Трехэтажная жертва

В период летней «блокбастериады», когда мегабюджетные слоны топчут в прокате любую элитную «моську», на экранах избранных кинотеатров «тышком-нышком» появился фильм-триумфатор последнего «Кинотавра» — «Изображая жертву» режиссера Кирилла Серебренникова по мотивам одноименной пьесы братьев Пресняковых.

Уверен, никто не удивится, если лет эдак через «надцать» в пафосном российском глянце напишут «Серебренников — это наше все». Забегая вперед, хотелось бы раздробить эту возможную формулу на три источника и три составляющие.

39-летний «Серебренников» —нынче самый успешный российский режиссер (постановки в МХТ, «Современнике»). «Изображая жертву» — его дебют в большом кино (и сразу приз), до этого были вязкие сериалы наподобие «Дневника убийцы».

«Наше» — определенный стереотип, связанный с изысканиями режиссера, который обожает эстетизировать мусор жизни и продвигать в академические бастионы драматургические тексты не столько спорного, сколько скандального содержания (Пресняковы, Равенхилл, раньше, на обочине, фактически открытый им Василий Сигарев с «Пластилином»).

«Все» — мало-помалу зарождающийся феномен некоего эстетического «абсолюта», фигуры, которой при иных обстоятельствах уже должен бы заинтересоваться «антимонопольный» комитет: Серебренникова оказалось не просто много, впечатление, что он один на свете.

Спектакль «Изображая жертву» не так давно потряс основы МХТ имени Чехова. А длинный монолог героя-майора, сдобренный трех- и четырехэтажным матом, на тему несовершенности жизни и регулярных пролетов сборной России по футболу, полагаю, потревожил покой не только отцов-основателей Художественного, но и окончательно регламентировал статус обновленного МХТ под руководством Табакова как театра-«супермаркета». Все лучшее (в значении — бойкое, лихо продающееся, скандально-пахнущее, унифицированно-расфасованное) — людям! («Все билеты проданы»)

После узкого театрального успеха пьеса будто просилась в «широкий мир» — на большой экран. Режиссеру Серебренникову грех было этим не заняться. И не сдрейфил. И почти победил (жюри). Заменил некоторых малоизвестных актеров МХТ на исполнителей с именами — Михалкова, Ахеджакова, Башаров. «Переосмыслил» отвязную и стебную трагикомедию — теперь это, почитай, рефлексии на тему русской души: более чем крупные планы, эстетика домашнего видео, элементы компьютерной графики, зоны молчания и другие глубокомысленности на общей мели. В общем, все по шаблонным раскладам: если площадь — то Красная, если солнце — то утомленное, если дом — то на набережной, если душа (русская) — то загадочная. В этом — и выигрыш (фестивальный), и проигрыш — художественный. Фильм получился не столько глубоким, сколько манерным — по изобразительной манере и способам ретрансляции некоего режиссерского мессиджа. Для того чтобы глубоко нырять, надо хотя бы предполагать, где то «дно». Лица антрепризных звезд на экране и вовсе превращают заданно негламурную историю Пресняковых в выездное заседание «Кривого зеркала». Особенно в финале, когда «бенефис» Ахеджаковой в ресторане — в кимоно и с веткой сакуры на голове. Главный «проводник» сюжета, нить истории, герой по имени Валя, сыгран молодым актером МХТ Юрием Чурсиным ровно, обычно, без «изюма» — так может сыграть любой посредственный актер из Киевского ТЮЗа.

Но главное — собственно «концепт» как бы «всамделишной» истории — вычищено из пьесы ради манерного фильма, словно бы потроха из курицы перед тем, как ее превратят в гриль. Это главное — издевка и самоиздевка не столько над русским характером, сколько над человеком в состоянии социальной невесомости. Это нахальный, даже наглый смех (порою сквозь слезы) по поводу и без оного, так как порою более ничего и не остается, как «гоготать». Это бессмысленное и пустопорожнее многословие, за которым «вдруг» брезжит некий туманный смысл…

Оригинальный текст, не сценарий, а пьеса екатеринбургских философов Пресняковых (один из них, кажется, даже доктор наук), в чем-то очарователен. С «живинкой». С привкусом комического абсурда. С откровенным литературным паясничанием, с блистательной, по-своему даже оригинальной драматургической фабулой в стилистике «скверного анекдота». Когда оболтус оболтусом (это главный герой по имени Валя) 30 лет отроду от безделья, тоски и прирожденно-социальной заторможенности устраивается работать в милицию, изображая жертв реальных преступлений. То есть он как бы примеряет на себя чужие жизни и смерти, поскольку, видимо, реальный ежедневный микромир для него а) пуст (как квартира со старой кроватью), б) глуп (особенно семья — несвежие салаты, вонючий туалет, мама-наседка, призрачный отец), в) страшен (происки террористов грезятся ему даже в винегрете, который может быть отравлен). А мир трупаков — то, что надо. Это единственно утешительная для него «атмосфера», поскольку вроде бы и дышать больше нечем, и бежать больше некуда, а тут — игра, подмена, копия, «изображение». Иллюзия жизни. Важнейшее из «искусств» — внутри уничижающего быта и унижающего бытия.

И разудалый матерный опус Пресняковых, которые творят на несколько мутной волне так называемой «новой российской драмы», и исскуственно-манерный фильм Серебрянникова, который в этих же волнах купается, условно-композиционно расщепляется опять-таки на три фазы (почти как в сказке — три дороги, три судьбы, три испытыания). И каждая фраза прошита нитками интимно-семейных или же медитативно-философских страданий «бедного Вертера». Первая «фаза», собственно, первое место следственного эксперимента, где герой в роли жертвы — общественный туалет. Там «замочили» подружку отморозка Карася, и наш герой по долгу «службы» становится подружкой, извиваясь над унитазом. Вторая «фаза», как очередное место преступления, — бассейн. Там другой отморозок затянул под воду красавицу, потому что неблагодарная не ответила ему взаимностью, и наш герой уже на бортике бассейна играет утопленницу. И наконец, третья «фаза» криминально-следственных «экзерсисов» — общепит, японский ресторан; там еще один полоумный прикончил другого…

...Если отнестись к этому «животворному» тексту чуть невсерьез, преломив его сквозь призму псевдоисследовательских «методик», то выстроится, друзья мои, просто цельная «модель бытия». Откровенно издевательская, впрочем. Почитай тут метафорический и метафизический замкнутый круг «дней нашей жизни». Когда сначала всей физиономией — в унитаз (погружение), затем всем телом — в бассейн (омовение), а потом всем брюхом — в ресторан (наполнение)… И так по кругу. По замкнутому кругу. Туалет—бассейн—обед. Как улица—фонарь—аптека. В задачке спрашивается: причем тут «Гамлет», если сочинение Пресняковых—Серебренникова и так самоценно? Притянутые за уши тени «Гамлета» — призрак убиенного отца, который то и дело тревожит «прынца» ментовского — все равно, что таблетки виагры в свекольнике.

Собственно, драматургам виднее. Как и режиссеру, впрочем. Он накануне премьеры вообще допиарился до того, что возвеличил дочь Михалкова до ранга «большой актрисы». Мне даже мучительно думать, как теперь-то, после проходного эпизода милицейской прапорщицы с видеокамерой на плече, с Михалковой собираются конкурировать Неелова, Чурикова и Доронина — да продлит Господь их светлые дни… Потому что за кого-за кого, а за в общем одаренного изобразителя «Жертвы» волноваться не стоит. Он замечательно реализовал «трехуровневую» схему глянцевого успеха. Модное название — на афише. Неоднозначная тема (в соусе эстетских рефлексий) — на экране. Дочь Михалкова — в титрах. Жизнь удается. До новых встреч.