СПЕКТАКЛЬ НА МАЛОЙ СЦЕНЕ СТАЛ ПОВОДОМ К БОЛЬШОМУ РАЗГОВОРУ

По утверждению Сомерсета Моэма, актер - это картина, которую нужно рассматривать издалека, в свете прожекторов, дымке иллюзий. Но время, экспериментирующее в поисках новых форм театра, дает зрителям возможность почувствовать и другие моменты его природы, ощутить прелесть многообразия театральной палитры. Одна из этих форм - малая сцена. Она, образно говоря, - «увеличительное стекло», которое приближает актера к зрителю на расстояние вытянутой руки. Малая сцена предполагает много аспектов зрительского восприятия, начиная от самого примитивного - получше рассмотреть актеров и кончая сложной гаммой ощущений на чувственном энергетическом уровне. А для актеров малая сцена - лакмусовый определитель органичности, убедительности, способности балансировать на грани жизненности и сценической условности.

Спектакль «Возвращение в Сорренто», что идет на малой сцене Национального театра русской драмы им.Леси Украины в постановке народной артистки Украины Ирины Дуки, во многом выполняет задачи, которые ставит перед актерами пространство малой сцены. Сюжет пьесы итальянского драматурга Альдо Никколаи прост. Подобная история свободно могла бы происходить не в Италии, а в любой другой точке земли, и переживающие ее персонажи могли бы иметь совершенно другие, не итальянские имена. Потому что проблема - не в месте, а в сути происходящего с героями. А эта проблема общечеловеческая. Отношения детей с престарелыми родителями, когда возникает потребность «их досматривать», что называется. Это в узком смысле. А в более широком аспекте - это отношения между людьми, потому что все когда-то бывают детьми, бывают родителями, стариками.

Щемящая атмосфера спектакля, которую создают народные артисты Украины Александра Смолярова, Анатолий Пазенко, Николай Рушковский, передает трагизм ощущений старых отцов, которые становятся ненужными собственным детям, каждый по-своему, стремясь справляться с одиночеством мудро и с внутренним достоинством, найдя поддержку друг в друге, герои А.Пазенко и Н.Рушковского решают совершить побег в прошлое - уехать в Сорренто. Туда, где было хорошо в детстве, когда впереди была еще целая жизнь, полная ожиданий и счастливых надежд. Но еще никому не удавалось вернуться в прошлое…

Образ Луиджи Палья в исполнении Николая Николаевича Рушковского показался мне некоей этапной работой для актера, определенной концентрацией театрального опыта и жизненной мудрости. Все сценические образы Н.Рушковского отличаются тем, что актер дает почувствовать их в развитии. Наблюдая за любым его персонажем, без усилий можно предположить всю предысторию жизни до этого сценического момента, догадаться о дальнейшей судьбе после. Выхватывая из жизни только сиюминутный ее отрезок, Н.Рушковский умеет актерски реконструировать ощущение образа во временной протяженности. Эта особенность таланта актера работает на любой спектакль, в спектакле же «Возвращение в Сорренто» она становится одной из составных его успеха у зрителей.

Любая роль - это результат проекции на нее личности актера. Какой же он, Николай Рушковский, в творчестве и в жизни? Наш разговор начну с вопроса о спектакле, который стал поводом к беседе.

- Как работалось на «Возвращении в Сорренто», какие мысли хотелось вложить в образ Луиджи Палья?

- Мне во многом близок взгляд на актера, который всегда был присущ МХАТу, где считается, что нет маленьких ролей. Сегодня ты Гамлет, завтра - статист, но уровень отдачи должен быть совершенно одинаковым. Я исповедую такое отношение к роли в любом спектакле. Еще считаю, что каждый артист должен быть характерным, обязательно. Умение создать характер через свое воплощение, восприятие - это основное в нашей профессии. Чем мне симпатичен Палья? Прежде всего своей настоящей человечностью, искренностью. Для него важнее всего взаимопонимание, согласие. Несмотря на свой 76-летний возраст, он полон сил, способен увидеть окружающую красоту и восхититься ею. Крахом для него оказывается осознание, что он не нужен детям. Но, поборов свое отчаяние, он пытается даже оправдать такое отношение детей. Когда начинали репетировать спектакль, мы боялись, как бы он не получился только для стариков. Но сейчас видим, что на него реагируют все зрители и реагируют по-живому. Смеются и плачут, и это самое драгоценное, то, на что стоило тратить силы. В работе было много важных разборов психологических отношений между персонажами. Мне особенно дороги отношения, которые сложились у нас с Анатолием Федоровичем Пазенко, исполняющим роль Бокки. Мы стали с ним по-человечески ближе, дороже друг другу, у нас есть что-то общее, сокровенное - вот этот спектакль. Очень жаль, что спектакль идет всего раз в месяц. Я понимаю все производственные проблемы, но для живого организма, которым является этот спектакль, честное слово, это вредно, чтобы не сказать жестче. Чтобы сохранить нерв спектакля, чувство сопереживания, нам нужно чаще встречаться со зрителем.

- Николай Николаевич, в те времена, когда вам приходилось решать, кем быть, актерская профессия не была самой престижной. Почему вы решили посвятить этому делу свою жизнь?

- Любовь к театру была у нас в семье всегда. Родители даже «грешили» актерством в любительском театре. Видеть меня актером было если не мечтой, то желанием моих родителей. Как все дети, я начал с художественной самодеятельности. Мы жили в Москве. Потом - война. Уже после войны, подготовившись в самодеятельном театральном коллективе, я в 1948 году поступил в Школу-студию МХАТ. В 1952-м закончил учиться, приехал в Киев, в театр им.Леси Украинки, в котором многое было близко мне по позициям, по принципам построения театра. Этот театр стал единственным в моей жизни, в нем я работаю вот уже 45 лет.

- Какой период в вашей творческой жизни самый счастливый?

- Сложно сказать. Как мне когда-то в детстве непросто было ответить на вопрос: кого я больше люблю - папу или маму. Но, наверное, самый счастливый период, эти годы молодости, когда мы - группа актеров, Борисов, Шестопалов, Мажуга, Филимонов, играли по 20, 24 спектакля в месяц и две трети - это были роли главные. Но актерская линия не может быть сплошной и ровной. Мне довелось всякого хлебнуть. Испытал я на себе, что такое творческий голод, когда «перекрывают кислород». Это самое страшное для артиста. Ведь когда он не выходит на сцену часто, он постепенно теряет веру в себя. Помните, актер из пьесы «На дне» говорит: «Талант - это вера в себя». К счастливым моментам могу отнести и работу в театре «Сузір'я». Это такая творческая отдушина, такая возможность воплощения нереализованных актерских задумок!

- В актерской среде уже давно существует выражение «ученик Рушковского». Почему у вас возникло желание преподавать?

- После периода отсутствия в нашем институте русского курса возникла потребность это возродить. И Николай Алексеевич Соколов, который возглавил эту работу, пригласил меня ассистентом, позже я стал руководителем курса и вот уже 35 лет в институте. В разные периоды мне бывает более или менее интересно, это зависит от творческой индивидуальности студентов. Я полностью согласен с великими Михоэлсом, который говорил, что педагог может помочь в формировании артиста, научить профессии артиста невозможно. В нынешних студентах я с грустью ощущаю скепсис и даже цинизм, потому что они не видят перспективы. Актерская профессия никогда не была денежной. А сегодня, к сожалению, в нашей стране искусство обречено на самовыживание.

А вообще я не люблю, когда меня называют учителем. Не учитель, тут все сложнее. Мы, скорее, коллеги. Я рад и горд, что из моих учеников вышло много хороший артистов и просто замечательных людей. А соприкасаясь постоянно с молодостью, и я становлюсь моложе, это дает мне силы для преодоления трудностей, бодрость.

- Естественно, есть много вещей, которым нужно обучить студентов, но что вы ставите во главу угла, рассказывая им о профессии?

- Я считаю, есть несколько важных понятий, которые необходимо исповедывать: сценическое обаяние, умение «переступать через рампу», стремление приблизиться к интеллектуальному идеалу, способность оценить талант своего коллеги. И самое банальное - дисциплина и работоспособность. Тарханов в Художественном театре всегда говорил: «Талант - не талант, это театроведы определять будут после нашей смерти, а пока надо работать».

- Вдохновение - это то чувство, которое можно вызвать в себе профессионально или это что-то из области необъяснимого, приходящего вдруг?

- Это, конечно, чудо. Специально его не вызовешь, но сидеть и ждать, пока оно появится, бесполезно. Оно придет к человеку подготовленному, разогретому. Ведь вся система Станиславского рассчитана на то, чтобы сегодня играть лучше, завтра хуже, но всегда верно. Поэтому для вдохновения нужна благодатная почва. Но истинные моменты вдохновения - это мгновения, и они - те отправные точки, из которых артист может повести зал за собой.

- Как вы относитесь к любви? Считаете ли, что на этом чувстве держится все на свете?

- Ну, если не все, то почти все. Любовь - это дар Божий, который получают далеко не все. Но если начать разбираться в этом, можно уподобиться сороконожке, которая задумалась, с какой ноги ей идти. Но вот приходит любовь, и у тебя ощущение чего-то потрясающего и ты просто от счастья в растерянности разведешь руками…

- В спектакле «Возвращение в Сорренто» вы играете человека, не нужного семье, родным. Но в вашей жизни эти чувства вам не известны. Вообще складывается впечатление, что вы благополучный, счастливый человек. Это верное ощущение?

- Я счастлив уже потому, что на войне получил наивысшую награду - жизнь. Я выбрал любимую профессию, без которой не представляю своей жизни и ни на что ее не променяю. Счастлив, что у меня хорошая семья, дорогие внуки, сын, профессиональными успехами которого я горжусь. Моя жена - друг и коллега, актриса нашего театра Изабелла Павлова. Более требовательного критика у меня нет. Мне очень дороги ее поддержка и вера. Моя семья - самое большое счастье, мой дом, мое пристанище. Еще я очень рад, что делал добро для людей, их благодарность и внимание я постоянно ощущаю. Моя жизнь не была легкой и сладкой. Но главное, что я не устал еще, образно говоря, влюбляться в жизнь, с интересом в ней участвовать, радоваться ее живым и искренним проявлениям.