! Это были пути лишений, страха, голодания, опасностей, порой и смертельных. Но с молитвой, верой и надеждой на Бога. Может, молитвы и спасали нас.

Когда началось контрнаступление советской армии, украинский театр из Полтавы перебрался в Каменец-Подольский. Позднее мы тоже переехали сюда, но долго не задержались. Узнав, что в Дрогобыче существует украинский театр, которым руководит режиссер Иосиф Стадник, решили отправиться туда. Добирались как только можно было: и поездом, и на лошадях, даже пешком. В Дрогобыче находились недолго. Неожиданно приехал театральный импресарио из Варшавы, которому нужно было заангажировать нескольких актеров-исполнителей для эстрадного ансамбля. Мы согласились на эту работу, выехали и в течение непродолжительного времени выступали в концертах. Я пел, а Евгения исполняла номера художественного чтения. В этой небольшой концертной группе были также акробаты-эксцентрики, комик-юморист и солист балета.

Вскоре произошел неожиданный случай (тогда они часто происходили в нашей жизни и определяли ее дальнейший ход). Импресарио, который, видимо, был связан с «Винетой» (немецкая служба Europeischer Kunstlerdienst в Берлине, обеспечивавшая концертами лагеря сотен тысяч рабочих, согнанных в рейх со всего света), сказал, что наша группа поедет сначала в Вену, а потом в Берлин. В Вене мы дали несколько концертов. Приехав в Берлин, две ночи ночевали в общежитии «Винеты». И снова — случай! Один актер из нашей группы ночевал не в общежитии, а в каком-то отеле и там услышал разговор приехавших из Франции соседей по комнате о том, что им нужно несколько эстрадных артистов для выступлений в рабочих лагерях на территории Франции. Для таких людей у них есть билеты и разрешения на выезд. Этот наш коллега рано утром прибежал к нам и рассказал о подобной соблазнительной новости. Мы быстро собрались, пошли в отель. В тот же день уехали во Францию. Там давали концерты в лагерях, а потом, когда пришли американцы, с успехом выступали перед американскими солдатами.

Конец войны застал нас в Париже. Французские власти дали нам разрешение на пребывание сначала только на две недели, потом — на длительное время. Чтобы иметь средства к существованию, приходилось выполнять порой очень тяжелые работы. Позже, познакомившись с украинской общиной в Париже, мы, не оставляя труд для заработка, организовали театральный ансамбль, пригласив к сотрудничеству находившихся там профессиональных актеров, а также способных любителей. Это было в конце 1947 года. Сначала давали концерты, приняли участие в академии в честь Тараса Шевченко, потом начали готовить театральные представления.

Играли пьесы «Ой не ходи, Грицю...», «Безталанна», «Наймичка», «Ясні зорі», «Назар Стодоля», «Украдене щастя», «Шельменко-денщик», «Наталка Полтавка», «Майська ніч», «Бувальщина», «Тріумф прокурора Дальського», «Тіні минулого флірту», «Тріумф медицини». Успех имел героико-романтический спектакль «Облога» по пьесе Юрия Косача. В 1953 году в ознаменование 40-летия со дня смерти Леси Украинки сыграли ее драму «Камінний господар».

Подчеркиваю, что для художественной работы мы могли использовать только вечерние часы, остававшиеся после нашего «черного» труда, за который мы получали средства к существованию.

Особым событием стала постановка 3 апреля 1949 года пьесы Владимира Винниченко «Закон» и посещение премьеры автором, жившим в Мужене, под Каннами. Его высокая оценка увиденного и услышанного тогда окрылила нас, дала большой резонанс в прессе.

Из зарубежных авторов в репертуаре театрального ансамбля было несколько постановок. В 1949 году в ознаменование 150-й годовщины со дня рождения французского классика Оноре де Бальзака мы сыграли его драму «Мачеха». Были поставлены «Ночь ошибок» Оливера Голдсмита, «Тройня» Маргарет Мейо, «Девушка-гусар» Эжена Скриба, «Врач поневоле» Жана-Батиста Мольера, а также немало произведений поменьше, скетчей в наших ревю.

С нами работали Василий Дегтярив, Василий Пастернак — солисты известного квартета имени Н.Лысенко, оперная певица Инна Васютинская-Кисельдорф, оперные певцы Миро Скаля-Старицкий, Василий Тысяк, певицы Люба Кобрина, Александра Мухина, Инна Роговская, драматические артисты Петр Шило (он был режиссером Шведской оперы), Евгения Ещенко, Нина Миколенко (позже известная в Торонто как артистка Нина Телижин), Юрий Калинич, Александра Кукловская, Терентий и Марта Маяцкие, Петр Павловский и многие способные любители.

Сотрудничали также композитор Федор Евсевский, дирижеры Кир Кукловский, Елена Гораин, Степан Семенюк, Кирилл Миколайчик, Ольга Новицкая, Тома и Вера Дратвинские, Олекса Чеховский. Постановщиками и исполнителями танцев были балетмейстер Оперного театра в Саарбрюкене (Германия) Анатолий Кравченко, Екатерина Госейко, Александра Кукловская, Анатолий Домарацкий, Александр Бойко. Декорационное оформление спектаклей выполняли художники Иван Денисенко, Андрей Сологуб, Петр Шило и Юрий Калинич.

По окончании каждого спектакля мы видели, как сильно наши люди истосковались по родному слову и родной песне. Но контакты с новыми зрителями в других местах обитания украинцев на представлениях, которые мы сыграли в Париже, были связаны с многочисленными выездами. А это для нас оказывалось затруднительным, часто невозможным, ведь все «театральные деятели» где-то были заняты для заработка, уставали и им недоставало времени. Именно тогда у нас с Евгенией возникла мысль создать украинский фильм и развлечь таким образом соотечественников. Начали мы эту работу в 1951 году...».

Наше свидание с Борисом Поликарповичем продолжалось несколько часов. Разговор, просмотр фильмов, прослушивание пластинок с украинскими песнями, которые он длительное время записывал и продавал, — это был «патриотический бизнес» деятеля искусства... Обнаруживалось множество фактов, информационные берега казались уже необозримыми, и в той атмосфере услышанное сообщение о былом контакте с Винниченко не нашло целенаправленного расширения.

На прощанье я получил бесценный дар — фотокопии театрального архива хозяина. Это была увесистая кипа, которую я рассматривал уже в Киеве, да и то спустя длительное время по возвращении. Не спешил, поскольку был в Торонто главным образом по делу, связанному с историей театра «Заграва», тот те изыскания и обобщал в Киеве, а «урожай от Днипрового» отложил как приятное занятие на завтрашний день...

Не знал ведь, что натолкнусь среди бумаг на письма Винниченко! Что перо Леонида Полтавы на страницах газеты «Українські вісті», выходившей в немецком городе Новый Ульм, фантастически перенесет меня, читателя третьего тысячелетия, в год 1949-й, поведает, как выглядел на парижской премьере своей пьесы Владимир Винниченко, какая публика его окружала...

«Мы пришли смотреть драму Владимира Винниченко «Закон». Перед самым началом заходит с женой автор. Седой, скромный, старается не обратить на себя внимание...

...Переполненный зал военного клуба «Серкль Милитер». (В этом здании шли также спектакли другой украинской драматической труппы в Париже — под руководством бывшей артистки театра «Березіль» Натальи Пилипенко. — В.Г.). Чувствуем себя комфортно. Наш язык звучит еще лучше и полнее в этом богатом сплетении ламп, зеркал, ковров и мраморных лестниц. Приподнятое настроение. Люди улыбчивы, вежливы, хорошо одеты, только характерные темные полосы на руках от молота, пилки или терпуга говорят нам, что это — украинцы, трудящиеся люди Парижа. Но руки не мешают. Это даже приятно: от дымящегося горна — прийти в замечательный зал: с чужого моря — челноком пристать к дорогому, родному берегу — украинскому искусству...».

От этого посещения Леонид Полтава получал двойное удовольствие. Во-первых, ему понравился спектакль, точно прочувствованная актерами идея материнства как «осознание великого закона природы, перечеркивание которого становится перечеркиванием и самого себя, своего счастья семьи, своего рода, а отсюда — и нации».

Во-вторых, в антрактах ему повезло взять интервью у Владимира Кирилловича, зафиксировать ответы писателя на ряд вопросов.

«Вопрос: Скажите, пожалуйста, издана ли какая-либо ваша книга на украинском языке в последние три-четыре года?

Ответ: Нет. Если не считать политической брошюры.

Вопр.: А на других языках?

Отв.: Роман «Новая заповедь».

Вопр.: Будет ли издана и на укр. языке?

Отв.: Вы знаете, что нужно для издания. Отдел культуры при УНРаде, наше гражданство... (молчание).

Вопр.: Была ли у вас возможность познакомиться с новыми произведениями, изданными в эмиграции?

Отв.: К сожалению, не со всеми. Самое лучшее впечатление — роман «Тигроловы» Ивана Багряного, только мне трудно поверить, что даже в тайге сохранились такие украинцы 300-летней давности. Ведь время существует и в тайге... Интересен роман Д.Гуменной, «Юность Василия Шеремета» У.Самчука — определенно автобиографическая вещь.

Вопр.: Какую тематику следовало бы разрабатывать?

Отв.: Самая популярная теперь — проблема войны и мира (...).

Вопр.: Как вы смотрите на перспективы развития украинской литературы в эмиграции?

Отв.: Нужно лелеять таланты, заботливо и внимательно лелеять».

...Когда перечитал письма, понял, что контакты с писателем у четы артистов не ограничились встречей на премьере «Закона», они начались еще до того, имели свое продолжение, разветвленные «сюжеты»... Возникли вопросы к Борису Поликарповичу. Начал ему звонить. Молчание. И мои друзья в Торонто не могли выяснить, где хозяин, что с ним... Возможно, перебрался в другой город (такое планировалось), а могло случиться за это время и что-то печальное...

Таким образом, сегодня утрачена возможность живого диалога с участником этой истории. НО ВЕДЬ ЕСТЬ ЖЕ ПИСЬМА!

ЛИСТ ПЕРШИЙ

Дорогий Борисе Полікарповичу!

Нарешті прийшла відповідь від Вас, яка все пояснила. Дуже добре, що Ви поставили «патріотичну» п’єсу, це придбає Вам прихильників серед течії, до якої належить автор і яка іноді може бути перешкодою в мистецьких заходах.

Дуже сумно, що Ви не мали матеріального успіху від постановки. Але коли був успіх естетичний, то це вже нагорода за велику працю. Напишіть докладніше про виставу.

Щодо постановки «Закону», то я висловлююсь проти, Борисе Полікарповичу, і своєї згоди не даю. Щоб Ви не зрозуміли якось інакше мою відмову, то коротенько поясню її Вам. Насамперед, укр(аїнська) еміграція у величезній більшості своїй ставиться до мене або байдуже, або вороже. (Прихильне ставлення є, може, у окремих і небагатьох одиниць.) Постановка п’єси автора з таким ставленням до нього публіки може бути тільки на шкоду артистам. Авторові від неї не буде великого задоволення, бо він, знаючи заздалегідь і прийом п’єси публікою, і умови, в яких доведеться трупі ставити її, буде тільки потерпати і почувати себе винним перед артистами і тою самою бідною публікою.

Якщо доживемо до повороту на Україну і якщо буде в неї тоді така влада, яка буде ставитись до мене не так, як ставиться керівна течія еміграції, то, може, ми поставимо разом яку-небудь мою п’єсу там, дома. Там і публіка, сподіваюсь, прийняла б і п’єсу, і автора не так, як тут. А Ви ще, очевидно, рахуєте на мій приїзд до Парижу і присутність на виставі? Скажу Вам по щирості: після моїх спроб вияснити деякі «непорозуміння» з еміграцією я прийшов до переконання, що не варто губити часу й енергії ні своєї, ні тої еміграції на всякі спроби в цьому напрямі. І сама уява стикатись з тими моїми «прихильниками» викликає в мене велику й непереборну нехіть. Нікому ніякої користи від цієї вистави не було б.

Те саме я можу сказати й про мої літературні виступи перед укр(аїнською) еміграцією. Тому, дорогий Борисе Полікарповичу, ніяких видань в укр(аїнській) мові я не збіраюсь робити, і ті плани, які намічались, я залишаю. Так само писати ту річ, про яку ми колись балакали, я не можу і через цю причину та й через інші, за які я Вам тоді казав. Розуміється, нікому від того ніякої шкоди не буде, а мені буде спокій.

Одначе я звертаюсь до Вас з таким проханням: поінформуйтесь, будь ласка, по паризьких друкарнях щодо видання книги на французькій мові. Деякі прихильники (не українці) хотіли б видати один мій старий роман. Не маючи змоги займатися цією справою і хотячи зробити її якомога швидче, вони хотіли б мати інформації. Отже, книга має бути на 360—370 сторінок. Сторінка матиме 1800—1900 друкарських знаків. Питання: 1) Скільки коштуватиме видання першої тисячі? 2) Скільки коштуватиме видання подальших тисяч? 3) Скільки часу забере видання?
4) Чи можна здати видання для поширення, для продажу якійсь кольпортажній інституції в Парижі? Здається, і тепер є така фірма Ашетта, яка поширює книги по всій Франції. 5) Які умови такої кольпортажної інституції?

Переклад, готовий до друку, міг би бути на кінець грудня. Чи мається на увазі підвишка цін на кінець року? Книга буде не зовсім прихильна до Москви. Отже треба, щоб друкарня була не про-совєтська.

Будьте ласкаві, зберіть ці дані якомога швидче. Люди хочуть зорієнтуватись, чи зможуть вони підняти цю справу, і зробити відповідні ходи щодо мобілізації потрібних засобів.

Щодо тих грошей, які лишились від машинкових сум, то просимо Вас прислати нам на тисячу франків яких-небудь продуктів, коли можна, то трохи цукру і марципани. Решта хай піде на покриття Ваших дрібних видатків для машини. Машинка справляється досить добре, але має все ж таки деякі дефекти. Та нічого на світі досконалого нема, і я пристосовуюсь до тих маленьких прикрощів.

Сердечно вітаємо Вас усіх і ждемо Вашого листа!

Спасибі за хлібні тікети. Але більше не присилайте, ми не з’їдаємо своєї порції хліба.

В.Винниченко.

ЛИСТ ДРУГИЙ

Дорогі Євгеніє Миколаївно та Борисе Полікарповичу,

я все чекав, що Ви пришлете мені повідомлення про відгуки в пресі про виставу «Закону». Та й не діждався. Мабуть, ніяких відгуків і не було?

Але це не заважає мені пам’ятати і згадувати ту виставу з великим чуттям естетичної втіхи та навіть зворушення. Як я Вам і казав, я не пригадую нікого з тих артистів, яких я бачив у виставлянні моїх п’єс, які могли б краще передати «Закон», ніж Ви це зробили. Розуміється, деякі деталі були б досконаліші, деякі персонажі були б краще заступлені,* але не думаю, щоб головне, розуміння ідеї, відчуття колізій, втілення характерів були б кращі. А надто той запал і щирість, з якою Ваша трупа поставилась до п’єси, навряд чи могли б бути в якогось старого, звичного до вистав, так би мовити суто-професійного театру. І я можу побажати Вам лишатись надовго з цим запалом і щирістю. Ваше розуміння театрального мистецтва, Ваше знання певних законів його будуть весь час помагати тій «естетичній стихійній правді», яка керує Вами, і Ви будете давати Вашим глядачам постійну велику втіху.

Що збіраєтесь виставляти? Я мав намір приїхати до Парижу, але, на жаль, здоров’я моє, захитане раніше війною, не дозволяє мені здійснити мій намір. Роз. Як. (Розалія Яківна, дружина письменника. — В.Г.) розповість Вам докладніше про цю неприємну обставину, а я поки що бажаю Вам і здоров’я, і веселого завзяття у виконанні Вашої служби громадянству.

Сердечно стискаю руку і прошу вітати від мене Ваших товаришів по цій «Службі».

В.Винниченко.

Публикация В.ГАЙДАБУРЫ (Орфография автора писем сохранена)

При ксерокопировании писем не попала в формат верхняя строка, где обычно стоит дата их написания. Однако по контексту легко понять период написанного.

В первом письме В.Винниченко комментирует сообщение Б.Днипрового о постановке ансамблем «патриотической» пьесы. Речь идет, это совершенно точно, про «Облогу» по пьесе Юрия Косача, которая была сыграна в Париже 14 ноября 1948 года. Следовательно, письмо написано или в конце ноября, или в начале декабря 1948 года. Зафиксировать это чрезвычайно важно вот по какой причине. В указанном письме писатель НЕ ДАЕТ СОГЛАСИЯ украинскому театру в Париже на постановку «Закона». Очевидно, что очень скоро В.Винниченко по какой-то причине это решение изменил на положительное, ведь уже 3 апреля 1949 года вышла премьера этой действительно исторической постановки театра украинского зарубежья.

Второе письмо написано Владимиром Кирилловичем примерно в конце апреля или же в мае 1949 года — исходим из того, что премьеру «Закона» В.Винниченко смотрел в Париже 3 апреля 1949 года и, вернувшись домой, некоторое время ожидал от постановщиков сообщения о реакции прессы. А не дождавшись и сев за письмо, по сути, сам прорецензировал увиденное.

Два письма В.Винниченко, с которыми знакомим читателей, можно было бы довольно широко комментировать. Особенно щедрый материал дают они для понимания амбициозных политических позиций и претензий провода послевоенной украинской эмиграции и его отрицательного отношения к личности писателя. Из первого письма понятно, что именно это становится причиной нежелания Винниченко, чтобы его «Закон» стал новым поводом для придирок к нему ненавистников. Но, как нам представляется, это письмо содержит также весьма деликатную в отношении украинского диаспорного театра «фигуру умолчания». В отказе на постановку можно домыслить, пусть невысказанное, но столь естественное сомнение драматурга в реально гарантированных творческих способностях полупрофессионального театрального ансамбля. Недаром же дипломатично произнесенная фраза о неблагоприятных «условиях, в которых придется труппе ставить» пьесу... Драматург похож на актера — он во что бы то ни было хочет жить на сцене. Но с одним условием — художественный результат обязательно должен быть успешным. Тем более, если на сцену будут смотреть неприязненные глаза.

Мы не знаем, видел ли Винниченко до истории с «Законом» какие-то постановки режиссера Евгении Чайки, если же видел, то как оценивал. Не знаем и того (а ведь обо всем этом можно было своевременно расспросить Бориса Днипрового!), что именно переломило нежелание писателя дать разрешение на постановку «Закона». Сегодня уже не это главное. Теперь, когда диаспора, да и мы вместе с ней, переживает естественную (в основном по причинам объективным) стагнацию своего театрального искусства, заложенного талантом, профессионализмом и патриотизмом послевоенной эмиграционной волны, отклик великого писателя подтверждает, что на этом поприще было время ренессанса, художественного подъема.

Итак, второе письмо звучит как апофеоз творческих возможностей ансамбля. Винниченковский восторг, вызванный конкретной постановкой, словно посылал сигнал театральным художникам украинской диаспоры верить в собственные силы, преодолевать трудности и преграды своей «бесправной», неоплачиваемой, но столь нужной для сотен тысяч украинских эмигрантов деятельности. А заодно скажем, что спустя три десятилетия — 16 ноября 1980 года — «Українська студія мистецького слова» в Нью-Йорке под руководством Лидии Крушельницкой с профессиональной уверенностью, стилевой выразительностью поставила еще более сложную пьесу В.Винниченко — «Чорна Пантера та Білий Медвідь»...

Это было время надежд, дерзаний и побед!

* Смысл этой фразы В.Винниченко расшифровывает дописка режиссера спектакля в конце письма: «Автор обратил внимание на то, что Тама (артистка Александра Кукловская. — В.Г.) играла хорошо, но выглядела очень молодой. — Е.Чайка».