Страшно вспомнить. «Вий» для англоязычного зрителя — made in Russia

Компания «Люксор-Украина» при партнерском участии компании «Кинофорум Украины» презентовала в Киеве допремьерный показ фильма ужасов «Ведьма», снятого российским режиссером Олегом Фесенко по мотивам повести «Вий». Картина, очевидно, приурочена к грядущему двухсотлетию со дня рождения Н.Гоголя? Если так, то поклонников классика напугать удалось.

«У нас в Киеве бабы, которые сидят на базаре, все ведьмы», а в России все фильмы с бюджетом более 2 млн. долл. пытаются «забить баки» Голливуду. События «Ведьмы» (смета — 2,5 млн. долл.), которую режиссер Олег Фесенко снимал для западного зрителя на английском языке (потом фильм дублировали на русский), происходят в современном американском городишке. Вместо семинариста киевской Братской коллегии, философа Хомы Брута, на сцену выходит журналист Айван (Валерий Николаев) — разбитной прожигатель жизни, тусовщик и скандалист. Он получает задание — отправиться в заштатный городок и выяснить, что за чертовщина там творится. И буквально сразу становится страшно. Во всяком случае, режиссер, вооруженный командой специалистов, создававших компьютерные эффекты в обоих «Дозорах», очень старался, чтобы зритель нервно давился поп-корном от беспрестанного нагнетания грядущего ужаса и облегченно-истерично хихикал после каждого эпизода, в котором прошелестел эффект обманутого ожидания.

Итак, едет себе журналист на белоснежном «шевроле» по проселочной дороге. Машина, ясное дело, глохнет. Вокруг ночь непроглядная, ливень. А радио в автомобиле бодро рассказывает, как Юпитер входит в какую-то там фазу Луны, и это бывает раз в 12 лет, и это значит, что «капец» не за горами. Чуть раньше, в сумрачном придорожном бистро, Айван встречает священника, который носит за собой петуха в клетке… Вот, кстати, странно: зачем священнику петух? Или падре на фольклорную птичку, разгоняющую в три часа утра нечисть, надеется больше, чем на молитву?.. Пастырь проводит с непутевым журналистом нравоучительную беседу, и тот вроде как задумывается, но ненадолго. Потом Айван в поисках ночлега посреди абсолютно жуткой ночи стучится в совершенно мрачный особняк и ему открывает крайне подозрительная старуха. Но бабулька, вопреки Гоголю, к герою никаких притязаний не имеет и сразу уступает место молодой красавице (Евгения Крюкова), которую герой после непродолжительных манипуляций топит в холодной ванне. Красавица оказывается дочкой шерифа того самого городка (да, еще так сложилось, что журналист надевает рясу убитого к тому времени священника и прихватывает его бесхозного петуха, которого чуть погодя тоже убьют). В мрачном городке Айвану сообщают, что Мэрил (так зовут утопленную девушку, которая и есть ведьма) перед смертью слезно попросила, чтобы три ночи по ней служил панихиду священник, который первым войдет в их Богом забытый городишко. На этом, собственно, «мотивы по Гоголю» и заканчиваются, потому что глубина характеров, глубина идеи, сложные многогранные подтексты, мучительно выложенные Николаем Васильевичем в «миргородской» повести «Вий», в фильме «Ведьма» отсутствуют. Да что там — в нем отсутствует сам Вий. Хотя неспроста назвал Гоголь одно из самых известных своих произведений именем персонажа, который и появляется-то один раз, ненадолго и в самом конце…

* * *

В пресс-релизе объяснили, что в ленте сохранена «вся изначальная колоритность бессмертного произведения». Ну, этот пиаровский ход опровергнет любой школьник, знакомый с «бессмертным произведением». Кстати, одна учительница сообщила мне, что ее коллеги не очень-то любят «преподавать Гоголя» ввиду его сложности. Но режиссер Фесенко трудностей не испугался и всю фольклорно-философскую «сложность» нашего соотечественника свел к эрзац-голливудской простоте.

Взору легкомысленного, неверующего мужчины предстает красивая женщина. Красивая женщина — уже есть искушение великое, а тем более если мужчина — морально неустойчивый и неверующий. Он чего-то там, как настоящий мачо, с этой красавицей поделал, одержал, как ему показалось, победу, а она, на его беду, оказалась нечистью с хвостом (а вот нечего безнаказанно по бабам шляться) и придумала ему хитрую месть — а ну-ка отслужи по мне панихиду три ночи, в заброшенной церкви. Он брыкается, не соглашается (мужчина, он всегда чувствует неприятные моменты, вносящие дискомфорт в его налаженную жизнь), но в итоге делает то, чего желает женщина. Делает он, делает, ему страшно, неуютно, не его все это и не этим он планировал в жизни заниматься (ему бы карьеру какую-никакую построить). А потом вдруг приходит в себя: а чего это я? Мужик я или нет? Тварь дрожащая или право имею? И прямо посреди сумрачного городишки понимает, как побороть форс-мажор, нарушивший распланированное течение жизни. Нечисть? А что там у нас против нечисти… Распятие. И он наконец-то созревает: ему надо уверовать. И в третью ночь, когда душа умершего (в данном случае — несчастной ведьмы) отлетает на свой первый суд, Айван становится верующим. Вера помогает ему выжить, выйти победителем из заброшенной церкви, побороть все свои страхи вкупе с ведьмой, которая так и отойдет в Вечность нечистью, потому что не отмолил ее грешную душу Айван — единственный на этой земле человек, которого она попросила вымолить у Бога прощение за то, что у нее, по слабости ее человеческой («Господи, среди многих сетей хожу я»), появился хвост, от которого ей очень хотелось избавиться.

На все эти робкие ведьмины надежды в фильме нет и намека, но именно об этом и говорит Гоголь в своем «бессмертном произведении» — об одной Богом созданной, но заблудшей душе, которая вдруг воспряла надеждой на спасение и обратилась не к кому-нибудь, а к семинаристу (!) Хоме Бруту: отслужи панихиду по мне, ведьме, как положено, — три ночи, отмоли меня... Помните, как сотник, отец умершей панночки-ведьмы, говорит бурсаку: «Ты, добрый человек, верно, известен святою жизнию своею и Богоугодными делами, и она, может быть, наслышалась о тебе». Только семинарист оказывается и не «добрым человеком» («философ Хома Брут был нрава веселого. Любил очень лежать и курить люльку. Если же пил, то непременно нанимал музыкантов и отплясывал трепака»), и не со «святою жизнью» («Бог с вами, пан! Что это вы говорите! Да я, хоть оно непристойно сказать, ходил к булочнице против самого Страстного четверга»). И за служение берется, потому что деваться ему с хутора некуда, а сотник обещал большую плату («Три ночи как-нибудь отработаю, зато пан набьет мне карманы чистыми червонцами»). И не печется он о грешной душе, обреченно притаившейся в страшном теле ведьмы, беснующейся в ночной церкви, и думает лишь о том, как ему, козаку (не семинаристу и будущему богослову, а именно козаку: «Чего боюсь? Разве я не козак?») живым из церкви выбраться. И держится как-то худо-бедно двое суток — по ночам судорожно молится, отмахиваясь от летающего трупа, а днем пьет горилку да танцует трепака — а на третью ночь все рушится: человек, не сумевший открыть в себе Богом созданную личность (чего очень ожидал от него Гоголь), не имеющий «нравственного пространства» (как сказал о нем Лотман), поддавшись гипнотическому страху дьявола (страх — заповедная область Сатаны), смотрит в глаза Вию (этому нелепому начальнику «гномов»), отчего и «падает бездыханным».

Обо всем этом у Гоголя — и просто, и страшно. Там в будничную жизнь с мирными пейзажами тоже как-то буднично (а так оно и происходит на самом деле) врывается потустороннее, бросающее вызов человеку, забывшему слова, повторяющиеся во всех четырех Евангелиях, — «Не бойся, только веруй». Там «леса, луга, небо, долины», вдоль которых летит Хома, оседланный ведьмой, «все, казалось, как будто спит с открытыми глазами» (и уже от этого мирного эпитета становится жутко так, что холодеют руки). Там несчастная панночка молит непутевого семинариста о помощи одной-единственной кровавой слезой, вытекающей из-под мертвых век. Там дочь сотника, ставшая ведьмой, не летает вокруг начерченного Брутом спасительного круга соблазнительной красавицей, каковой была при жизни, а является во всем своем мерзком бесовском обличьи, которому чуждо само понятие красоты (в первую ночь она «вся посинела, как человек, уже несколько дней умерший», во вторую была «глухо ворчащим трупом», а в третью — «мертвецом», который был «еще страшнее, чем в первый раз»).

* * *

У Гоголя обычная жизнь неотделима от того, что часто называют мистикой. Но это не мистика, а всего лишь извечные вопросы борьбы Добра и Зла, Божественного и дьявольского в человеке. И это очень буднично, это каждый день происходит, это на роду человеку написано — и для этого не нужны мрачные фантасмагорические декорации, потому что нет таких декораций в нашей повседневной жизни.

И в этом — весь «колорит» гоголевских произведений. «Вия», «Носа», «Мертвых душ» etc. Ни прибавить, ни убавить. Но в фильме «Ведьма» решили все-таки прибавить («фильм ужасов» как-никак). И в кадре — одни сплошные сумерки (вопреки ярким гоголевским краскам), перманентно ползучий туман, мрачные неподвижные лица (вопреки полнокровным гоголевским характерам), нечисть прыгает компьютерными тараканами. И, конечно, жалко становится Николая Васильевича, с которым, по словам Валерия Николаева, «очень хотелось познакомить англоязычного зрителя» — прямо не сложнофилософский «Вий», а история про гроб на колесиках, въезжающий в черную-черную комнату посреди черного-черного города.

Законы жанра — фильма ужасов — выдержаны добросовестно. По-ученически, по-школярски добросовестно. Непонятно только, на кого эта добросовестность рассчитана. Поклонникам жанра «Ведьма» на фоне голливудских образцов покажется наивным комиксом — ну не испугается зритель после «Других» лысого дядьки, катающегося на качелях в темном лесу (кстати, функциональное назначение этого персонажа в «Ведьме» осталось загадкой). Ой, а ведьма! Ею можно пугать только молодых актрис: дескать, смотри, век актрисы короткий, настанет время, когда перестанешь крутить носом, перебирая ролями, и начнешь играть что ни попадя. Ведьма Мэрил и в гробу остается писаной красавицей, разрушая глобальную мысль Гоголя (о том, что Сатана уничтожает любую красоту). Евгения Крюкова, приправленная тщательным макияжем и гламурным белым платьем, летая вокруг псевдосвященника Айвана, держит одно и то же выражение лица — она почему-то все время улыбается. И страшно напоминает отутюженную компьютером Софию Ротару. Потому когда счастливая Крюкова, размахивая дорогими шелками и длинными когтями с «французским» маникюром, начинает наматывать двадцать пятый оборот вокруг неприступного мачо-журналиста, вдруг прозреваешь: какой там Вий (кстати, куда его дел Олег Фесенко?) — это мрачный инфернальный клип на песню Софии Михайловны «Я ж за ним ходила, а он меня не впусти-и-и-ил».

КСТАТИ…

Есть сведения, что за первые дни проката в России «Ведьма» собрала 2 млн. долл. То есть российский зритель сему произведению несказанно обрадовался. А вот бедной англоязычной публике, на которую этот «фильм ужасов» изначально рассчитан, предстоит подавиться поп-корном не единожды — и с задекларированным Гоголем она не познакомится, и обещанных ужасов не увидит.