Трясина

На Камерной сцене им. С.Данченко (Национальный театр им. И.Франко) выходит премьера "Земли" по мотивам О.Кобылянской. Постановка и сценография Давида Петросяна.

Не только когда говорим о "Земле", но и когда речь идет о других величественных художественных "поверхностях", разным режиссерам сверхважно найти и создать атмосферу сценического действия. Камерная сцена франковцев, где почти полтора часа играют братоубийственную историю об украинских Каине и Авеле, такую напряженную атмосферу предусматривает.

Сама эта "Земля" - весьма атмосферная, порой инфернальная.

Ни в коем случае такая "Земля" на небольшой сцене заведомо не амортизирует социальные "широты трактовок семейного конфликта". А это, напомню, цитата из творческого задела выдающегося критика Г.Бояджиева (светлая ему память), который ровно 70 лет назад именно так писал о другой - большой - "Земле" в послевоенных Черновцах.

А тут - малая "Земля".

Молодой режиссер Д.Петросян упрямо хочет перемонтировать разветвленное полотно великой народной трагедии О.Кобылянской. Он хочет переформатировать его в достаточно лаконичную эмоциональную медитативную сценическую новеллу.

Собственно, это его реверсный режиссерский путь: от масштабной панорамы народной жизни (как у автора) к трагедии локальной, сосредоточенной на внутренних конфликтах и драмах. К тому же такая камерная трагедия будто навеяна и напета юго-восточными мотивами. Ибо такой сценический сюжет довольно органично мог бы существовать и в японском орнаменте, в частности.

Итак, представьте, что не столь уж и большое сценическое пространство Камерной сцены словно нарочно сжато и специально сужено до крошечного куска черной земли. В буквальном понимании. Потому что некая крошащаяся, сыпучая гадость постоянно под ногами у героев Кобылянской. Черный песок, мертвое минудобрение. Смоляная трясина, которая постоянно стремится засосать не только тело, но и судьбу.

Герои Кобылянской в таком ограниченном камерном пространстве, на мертвой земле, - как пленники в адской детской песочнице. Они то и дело проходят здесь разные круги своих поражений и потерь. Потому что побед нет и не будет.

Валентин Ландарь

В программке премьеры ни у Отца, ни у Матери нет конкретных имен, как было в повести Кобылянской, - Ивоника и Маричка. Здесь, в спектакле, только Отец и Мать. Будто вечные столпы, охраняющие этот кусок смертельного, хрупкого счастья.

И, наверное, не удивительно, что на такой целине и выросли, как два бодрых чертополоха, их сыновья - Михаил (Александр Форманчук) и Савва (Иван Шаран). Один выше, второй ниже. Должно было бы быть между ними и другое большое различие. Поскольку издревле Михаил - воплощение доброты земной, а Савва - олицетворение злобы человеческой.

Впрочем, в камерной франковской "Земле" иначе. И, собственно, в таком "иначе", как по мне, есть росток концепции. Она словно противоречит Ольге Юлиановне Кобылянской. Вместе с тем она (режиссерская концепция) - и в самой природе ее глобального человекопонимания и человекоощущения.

Итак, по версии режиссера, Михаил и Савва - два идентичных ростка на одной почве. Два лица в одном бытийном зеркале. И если бы некий сдвиг обстоятельств поменял их местами, то, возможно, первым в тот роковой момент стрелял бы Михаил?

Валентин Ландарь

В этом спектакле, в конкретном напряженном новеллистическом сюжете, они не являются близнецами. Они мастерски и подробно индивидуализированы. Каждый образ - Михаил и Савва - предполагает свой особый сценический ритм, то есть ритм внутренний, наполненный, просчитанный. Каждого отличает особая пластичная партитура. Скажем, Михаил, которого забрили в солдаты, проявляет некоторые признаки "контузии" еще даже в мирные времена, потому что он такой и есть. Это парень-хищник, готовый своими когтями не только обнять эту маленькую землю под ногами, он хочет подмять ее под себя - такова его жажда хозяйничать, возделывать (почву), кажется, иногда маниакальная.

Мертвая земля, эта темная трясина под его ногами, будто превращает паренька в хищного зверя, который предчувствует, что, право слово, нескоро в его маленькой пустыне созреет обильный урожай. И он бесится. Одна из лучших сцен в спектакле - разговор сына с отцом в госпитале. Словно раненый зверь, этот Михаил хочет туда - на свою землю, чтобы защитить ее, не отдавать ее никому.

Тем временем брат Савва, каким его играет Иван Шаран, иногда напоминает детскую игрушку. Да, ту игрушку, которой в детстве мог бы играть хищный брат Михаил. Иногда… В таком Савве есть недолюбленность, есть испорченность, есть какая-то роковая детская рана, которая постоянно ноет.

Что-то темное и сокровенное есть между этими братьями, побритыми наголо. Их головы светятся, как маковки в летнюю лунную ночь.

И чем-то каждый из этих братьев похож на западника-самурая, для которого жизнь и смерть сконцентрированы в маленьком кусочке черной трясины. Их семейной пустыни.

Создавая сугубо камерный новеллистический формат своей "Земли" с этакими а-ля японскими отголосками, молодой режиссер прошивает спектакль не только буквальной красной нитью (в виде реквизита). Собственно, это не такая уж и новая режиссерская затея. Он дополнительно прошивает этот камерный сюжет еще и образом маленькой девочки, очевидно, невидимки, не предусмотренной Ольгой Кобылянской. В аннотации и эта героиня безымянная - Она.

Валентин Ландарь

Кто именно эта Она для режиссера, для каждого персонажа, для Кобылянской, собственно? На мой взгляд, в спектакле это - еще живой голос уже мертвой земли; это - неродившееся дитя то ли Саввы, то ли Михаила; это маленькая приблуда, которая своим созвучным пением во всякое время и дополняет атмосферу "Земли" энергетикой загробной жизни, призрачности - бесполезности. Такая вот Она будто уточняет жанр постановки - не реалистическая, а все-таки мистическая семейная драма.

Традиционный вопрос в связи с классическим текстом О.Кобылянской - за что именно Савва убил Михаила - в спектакле франковцев также не предполагает школьного ответа: дескать, за землю. За землю сегодня убивают в других местах, в массовом порядке.

В этой же странной, причудливой, не во всем выстроенной сценической истории о том, как жизнь превращается в черный песок, брат Савва убивает брата Михаила - ибо видит в нем маленький безобразный фрагмент самого же себя. Потому что не хочет в солдаты, ведь единственного сына не погонят в войско.

Савва в спектакле убивает Михаила мотовилом - мгновенно. Без раздумий. Это уже давно спланированный им реванш - за то, что Михаил и выше, и нахальнее. За то, что большие когти брата способны заграбастать немного больше мертвой земли, чем детские ногти миниатюрного Саввы.

Это мотовило впивается в сердце Михаила еще и потому, что это месть за неравноценную материнскую любовь. Будто мать больше любила Михайлика. А такое не прощают.

Насколько это возможно, молодой режиссер хочет перевести мотивы-ритмы социально-бытового конфликта в плоскость экзистенционального фатума. Когда земля - не столько земля, сколько сама энтропия, пожирающая все живое и сущее, братьев и сестер, матерей и отцов.

Такие впечатления от "Земли" навеяны лишь предпремьерным показом, официальная премьера впереди. И, право слово, франковцам еще есть над чем работать. Следует искать точный ритмичный курсив между эпизодами. Необходимо ощутить соотношение тишины в зале и некоторых даже слишком хлипких актерских голосов. Нужно более сжато, более лаконично и остро творить некоторые сцены, ведь все-таки это новелла, а не полотно на большой франковской сцене.

Несмотря на все, думаю, эта "Земля" уже подарила этапные работы некоторым актерам - Александру Форманчуку, Ивану Шарану, Василию Баше, Лесе Липчук.

И, несмотря на все, такую "Землю" лично я воспринимаю как важную поисковую сценическую территорию - собственно, территорию Национального театра.