СВОБОДА СЛОВА С ОШИБКАМИ

Язык ли это есть? Когда-то был язык.

Н.Бельченко

В свете последних перипетий вокруг вероятного существования цензуры в нашей стране как-то неловко начинать разговор о свободе слова. Но когда в конце восьмидесятых прошлого столетия она была у нас объявлена под прикрытием самобытного партийного лозунга о гласности, никто не предполагал, что эта свобода зайдет так далеко. Речь не о той информации, которая с помощью слова передается. Речь о самом слове. Несколько лет назад наука о языке разразилась шквалом негодования в адрес наших газет и телевидения. Возникло даже такое понятие, как информационная экология, а вслед за этим послышались призывы ее охранять и очищать. Пытаясь придерживаться нейтралитета, я не буду приводить уничтожающие СМИ примеры. Достаточно сказать, что некоторые издания совсем не ограничиваются невинными молодежными сленгизмами: «тачка», «достали» (т. е. надоели), «не тормози» (т. е. соображай быстрее) и т. п. Мы можем прочитать и услышать самые настоящие ругательства. Вплоть до мата. И далеко не всегда там вставляют точки или стыдливое пиканье. Слово не просто почувствовало себя свободным, оно расслабилось.

Языковеды и прочие рачители культуры речи выдвигают в адрес СМИ еще одно обвинение – в американизации. Не понимают ученые всей прелести звучания новых слов: спич, лобби, офис-менеджер. Не нравится им и то, что наши журналисты вдруг за несколько лет лишили людей отчеств. Обратите внимание: раньше были писатели Федор Михайлович Достоевский, Лев Николаевич Толстой, Анна Андреевна Ахматова, а сейчас? Виктор Пелевин, Александра Маринина. Раньше были политики Никита Сергеевич Хрущев, Леонид Ильич Брежнев, даже Горбачев еще назывался Михаилом Сергеевичем, а теперь Борис Ельцин, Наталья Витренко. Правда, по мере закручивания гаек в России Владимир Путин постепенно превращается во Владимира Владимировича.

Но кажется, что в этой ситуации СМИ играют роль не более чем стрелочника. Еще со школы мне запомнилась одна история, рассказанная преподавателем литературы. Однажды профессор-языковед, женщина уже почтенного возраста, занимавшаяся изучением ругательных слов, идя по улице, споткнулась о крышку канализационного люка. Оттуда возник слесарь, который довольно жестко обругал ее. Профессор, невзирая на свой интеллигентный вид, ученую степень и звание, наклонилась над люком и ответила обидчику, используя лучшие образцы материала, собранного ею по своей теме. Бытие неумолимо определяет сознание. И выражаемся мы так же, как живем. Жестко, без церемоний, но с фантазией. А газеты и журналы призваны адекватно отражать нашу жизнь, а значит, и наши выражения о ней.

Это вызывает сопротивление потому, что не все еще успели забыть советскую систему направленности слова. Аудитория должна была говорить и мыслить так, как делали это по телевдению и на печатных страницах. Но ориентиры меняются. Главным становится слушатель и читатель. Он уже не обязан смотреть программу «Время», чтобы завтра быть готовым к выступлению на политинформации или комсомольском (партийном) собрании.

Читатель может закрыть газету, щелкнуть кнопкой пульта и выключить телевизор. Чтобы он этого не сделал, подстраиваются под него. И стараются говорить так, чтобы ему было понятно. Ведь фразу «предки не врубаются» вы можете услышать только в передаче для подростков «Акватория Z», а не, к примеру, во «взрослых» «Подробностях». Журналист виновен лишь в том, что порой он заходит слишком далеко в заискивании перед публикой. Так же переусердствовал новый учитель русского языка в анекдоте, зайдя в класс и сообщив своим ученикам: «Кто будет издеваться над русской речью, получит в рыло без всяких базаров».

Немаловажную роль играют и чисто технические новации СМИ. Необходимость оперативно подавать информацию, прямой эфир, обилие всевозможных ток-шоу — все это ведет к тому, что, во-первых, на редактуру-корректуру уже не остается времени. Во-вторых, журналисты все чаще отрываются от «домашних заготовок». Всем известно, что к бумажной шпаргалке во время выступлений в советское время прирастали не только руководящие работники. Страх оторвать от нее глаза преследовал всех. Ни для кого не секрет и то, что речи представителей народа на заседаниях Верховного Совета сочинялись «старшими товарищами» из рай-, гор- и обкомов КПСС, а потом лишь озвучивались доярками и трактористами. Ведущие информационной программы «Время», давая интервью, нередко вспоминают о том, какой ужас охватывал их, если им случалось оговориться. Ужас отнюдь не беспочвенный.

Сейчас наступает торжество разговорной, неподготовленной, не написанной заранее речи. А такая речь подчиняется совсем другим законам и правилам.

Однажды ученые умудрились сделать стенографическую запись импровизированного выступления академика Дмитрия Сергеевича Лихачева, признанного образцовым, элитарным носителем русского языка. Никто не ожидал, что когда эту запись расшифруют и прочтут, в речи академика обнаружатся какие-то ошибки. Тем не менее, так оно и было. Что уж тогда говорить о неэлитарных языковых личностях?

Не так давно, в 1995 году, я рассказывала о своем дипломе, посвященном языковой норме, кандидату филологических наук, переводчику, журналисту, редактору и просто чрезвычайно эрудированному человеку Лесю Абрамовичу Герасимчуку. В ответ услышала, что языковая норма — это «дурня», на Западе давно нет такого понятия. Есть только различные варианты — социальные, территориальные – одного национального языка. Похоже, наша наука тоже пришла к подобному решению. Буквально в последние несколько лет в филологии, кроме понятия об информационной экологии и падении культуры речи, появились другие: демократизация языка СМИ, коммуникативные варианты языка, различные типы речевой культуры. Элитарный носитель языка — это не тот, который никогда не делает ошибок, а тот, кто способен их за собой замечать. Например, сказал журналист что-нибудь. Усомнился. Открыл словарь, посмотрел — оказывается, сказал неправильно. И стал элитарной языковой личностью. Можно потешаться над оригиналом-Жириновским и косноязычным Черномырдиным. А можно считать, что они достигли вершин в жанре импровизированной публичной речи. В конце концов, сам Владимир Вольфович, комментируя свою сакраментальную фразу о том, что российские солдаты будут мыть сапоги в Красном море, назвал ее всего лишь гиперболой, образом. И нельзя не признать — это эффектный образ. А для того, чтобы создать хотя бы одно крылатое выражение вроде черномырдинского «хотели как лучше, а получилось как всегда», нужно обладать недюжинным интеллектом и незаурядным языковым чутьем.

То же и с американизацией. Американизируются экономические отношения. Американизируются жизненные ценности. Американизируется язык. И если во всех треволнениях нашей жизни расшатанным и таким неожиданно проницаемым для заморских пришельцев оказался русский язык — язык опекаемый, долгое время имевший мощную финансовую и идеологическую поддержку, что говорить об украинском. Иногда складывается впечатление, что его основная задача — стать как можно менее похожим на тот украинский, который бытовал в СССР. А значит, как можно менее похожим на русский. Ведь не секрет, что из двух вариантов перевода, предлагавшихся русско-украинскими словарями, переводчик, пусть даже ценой точности и красоты, должен был выбирать наиболее похожий на «братский». Что касается перевода с других языков, то его рекомендовалось делать не с оригинала, а с русского перевода. Так появилась «Загальна декларація прав людини» из русского «Всеобщая декларация». А ведь оригинал «Universal declaration» предполагал перевод «Всесвітня декларація». Как видите, разница существенная.

Одним из способов сбросить груз русских корней становится американизация и вообще всяческие заимствования. Лучше ругаться по-польски, чем по-русски. Лучше иноземно звучащее «гелікоптер», чем напоминающее о «старшем брате» «вертоліт». Другим средством стало возвращение к старым, досоветским словам создание синонимов с украинскими корнями для двойников российских слов. Эти мутанты иногда веселят и самих украинцев. Ну кому придет в голову делать укол «штрикавкою» вместо «шприца»?

Есть просто история. И есть история языка. Первая вторгается во вторую. И как в истории есть свои спирали и свои римейки, так и в жизни языка не обходится без повторов. В конце XVII начале XVIII века цари, прежде всего
Петр I и его отец Алексей Михайлович, изо всех сил толкали Россию в Европу, а сами самоотверженно пытались проникнуться интересами народа, стать ближе к нему. И язык очень быстро среагировал на изменения в политике. Письма протопопа Аввакума, гонимого старообрядца, которые признаны памятником древнерусской письменности, изобилуют просторечиями и диалектными словами.

Не нова для языка и ситуация иноязычной агрессии. В петровскую эпоху с этим боролись, печатая так называемые глоссарии — словари, где к иностранному слову предлагался целый ряд своих, отечественных аналогов. За чистоту языка воодушевленно сражались известнейшие российские литераторы. Ключевыми фигурами среди борцов за независимость русского от заимствований стали Шихматов, Шаховской, Шишков. «Фонтан» они призывали заменить «водометом», «калоши» «мокроступами», «анатомию» «трупоразъятием», «оратора» «краснословом». В конце XVIII — начале XIX внимание сосредоточилось на французских пришельцах. Известный поклонник Франции, поэт, который сначала научился писать на французском, а потом на русском, Александр Сергеевич Пушкин талантливо, но едко подколол троицу:

Угрюмых тройка есть певцов –

Шихматов, Шаховской, Шишков.

Уму есть тройка супостатов –

Шишков наш, Шаховской, Шихматов,

Но кто глупей из тройки злой?

Шишков, Шихматов, Шаховской!

Как видите, все это уже было. Прошли десятилетия, и никто теперь не воспринимает «фонтан» как что-то чужеродное. Так что нам остается только ждать, когда страсти улягутся и язык разберется, что к чему. То есть не язык — мы сами, покапризничав и покрутив носами, выберем то, что нам больше нравится. Выберем в частности благодаря СМИ. Потому что они могут переборщить и выразиться слишком раскованно, но не могут выдумать того, чего нет в языковой стихии общества — нашей с вами стихии.

Откровенно говоря, опасения вызывает только одно — орфография. Она ведь не просто выдумка учителей и изощренное средство издевательства над школьниками. Это правила, сохраняющие смысл и позволяющие нам понимать друг друга. Но если отклонения в написании и произношении на срезе современности не могут быть слишком разрушительными для значения слова, то повторяющиеся в течение длительного времени ошибки ведут к тому, что слово теряет свой привычный облик. Оно становится неузнаваемым. А это чревато взаимонепониманием между разными поколениями, т. е. разрывом истории — у наших потомков может появиться слово, внешний облик которого будет совершенно не похож на внешний облик слова, которое у нас имеет то же самое значение. Не зря история русского языка пережила две реформы, когда переписчики садились за книги и исправляли их в соответствии с нормами столетней давности, дабы вернуть словам их старое, исконное правописание.

Потому орфографические и орфоэпические ошибки журналистов далеко не безопасны и не невинны. Что ни говори, но для многих их речь по-прежнему остается образцом для подражания. Как говорят по телевизору, так и нужно говорить. Как пишут в газетах, так и нужно писать. Тем более в ситуации, когда почти половина нашего подрастающего поколения откровенно безграмотна: говорят они по-русски, а писать учатся по-украински. И еще. Давайте представим себе, что вы решили узнать, как правильно пишутся украинские слова «час від часу», «на самоті», «на жаль». Открываете вы новейший словарь украинского языка НАН Украины и не находите этих слов. Их там нет. Или взбрело, например, кому-то в голову сочинить статью о Швейцарии, о Цюрихе. Как пишется «Цюрих» по-украински? В словаре (издание НАН Украины, К., 1999.) значится «Цюріх». А в «Українському правописі» той же Академии наук, только изданном годом раньше, находим вариант «Цюрих». Очевидно, что с правилами правописания должны сначала определиться сами ученые. А потом требовать грамотности от всех прочих.