ТРИ ДНЯ, КОТОРЫЕ ПОТРЯСЛИ ТЕАТРАЛЬНЫЙ КИЕВ

Титаническими усилиями людей, глубоко почитающих искусство, похоже, удалось спасти беспрецедентный по своей духовной мощи проект «Гранды искусств». Задуманный, расписанный на два года вперед продюсерским агентством «Мистецьке Березілля» и стартовавший музыкальным «деликатесом» — концертом из произведений Гии Канчели, с участием звезд исполнительства, самой яркой из которых был Юрий Башмет, — проект оказался в состоянии клинический смерти из-за отсутствия экономической поддержки, похожей на тихий бойкот.

Не счесть равнодушного молчания парадных подъездов, в двери которых тщетно стучался идеолог проекта и глава агентства Сергей Проскурня. Несколько спектаклей и концертов выпали из ранее расписанного календаря. Но когда главой Наблюдательного совета проекта стал Владимир Горбулин, человек умный, интеллигентный и знающий толк в искусстве, появилась надежда на полную реанимацию «Грандов».

Для приезда в Киев Грузинского академического театра им. Шота Руставели блицкриг по его осуществлению провел Чрезвычайный и Полномочный Посол Грузии в Украине Григол Катамадзе, вложивший в эту стратегическую, столь важную для наших обеих стран операцию и душу, и силы, и время, которого, кстати, было очень немного. Меценаты проекта компания «Евросервис» и ее отделение в Украине, а также Торговый дом «Украинские пищевые продукты» явили своей акцией не только тонкий эстетический вкус в выборе предмета финансовой поддержки, но и на примере доказали, что «не хлебом единым»...

Достойным «эскортом сопровождения» гастролей стала выставка исторических портретов «Цари и общественные деятели Грузии» кисти грузинского художника Георгия Гегечкори. В галерее парадных портретов — духовный наставник царя Давида Строителя Георгий Чкондидели и великая просветительница Святая Нино, возведенный грузинской православной церковью в лик святых поэт Илья Чавчавадзе и великолепная царица Тамар. Работы эти, тонко передающие национальный колорит, украшают парламент Грузии и мэрию Тбилиси, министерство юстиции и банки. Радость цвета органично сочетается в них с мудростью и глубоким уважением к художественным национальным традициям.

И все-таки главная точка отсчета — театр. Великолепный театр им. Шота Руставели, недавно отметивший свое столетие. В его стенах, которые сам Бог сохранил в трагической повседневности сегодняшней Грузии, играли Медея Чахава и Серго Закариадзе, Саломе Канчели и Рамаз Чхиквадзе. Список можно продолжать долго, ведь имена этих артистов принадлежат истории мирового театра. Уже несколько десятилетий его бессменный лидер — непредсказуемый, в самом высоком смысле этого слова, режиссер и тонкий философ, просто гений Роберт Стуруа не перестает удивлять театральный мир своими постановками.

Три спектакля, привезенные театром в Киев — «Гамлет», «Двенадцатая ночь» В.Шекспира и «Человек ли он?!» Ильи Чавчавадзе, даже заядлым театралам открыли новые бездонные миры, тем более интересные и волнующие, что населены они, казалось, знакомыми образами. Несравненное творческое трио — Роберт Стуруа (режиссер), Гия Канчели (композитор) и Георгий Алекси-Месхишвили (сценограф) — создает столь совершенный художественный образ современного мира, умело привлекая в единомышленники классиков, что нужно быть очень дерзким, пытаясь посредством слов толковать о правомерности этих театрально-философских воплощений.

А ведь и правда, на фоне сегодняшнего кровопролития, варварских терактов, заказных убийств и войны компроматов трагедия в Эльсиноре и духовные метания принца Датского приобретают балаганно-фарсовый характер. Добро уходит в зазеркалье, и точкой отсчета становится зло, которое в бесконечном своем повторении превращается в фарс. Потому что ни плакать, ни страдать нельзя бесконечно.

Совершенно иная, камерная по звучанию пьеса Ильи Чавчавадзе с тонкой иронией, болью и сарказмом пытается разобраться в особенностях национального характера, достигает общечеловеческих высот, так и этак рассматривая соотношение добра и зла в нашей жизни. Трагизм лирического мотива ее героев, взаимоотношения которых напоминают гоголевских «Старосветских помещиков», усиливается музыкой канчелиевского «Стикса».

И совершенно неожиданный финал «Двенадцатой ночи от Рождества», в котором возникает Голгофа и Распятие, потрясая, обращает нас к почти забытому в повседневной суете понятию «бытового греха». Тем более опасного, что ранить душу ближнего своего невинным на первый взгляд обманом или равнодушно оброненным словом и не трактуется нами как грех, а на самом деле не только причиняет боль окружающим, но и нашу душу съедает.

Актеры точно попадают в камертоны режиссерского замысла, выплескивая своим мастерством в зал бурю эмоций, стимулирующих работу мысли и чувств. Хороши все — от центральных героев до эпизодических персонажей, жаль, что назвать всех нельзя — слишком длинный список получится. Но не вспомнить многоликого Зазу Папуашвили (Гамлет, Мальволио), гуттаперчевую Нино Касрадзе (Гертруда, Виола) или яркую индивидуальность Наны Хускивадзе (Странная в спектакле «Человек ли он?!» и Мария, камеристка Оливии) было бы просто преступно.

Роберт Стуруа, создатель более ста спектаклей на собственной сцене и в крупнейших и известнейших театрах мира, обладатель многочисленных престижных премий, прославившийся постановкой «Кавказского мелового круга» Б.Брехта и «венком» шекспировских спектаклей — «Ричард III», «Король Лир», «Макбет» и три разных(!) «Гамлета», нашел, несмотря на сверхплотный график, время для разговора с корреспондентом «ЗН».

— Роберт Робертович, кто бы ни был автором пьесы, какая бы литературная первооснова ни лежала в фундаменте, в спектакле всегда есть контрапункт — вы занимаетесь разбором отношений человека и власти, человека, растленного властью. Откуда эта красная нить?

— Мне кажется, этим, как ни странно, в первую очередь занимается драматургия. Для древних греков это основная тема, даже в моей любимой пьесе «Царь Эдип» — разговор о власти, и об извращенности самой профессии политика, и коварстве кресла, на которое садится в общем-то нормальный человек. В нашей стране мы видели, во что может превратиться такой человек и какое горе он может принести своему народу. Когда смотрю фильмы и спектакли, поставленные в демократическом и свободном мире, вижу — там тоже этой темы касаются. В юности этому удивлялся. Но есть какая-то угроза. Видимо, у человека, кроме страсти любовной, есть страсть управлять другим человеком, уничтожать, унижать. И когда человек становится чиновником, достигает вершин, эта страсть начинает проявляться в нем. Когда ставил «Макбета», я говорил молодому актеру: когда он убивает короля Дункана, он должен переступать из земного существования в существование божественное. Он воображает, что может распоряжаться судьбой и жизнью другого человека. И испытывает сладость. Я из семьи большевиков, очень ортодоксальных, дедушка был председателем ЦИКа, самым активным руководителем, со стороны матери дед был руководителем коммунистической организации Тбилиси, его расстреляли. Я вращался в этом кругу. Может быть, потому я так чувствую.

— Потому что из ортодоксальной коммунистической семьи или потому что родные от этого пострадали?

— Не потому, что пострадали, хотя, наверное, это тоже подействовало. Помню, дядя позвонил и сказал, что мы должны прийти (это был 56-й год) и получить компенсацию за расстрел дедушки. Реабилитация была после прихода Хрущева. Я был тогда в 10-м классе, нам дали чек и мы пошли в банк получать 2000 рублей. И дядя понял — это компенсация за жизнь его отца. Он посмотрел на меня и, смущаясь, дал мне треть этой суммы. Я взял деньги, для меня это было одно из самых сильных юношеский впечатлений. Но это тоже сыграло какую-то роль. В театре основная задача заложена — обращаться к людям и предупреждать их, чтобы они не были бездумными. Возьмем любую пьесу, даже «Ромео и Джульетту», и увидим, что борьба между двумя фамилиями — борьба политическая. Не могу даже назвать пьесу, где бы эта борьба отсутствовала.

— Вы никогда не делали спектакли на потребу дня. Вы единственный, кто никогда не повторяется, и то, что вы делаете, абсолютно органично во времени. Мы говорили о трех «Гамлетах», почему вы читаете одну и ту же пьесу, будто это разные вещи?

— Я ищу и искал в «Гамлете» форму и жанр. Казалось, эта пьеса не совсем так написана, как ее читают. Время странно обошлось с ней. Она стала популярной в XIX веке, ее играли как романтическую трагедию. Достаточно долго, до середины ХХ века. Конечно, как бы жестоко ни обошлись с главным героем, романтизм в нем нельзя уничтожить. Я медленно и последовательно приходил к заключению, что стилистика Шекспира включает в себя фарс, который очень нелегко скрыть. Для себя я определил эту вещь как трагифарс и «трагический балаган». Считаю, что театр достигает своих высот в смешивании разных жанрах. Мастерство артистов и режиссера максимально проявляется так. Естественно, работая в этом жанре, я бессознательно отражаю реальность. Когда мы ставили «Гамлета» в Лондоне, в Грузии шла гражданская война, а я не мог съездить домой. Мы были в достаточно нервном состоянии. Старался в спектакле убрать всю политическую подоплеку. А когда появились первые отзывы, там было сказано, что, видимо, действие происходит на родине режиссера. Значит, все-таки это как-то отражается.

— Вы сказали, что высшее проявление театра — трагифарс. Но в комедии «Двенадцатая ночь» вы нашли оборотную сторону — трагическую. Почему вы это сделали?

— Я хотел коснуться комедий Шекспира. Они труднее в постановке. Мне кажется, это очень серьезные пьесы, и когда другие театры стараются преобразить их шутки, очень трудно бывает смеяться над этим. Когда читаешь и не смотришь комментарии какой-то шутки, тебе кажется, что это не очень смешно. К 2000 году, к юбилею Христа, хотел что-то посвятить ему. И в начале 90-х придумал поставить «Страстную неделю», взяв канонический текст четырех Евангелий, и сделать спектакль-мистерию. Потом стал думать о распределении ролей, кого возьму на роль Христа. Кандидатуры были, но подумалось, что люди будут смотреть на молодого человека, которого они знают по улице, по ресторану, по каким-то греховным делам. И бросил эту идею. Параллельно вспомнил, что существует пьеса Шекспира, которая написана специально для рождественских празднеств. И придумал, что герцог Орсино готовится к Рождеству, ставит какой-то спектакль, где сам играет архангела Гавриила. Он влюблен безответно, его любовь длится уже два года, он хочет забыться. Сам режиссирует, но не может это довести до конца, его мучает история любви. Он, наверное, хотел пригласить Оливию на свой спектакль, еще раз попытавшись таким образом проявить свои чувства. И происходит странность: эти библейские герои начинают действовать сами по себе. В конце идет сцена Голгофы с Распятием, без этого финала спектакль не может получиться. В нем нет особенных грешников. Кажется странным, почему же их это все так наказало. Последняя фраза Мальволио: «Придет время, когда с вас спросится». Он уходит, а Оливия говорит, что как-то страшновато здесь стало. И в это время начинается ход с Христом. Зрители не знают, кто играет Христа. Мне кажется, несмотря на то, что наш мир стал преступным, мы как-то обмельчали и не можем даже совершать крупные грехи. В моей истории все началось с того, что Виола, решив сблизиться с Герцогом, влюбленная в него по рассказам отца, переодевается в мужское платье. Вот этот маленький грешок, это маленькое переодевание, разрушает всю естественность жизни и, как хлопок в горах, вызывает лавину недоразумений, которая приводит к очень серьезной катастрофе. Надо задуматься — мы не убиваем физически, мы убиваем духовно. Мы что-то отнимаем. У маленьких грехов оказываются очень большие последствия.

— Вы говорите о глобальном видении человеческого греха, а может, вы еще попытались сказать, что бывает после хэппи-энда?

— Может быть. Там есть еще странноватый стих. Я уже не молод, и мне кажется, жизнь, когда она хорошо кончается, не может вызвать напряжения и неприятного осадка. Есть грузинская пословица, она существует у всех народов: когда много смеешься — это к несчастью. Мы сами свидетели, как наше веселье заканчивается. Идет нормальная жизнь. Она не может быть все время трагической или драматической, она меняется. Когда ставлю спектакль, стараюсь забыть предыдущий успех, чтобы не было самодовольства. Все виды искусства и жанра позволяют создателю быть довольным, но в театре быть довольным нельзя, может трагически закончиться. Проводя репетицию в Киеве, я понял, что уже освободился от этого страшного состояния, очень неудобного. Много чего вижу, что можно было сделать лучше. Хотя уже не вернусь к «Гамлету», но постараюсь кое-что исправить.

— Вы очень много ездите по миру. Грузинская актерская школа особенная. И в каждой стране есть свои актерские особенности. Каким образом вы приноравливаетесь к ним?

— Это очень сложно. Ты уходишь в другой мир театра, генетически другой. У каждой нации существует свой мир театра. У русских — бытовой, реалистический добротный театр. И даже ХХ век, который дал таких ярких режиссеров, как Вахтангов, Мейерхольд, все равно не смог изменить эту тенденцию. Для грузин театр — какой-то ритуал, зритель должен прийти и посмотреть нечто такое, что не может нигде увидеть в смежных видах искусства, ни в кино, ни по телевидению. Он должен прийти именно в театр, для него важно увидеть праздник, зрелище. Он получает там какую-то информацию о жизни в нежизненных формах и, может, от этого более ясных. А есть страны, где существует более серьезное отношение. Сейчас в театре вдруг начали заниматься очень жестоким, сильным, скучным. Скука стала эстетической категорией современного театра. Если не скучно, значит не серьезно. Не могу выдерживать скуку, не могу видеть на сцене людей с очень серьезными лицами, очень жестокие сцены. Мне кажется, они не отражают жизнь. Может, они отражают какую-то новую философию?

— Как удалось сохранить свежесть и молодость театра Руставели?

— Я его не создал, он был до меня, я его лишь доращиваю. То, что заложили мои предшественники, очень жизнестойко. Обратил внимание на такую вещь: каждые 15 лет театр видоизменяется, начинает возникать что-то новое. Это потому, что грузины не могут долго существовать в одном состоянии. Наш театр каждые 15 лет становится новым. И сейчас готовимся...

— Что помогает вам работать, жить, что дает вдохновение?

— Как и каждому нормальному человеку — любовь. Если нет конкретики — придумаю, кому посвятить работу. Я, думается, по природе человек позитивный — люблю жизнь и люблю радоваться жизни. Скоро мы все будем встречать Новый год, желая друг другу добра — это замечательный праздник. А когда под утро останешься один, перед сном всегда думаешь о будущем, часто принимая серьезные решения. Может, и я придумаю, что дальше делать.

— Роберт Робертович, вы так много ставите по миру и так часто с ностальгической любовью говорите об Украине... Может, и у нас что-то сделаете?

— Мы говорили об этом с руководством театра им. Франко. С удовольствием приеду. Хочется поставить какую-то малоизвестную украинскую пьесу.

— Тогда до встречи. Пусть она будет скорой.