Туристы или заробитчане?

Истории известны книги, по которым читатель может воссоздать ландшафт той или иной страны, согласно желанию автора. Например, Джойс считал, что в случае разрушения родного Дублина город можно будет легко восстановить по его роману «Улисc». Дескать, в этом пабе Стивен Дедал заливался элем, а вот там — завтракал бутербродом с горгонзолой. Юрий Олеша, наблюдая бомбежки Одессы во время войны, также мечтал о том, как разрушенные бульварные лампионы, описанные в его «Трех толстяках», сохранятся исключительно на страницах этой волшебной сказки. Упомянутой славой туристической памяти поколений могут гордиться такие литературные путеводители, как «Москва и москвичи» В.Гиляровского, а из отечественных — «Старая Одесса» И.Дери­баса и «Исторические проходы по Львову» И.Крипьякевича. Или, например, «Старинные усадь­бы Харьковской губернии» Г.Лукомского — вот где предтеча нынешних историко-туристических перформансов! История этого проекта проста, как бутерброд. Достопочтенный граф Клейнмихель садится вместе с архитектором Лукомским в авто и объезжает всю Харьковскую губернию с намерением составить описание ее старинных усадьб. В руках у них дефицитные фотоаппараты, а на сердце — неясная тревога, ведь на дворе стоит лето 1914-го. Предчувствия их не подвели: Первая мировая война прервала сей доблестный труд, и альбом помещичьей старины Харьковщины вышел только в 1917 году в революционном Петрограде. Переиздан был уже ныне.

Почти в таком же ренессансно-полевом ракурсе известный львовский мифотворец Юрко Винничук рассматривает романтическое прошлое богемного города Льва. В частности, с его книгой «Кнайпы Львова» в руках можно путешествовать «по векам, заглядывая в кофейни, ресторации, кондитерские, роскошествуя на балах, посещая казино, знакомясь с гостиничным укладом и погружаясь в пикантную круговерть кабаков и корчем на околицах». Усиливают цветасто-пестрый дискурс блуждания с тенями забытых предков «Легенды Львова» того же Ю.Винничука, «Рыцари пера и рюмки» М.Петренко и «Сказки из Львова» И.Калинца.

Итак, улицы-площади, как и поезда-вокзалы и вообще весь странствующий дискурс, не могут быть описаны обычными фразами. Ведь это будет что-то поверхностное и обобщенное. Наверное, каждый раз есть что-то сугубо интимное, личностно-сокровенное, способное объединить все детали в космосе, создав из него подобие Левиафана, если уж упомянутые жанры с давних пор проживают в современной прозе. Впрочем, если в художественной литературе путешествуют, чтобы очутиться в другом месте, обогатившись непознанным окружающим миром, ну и почувствовать-себя-в-просторе, стряхнув при этом повседневную ирреальность бытия и вслед за Евгением Пашковским в его «Бездне» «вирватися з ядучої тісняви радянських проспектів, мерзоти й убозтва, сірошинельних фасадів, геройських гасел, підлятини найменувань, покликаних, щоб зоднаковити в прах підневільну довколість», то в жизни немного иначе.

С одной стороны, конечно, можем осуществить любую авантюру, запаковав в нее хоть какой-то смысл путешествия. Скажем, из легенды знаем, как из Каменец-Подольской «турецкой» крепости чуть ли не до самого Хотина тянется подземный ход, по которому, поговаривают, удирал Кармелюк. Замечательный повод проехать через полстраны! То есть дорога — это не только идея, но и моторика, побеждающая сухие километры: кажется, достаточно нескольких указательных штрихов, и сама жизнь превратится в роман — настолько пути-дороги с поездами-вокзалами способны творить свою линейную вселенную, а знаки и шлагбаумы — излучать суггестию.

Тем не менее в истории нашей литературы существуют примеры из жизни писак, которые никуда не ездят, успешно пригревшись в чужом языке и культуре. Не все из них отличаются стойкой верой в свое национальное призвание, и Рио Кундер с романом «Panicoffski» — именно из таких. Кстати, за экзотическим псевдонимом этого автора скрывается известный киевский поэт Семен Лыбонь из группы «Пропавшая грамота» середины 80-х годов, который ныне проживает в Англии, трудясь на РС «Свобода». По-видимому, специфика работы, а также творческий опыт существования в безрадостном советском прошлом, подвигают автора «Panicoffski» на бульварный коктейль, настоянный на любовном мыле мексиканских сериалов. Избегая «полного самовара чувств», присущего нелюбимой им российской классике, Кундер предлагает собственный вариант выживания на чужбине. «Не легче ли действительно просто залезть к героине в трусики или же отдаться герою?» — выкрикивает его вертлявый персонаж, учитель танцев и начинающий писатель-плейбой. О том, чтобы «отдаться герою», в романе негусто, а вот что касается героинь, любительниц текилы и страстного секса, то этого счастья здесь хватает. Тасиана, Фабиана, Бегония, Летисия и Мария — автор тасует их со скоростью порно­графической колоды.

Словом, всем бы так жить за границей! Раз в неделю главный герой романа со скромным «украинским» именем Освальдо Паникоффски танцует для заработка страстную сальсу с богачами, а остальное время он — журналист, доктор наук и полиглот. Который, к тому же, еще и предлагает образцы новейшей «журналистской» словесности, а заодно уроки «колониальной» любви. Весело читать такую необязательную прозу. Только кое-где упоминаются в ней совковые реалии, которые отнюдь не предсказывали будущую жизнь автора в феерическом ритме сальсы.

Но понемногу современная литература странствований превращается из романтического описания туристических приключений в горькие опусы наших заробитчан. Приключение испаряется из нее, кристаллизуясь в трагедию покинутой на родине семьи и тяжкого труда на чужбине. Начало этой литературе в свое время положила повесть «Коллекция страстей, или Приключения молодой украинки» Наталки Сняданко, в которой были как романтические страсти по-украински и по-русски, так и несколько более суровые по-итальянски и по-немецки. Впрочем, в ранней повести Сняданко еще сохранилось целомудрие романтических странствований, и еще живет уверенность в том, что на Западе «самотні збоченці дрочать перед екранами своїх «філіпсів» (штамп не хуже «в СССР секса нет»). Но такого подлинного психологизма в описании сексуального созревания подростков, когда вокруг только и разговоров, что о девственности и небритых ногах с бюстгальтерами, а все мужчины сплошь оказываются голубыми, кандидатами наук или вообще украинцами — такого психологизма не припоминаешь со времен «Нетерпения сердца» С.Цвейга или «Тайного дневника Адриана Моула» С.Таунсенд. Вспомним, как в «Коллекции страстей» сначала львовская школьница 90-х г., а позже и студентка Пообидко, прелестей у которой — лишь девственность и длинные ноги, мучается извечным вопросом: как отличить любовь от страсти? Вокруг — Львов без воды, музыка без драйва, секс без контрацептивов. И каждый мужчина на этом пути кажется потенциальной «открывалкой» — способом получить райское наслаждение real love — «швепс», и холод, жар, свежесть в каждом пузырьке эротического питья. Элей Тайлер в «Исчезающем целомудрии» Бертолуччи, да и только!

Дальше у Сняданко уже не так интересно, хотя и симптоматично для дальнейшего развития отечест­венной прозы странствий. То есть работа в добропорядочной немецкой семье, а еще желанная «студенческая» виза, которая позволяет свободно передвигаться по эрогенной Европе, где, вспомним, «самотні збоченці» и т.п. Но где также солнце — солнце без конца и начала, и волшебная Италия (хотя бы и в виде фрайбургского макаронника-домовладельца не первой молодости), которая дарит тебе нек­тар желания, и все готовы предаваться любви, пить и курить травку, на травке же и вылеживаясь. И откуда, тем не менее, тянет ухать куда-то, где серо-серо, но жизнь имеет темп. И где коллекционируют не страсти, а любовь.

Кстати, позже этой бакалеей жанра воспользовалась Ирена Карпа в своем «туристическом» романе «Фрейд бы плакал», описывая свое путешествие по Индонезии. Прикладная ценность книги Карпы в том, что заманчивые пейзажи на маршруте Джакарта — Бангкок — Джокджакарта различаются здесь лишь отсутствием-наличием пива в баре и горячей воды в гостиницы. Но в этой прозе уже проглядывает прагматизм выживания, отдаляясь от романтической архаики упомянутого Пашковского, у которого обычно «їхали здібні перемагати, а опинилися чортзна-де, з кортячки піддурені першою ж бідою».

Впрочем, четкий призрак выживания, но еще не заробитчанства, появился на отечественном рынке лишь с появлением романа «Больше Бена» московских авторов-хулиганов Спайкера и Собакки (Сергея Сакина и Павла Тетерского), откуда чуть ли не впервые все узнали, как живется на недалеком Западе. Вообще эта хроника авантюрного путешествия в Лондон имела бы вид довольно прагматический, без типичной малороссийской лирики. При этом неожиданно выяснилось, что жанр путешествий в украинской литературе развивается как-то неправильно. Нет, отечественный заробитчанин даже новейшего образца типа поэта Василия Махно из Тернополя, который длительное время живет в Америке, в своем произведении добросовестно перескажет вам главу из истории зарубежной литературы или расскажет о вечере украинской поэзии в негритянском гетто. Или расскажет о трагической любви земляков-заробитчан на фоне американской действительности, о которой речь идет в последней драме «Coney Island» В.Махно. А так, чтобы узнать, наконец, почем же там пиво и шлюхи — этого нет. Об этом приходится читать в туристической прозе двух московских пацанов, которых ветер забойного бродяжничества в стиле нашего родного Пашковского забросил в Лондон.

Из каких еще романов-путеводителей мы узнаем, что в политкорректном зарубежье проблем для наших постсоветских подзаборников просто не существует? И что спектр вариантов незаконного заработка здесь, оказывается, замечательно широкий: от вызова такси для пенсионеров возле супермаркета до выбивания кредитов из банка. Единственное, что мозолит глаза в волшебном зарубежье — это родные соотечественники, которые портят вам настроение, «не меньше, чем какие-нибудь fuсkin’ paki или косые в Сохо», как замечают Спайкер с Собаккою. Ни ежедневный прорыв через турникеты в метро, ни перманентное похмелье или проклятые лондонские дожди не донимают так, как неожиданное восклицание на какой-нибудь Кингз-роуд: «Эй, пацаны, слыште, типа где здесь типа русская церковь?»

Вообще же во многом разочаровываешься, читая такие исповеди. И совсем не ревность или оскорбление битловской памяти играет роль при этом. Просто в который раз убеждаешься, что на самом деле так и есть, как описывал Веничка Ерофеев. Ну нет негров в Америке! По крайней мере, он их там не видел. А те англичане, которых изображают залетные russo touristo, они тоже не из твоих подростковых грез. Ведь там, где у тебя душа, у буржуя находится калькулятор. И какой там к черту Шекспир! Тот самый хваленый британский традиционализм — это на самом деле компьютерная программа, по которой маршрут «дом — работа — дом» меняется у англичан лишь дважды: по пятницам («дом — паб где-нибудь в Сохо — дом») и субботам («дом — работа — супермаркет — паб — дом»). И никаких, говорят вам, негров. Небританцы здесь вообще не поднимаются выше повара в ресторане.

Скажете, замечательный повод лелеять ностальгию? «Давайте оставим эту банальщину для спивающихся патриотов вроде Юры Шевчука», — подскажут вам видавшие виды российские подзаборники. Если, уезжая за границу, ты берешь с собой самого себя, со всеми хамскими привычками и «оригинальным» словарем, в котором «рогуль — хохол, щур — крыса, маупа — негр», то чего, кроме Спайкера с Собаккой, можно при этом ожидать?

Но как быть с неотвратимостью исповедальной прозы, которая все чаще появляется в литературе сегодня? Что делать, если на Запад выезжают не с целью развлечься или поиграть в казаков-разбойников, а прокормить оставленную в Украине семью? «Там дети, которых нужно учить, одевать, кормить. Там муж, который безвольно разводит руками и заглядывает в рюмку. Там правительство, которое обрекло тебя на безденежье. Там президент, который унизил тебя небрежным словом», — кричит нам Олеся Галич из собственной повести-эссе по фрагментам дневника заробитчанки с симптоматичным горьким названием «Все пути ведут в Рим». Но не в туристический Рим ведут эти пути, не в античную ойкумену писательского вдохновения стелется дорожка нашего автора. «Я обидела тебя, великий Рим!.. Как диверсант, залезла в лабиринты не очень богатой страны Европы, ища выход к спрятанным сокровищам», — раскрывает О.Галич совсем иную цель своего путешествия: не туристически-развлекательную, а заробитчанско-прагматичную. «А там где-то моя земля, которая в песнях истекает молоком и медом. И я ее забыла. Я высморкалась в молоко радиационным насморком, я собрала мед в грязную парашу. Я оставила там своих детей вместо сторожа. И они скулят под ночным небом, а днем бесчинствуют, как в зоне, чтобы забыть свое детское горе», — подытоживает таким образом дальнейшее развитие отношений с Западом. И эта печальная тема в большинстве своем преобладает в сегодняшней литературе выживания.