Скованные одной цепью

Лесь Курбас и "кривые зеркала" эпохи.

В феврале 2017-го исполняется 130 лет со дня рождения Леся Курбаса, гениального украинского режиссера, новатора украинской сцены.

Этот рассказ - о "кривых зеркалах" эпохи, в которую ему приходилось жить и творить. О том, как власть фабриковала статьи против гениального режиссера, принуждая подписывать их выдающегося актера и режиссера Гната Юру, а также одного из популярнейших театральных критиков тех лет Александра Борщаговского.

Каждый театр ищет не только талантливых режиссеров, актеров, но и умных театроведов, толкователей своих спектаклей в надежде, что со временем кто-то из них, накопив багаж наблюдений, станет достойным биографом коллектива. Я имел счастье переписываться с таким человеком - известным писателем, драматургом, киносценаристом и театроведом Александром Михайловичем Борщаговским (1913–2006). Параллельно действующим лицом статьи будет друг А.Борщаговского - великий мастер украинской сцены Гнат Петрович Юра (1888–1960).

История неоднозначная - о таланте и морали, которую извращала власть.

Саша Борщаговский родился в Белой Церкви близ Киева. В 1930-м, когда ему исполнилось 17 лет, приезжает в Александровск (Запорожье) и там трудится на заводе, обретая необходимый для нормальных отношений с властью социальный статус рабочего. Параллельно занимается в студии Театра рабочей молодежи (ТРАМ). Этот коллектив под руководством актера и режиссера Ивана Богаченко считался творческой частью театра им. М.Заньковецкой, находившегося в Запорожье. На фоне необученных студийцев ТРАМа Саша выделялся начитанностью и гибким умом, но актерская профессия ему не давалась. В одном из писем ко мне он вспоминал: "Ни одаренности, ни смелости на сцене не было - настоящая мука. К тому же грим мы снимали заводской паклей - лигнина не было, утром на моем лице пылала травмированная кожа. Убегая от актерства, я очень скоро испробовал себя в драматургии - написал актуальный обзор. Такую себе смесь "Синей блузы", раешника и агитспектакля. Все довольно примитивно и слабо. Потом черт подтолкнул меня написать еще и "правильную" пьесу - "Гарт" (русс. - "Закалка". - В.Г.). Правда, вскоре ее запретили как "троцкистскую контрабанду"… Тогда я уже понял, что и литературная работа, наряду с актерской, может ранить…".

Закончив в 1935-м Киевский театральный институт и аспирантуру перед войной, молодой человек был "на ты" и с театроведением, и с тоталитаризмом, как бы не чувствуя его смертельной угрозы. Во второй половине 30-х становится одной из ключевых фигур литературно-театральной жизни Украины. Смелости и неординарности мышления у него хоть отбавляй - это был, пожалуй, единственный критик, который последовательно отказывал в художественных достоинствах пьесам А.Корнейчука и не испытывал страха при том что вокруг расстреливали инакомыслящих. Все не по нему - и "Платон Кречет", и "Банкир", и "Богдан Хмельницкий", и даже "В степях Украины"… Выпад против последней пьесы разгневал Н.Хрущева, и критик был бы жестоко наказан, если бы не снисходительная реплика драматурга: "Никита Сергеевич, не трогайте его - он честен и говорит то, что думает…".

Кстати, о честности - с подобной характеристикой (на то время и по тому поводу) можно было бы согласиться, если бы несколькими годами ранее острая шпага 19-летнего Борщаговского совершенно неожиданно не вонзилась в творчество Леся Курбаса. Имею в виду одиозную разгромную статью "На ошибочном пути. О театре "Березіль" и "Маклене Грасе" Н.Кулиша", вышедшую в московском журнале "Театр и драматургия" (№9, 1933 г.). Но он ли писал эту статью? Лишь один пример стиля "автора":

"Даремно думає Л.Курбас, що ті, невдало перекроєні фрази з теорії Макса Креля, К.Едшмідта та інших теоретиків реакційного експресіонізму якоюсь мірою наблизили його "експресивність" чи "експресивний реалізм" до світогляду пролетаріату (…) Л.Курбас наряджається в тогу філософа, обмірковує "істину" відносну й абсолютну, апріорне і безвідносне в людській свідомості… Буржуазні експресіоністи і їхні теоретики також признають факти лише настільки, наскільки через них можна намацати, відчути щось містичне, ірреальне, що за ними криється. Подібно як вони, Л.Курбас бачить розкриття рушійних сил реальної дійсності не в речах, не в людях і в явищах, а "за" людьми, "за" явищами й речами, в якихось то містичних і метафізичних деформаціях активного й "революційного"…

Конечно, у многих возникали сомнения - "почерк" ли это Александра; мог ли он (с его взыскательным вкусом) так вульгарно ошибаться в оценке творческой сути режиссера-гения? Веру в авторство окончательно рушил его юный возраст и отсутствие опыта критика…

Спустя год в украинском сборнике "За марксо-ленінську критику" (1934, №12) появляется еще один прецедент для аналогичных раздумий - статья под названием "Буржуазная эстетика Курбаса", в том же философско-витийствующем "квазинаучном" духе подвергающая тотальному разгрому все творчество режиссера. Легко подумать, что под статьей снова встретимся с фамилией критика, расправившегося с "Макленой Грасой". Но там стоит подпись… Гната Петровича Юры, художественного руководителя театра им. И.Франко.

Гнат Юра

Фрагмент из статьи: "Впливи буржуазного європейського - переважно німецького - неоромантизму й символізму органічно поєднуються з впливами німецького експресіонізму. В цьому ніякої суперечності немає, бо для всіх цих "ізмів" єсть спільна філософія суб'єктивного ідеалізму, є спільна ідеалістична естетика.

Естетика буржуазного німецького неоромантизму, символізму й експресіонізму є лише специфічні прояви різних стадій буржуазної мистецької свідомості останнього десятиліття доби імперіалізму, таких стадій, що відмінні тільки в тонких нюансах, а не в своїй принциповій суті…".

Минуло лет семьдесят… По сей день жив сын Гната Петровича. Я его частый гость. Зовут его Юрий Гнатович Юра. У него ясная память. По поводу статьи он говорил:

- Конечно, в авторство отца никто не верил. Принять это философствование за отцовский образ мышления - все равно, что свидетельствовать, будто он может танцевать балетную партию Зигфрида в "Лебедином озере". Но тогда все молчали. И только в 50-е годы я спросил у родителя, как же подобное могло случиться. В ответ - после горестной паузы - услышал: "Поверь, я ничего не мог сделать…".

То есть получено авторитетное подтверждение: это фальсификация, провокация и принуждение к лжеавторству - все в одном букете… Нет сомнений, что так произошло и в первом случае - с Александром Борщаговским…

Сойтись на дружеской ноге А.Борщаговскому и Г.Юре было естественно: критик защищал народно-реалистическую эстетику режиссера, уважал его актерский и педагогический талант. А Гнат Петрович внимательно подбирал кандидатуры завлитов. В 1938-м он пригласил на эту должность А.Борщаговского и два года они работали рядом.

Повлияло ли на их сближение "изнасилование властью"? Сложно ответить однозначно. Хотя на подсознательном уровне этот факт, наверное, имел место и сформировал их отношения по принципу "скованные одной цепью"…

К 20-летию театра в 1940 г. выходит книга-сборник "20 років театру ім. І.Франка". В ней много интересного, но цензура погуляла активно, выбросив из репертуарного списка массу "неугодных" пьес и фамилий. Имя Л.Курбаса вновь представлено символом идеологического врага…

…После войны, в 1949-м, уже работая в Москве завлитом театра Советской армии, Александр Михайлович подготовил к изданию на русском языке книгу "Путь театра" - обновленный вариант упомянутого довоенного сборника о франковцах. И здесь, увы, - тот же синдром близорукости в оценке творчества Курбаса…

Именно тогда, как гром с ясного неба, грянуло отрезвляющее возмездие - партия обвинила группу критиков в космополитизме - в списке была и его фамилия - Александр Борщаговский! Глаза и ум отказывались верить. Может, перепутали? Ведь он - защитник сценического реализма Гната Юры. Он - во все времена - противник Леся Курбаса, отравлявшего украинскую сцену европейскими псевдоновациями! И это - космополитизм?! Но подтвердилось, да, он - злостный космополит, и по настоянию свыше пришлось "положить на стол" партийный билет…

К тому моменту на складе издательства скопились горы напечатанных экземпляров книги "Путь театра"… Их измельчил типографский нож. Оставили "в живых" лишь несколько книжек. Одна из них теперь в музее театра.

…Но вот новое время - первая половина 90-х. Франковцы готовятся отметить свое 75-летие. Пишу Александру Михайловичу об этом и прошу подарить читателям юбилейного выпуска журнала "Український театр" воспоминания о его работе с Гнатом Юрой. Я понимал, что тревожу пожилого человека, у которого есть все резоны мне отказать: преодолев уйму неприятностей, он надежно утвердил себя на писательском поприще, имеет успех как сценарист популярных фильмов "Три тополя на Плющихе", "Дамский портной" - да разве только это… Конечно, сейчас для него самым дефицитным является свободное время, чтобы творить дальше! Но в ответном письме: "Гнат Юра, франковцы - это святое! Статью обязательно пришлю!".

Театроведческое раздумье Александра Борщаговского, посвященное Гнату Юре, опубликовано в журнале "Український театр" (1995, №1). Статья называется "Очень хотелось играть…". Она, с моей точки зрения, лидирует среди всего, что когда-либо написано о Гнате Петровиче Юре. Однако и в этом случае (как и прежде) А.Борщаговский не находит моральных сил благосклонно взглянуть в сторону Леся Курбаса. Врач назвал бы это следствием глубокой психической травмы, полученной в юности…

Но мой азарт не остывал, переписка продолжалась. Вот отрывки из писем Александра Михайловича, по которым можно понять, что лед тронулся:

"…Времени, вернее, его пошлым творцам зачем-то нужен был образ Юры, непременно противостоящего Курбасу, враждебного "Березолі", "прогрессу" и т.д. Как страдал из-за этого Юра, как ненавидел эту насильственную "нишу", назначенную ему начальством и, казалось, самим временем! Насколько тоньше, артистичнее (в высоком смысле слова!), философичнее был он, чем укоренившийся в молве образ "просвитянского", "провинциального", бескрылого режиссера Юры…"

"…Мне есть что сказать о Курбасе, "оздоровить" все к нему относящееся, не впадая в нелепую крайность, не абсолютизируя его личность, талант и направление. Нельзя старую, вынужденную террором ложь заменять новой, доброхотной ложью…"

"…Сегодня в "Вечерней Москве", в очередном опубликованном там "расстрельном списке" оказался Андрей Ананьевич Хвыля, тот самый - умный, тонкий, бесконечно любивший свою Украину, ее песни, искусство, музыку, - кто в кабинете М.Скрипника проводил в сентябре 1933-го заседание Наркомосвиты, на котором освободили Л.Курбаса. Я просидел на диване все многочасовое заседание и мог бы о нем рассказать не языком неловкой стенограммы, а шаг за шагом - о людях, актерах, драматургах, общественных деятелях, но прежде всего - о том, как долго и мучительно пытался спасти Курбаса Хвыля; и спас бы, если бы Микитенко не повел грубой, издевательской атаки на Леся Степановича, толкая его на ответную, все решившую грубость…"

Мне казалось, что я в шаге от момента, когда Александр Михайлович произнесет нечто похожее на фразу Гната Петровича Юры: "…Я ничего не мог сделать...". Это был бы естественный финал моего затянувшегося диалога с Борщаговским. Но я этого не дождался. На мою последнюю письменную атаку ответила супруга А.Борщаговского Валентина Филипповна:

"…Сейчас прочитала ваше письмо. В нем почти приглашение к А.М. признаться в чем-то нечистом, связанном с Курбасом. Ему было 19 лет, а вокруг бушевали такие силы! А.М. к этому никакого отношения не имеет, ему каяться не в чем. Я могла бы вам привести большой список имен, не менее славных, чем Курбас, принадлежащих украинской и русской культуре, которые ушли из жизни народа той же скорбной дорогой…"

Огорчило меня то, что я был понят превратно. Избави Бог, я никого не мыслил склонять к покаянию. И А.Борщаговский, и Г.Юра в этой истории - жертвы бесстыжей власти, и не было у меня по отношению к этим замечательным, уважаемым людям ни грамма осуждения. Для меня четыре слова от Александра Михайловича: "Да, подписал. Прискорбно вспомнить…" символично означали бы момент его собственного очищения. А значит, некий момент истины, который обязательно должен венчать подобные "странные" истории…

Возможно, он уже сказал эти слова супруге, а мне повторять не захотел? Ведь подобное, как перед иконой, доверяют самым-самым близким…