«СЛАВА УКРАЇНІ? НЕМА БАЗАРУ!» В День Независимости состоялся предпремьерный показ фильма Олеся Янчука «Железная сотня»

«Железная сотня» начинается кадром из «Непокоренного», предыдущего фильма Янчука: воины УПА, шагающие по живописным карпатским просторам под романтическую закадровую музыку Владимира Гронского. Безусловно, это другие воины и ведет их в бой не генерал Чупринка, а сотенный Громенко, и задачи у них разные, и вообще, Роман Шухевич и Михаил Дуда, хотя служили одной Идее, характеры имели разные, как и подобает личностям неординарным. Но обо всем этом с ходу догадаться решительно невозможно, потому что первый кадр «Железной сотни» — конечно же, не отрывок из «Непокоренного», а самый обыкновенный режиссерский штамп. Один из тех, которыми режиссер Янчук, рисующий на афишах свое имя буквами чуть меньшими, чем название картины, эти картины и штампует, извините за тавтологию. И если в двух его предыдущих творениях, посвященных героическим страницам ОУН-УПА, — «Аттентат. Осеннее убийство в Мюнхене» и «Непокоренный», — кинематографические вторичности встречались часто, то «Железная сотня» похожа на канцелярскую справку, прошедшую невероятное количество инстанций, в силу чего посиневшую от такого же количества штампов и штемпелей.

В «Аттентате», снятом в 1995-м, малохудожественность картины еще прощалась ее автору хотя бы потому, что это была одна из первых ласточек независимого украинского кино, принявшегося за реабилитацию героев своей страны. Досадно, конечно, что личность Степана Бандеры и весь контекст его деятельности изображены исключительно теми средствами, которыми в недавнем прошлом изображались те, против кого сам Бандера и сражался. Но шут с ними, со средствами, думалось тогда — главное, что Степан Андреевич наконец-то предстал на экране не в образе отщепенца-головореза, которым пугали несколько поколений советских пионеров и их родителей. Удивительно, конечно, что личность главы Бюро Провода ОУН вырисована одной краской — идеально-непорочной. Да и какой, собственно, личностью был Бандера, мы тогда так и не поняли, потому что, по версии Янчука, все человеческое ему оказалось чуждым. Нам показали только плоскую картонную фигурку с тяжелым государственным взором, периодически извергающую основополагающие лозунги «партии». И лишь однажды превратился Бандера из «парохода» в «человека», когда в день своей гибели улыбнулся за столом родной семье. Видимо, режиссер опомнился и смекнул, что не будет плакать зритель над трупом картонной фигурки и надо хотя бы перед ее убийством показать, что умела она улыбаться и любить родную семью.

Ну ладно, решили мы тогда, государство у нас юное, созидать своих героев только учится, а не ошибается, как известно, лишь тот, кто вообще ничего не делает. Но вслед за картонным Бандерой появился трафаретный Шухевич («Непокоренный», 2000 г.). Спустя девять лет после провозглашения независимости с советской идеологией, неуклюже замалеванной сине-желтым колором, мириться уже как-то не хотелось. На «Непокоренного» обрушилась критика, суть которой сводилась к тому, что «если фильм Янчука чем-то и отличается от советского пропагандистского кино, от всей этой бравурной ленинианы, то только тем, что «Непокоренный» намного хуже. Советский режиссер хоть и побаивался партии, но все-таки не хотел вымарывать из себя интеллигента, а потому, даже снимая пропагандистское и демагогическое кино, всегда предъявлял художественные доводы. Янчук в таких жалких ухищрениях не нуждается».

После «Железной сотни» стало окончательно ясно — никак не нуждается. Боюсь, не в последнюю очередь потому, что «художественные доводы» Олесю Янчуку как режиссеру художественного кино попросту не подвластны. Главный герой его нового фильма — Михаил Дуда (сотенный Громенко). Его бойцы в составе других подразделений УПА защищали украинское население Закерзонья от польско-советского террора, а в 1947-м сотня получила приказ Главной Команды УПА пробиваться на Запад, «до вільного світу і роз’яснювати про боротьбу УПА і злочини комуни». Николаю Боклану, играющему Громенко, повезло чуть больше, чем Георгию Гладию, изобразившему Шухевича. А заодно подфартило и рядовым упистам «Сотни». Видимо, критики «Непокоренного», возопившие о «бедности человеческого пейзажа» в фильме, сделали свое благородное дело, и режиссер начал добросовестно подбирать краски для оного пейзажа. Самой действенной, разумеется, увиделась краска любовно-эротическая. И, в отличие от лишенных половых признаков персонажей «Непокоренного», персонажи «Сотни» по приказу режиссера стали влюбляться и даже заниматься сексом. Именно по приказу — потому что такую кондово-сиропную любовь и такой механический секс можно изобразить только из-под палки. Любовные сцены отдают даже не вторичностью, а какой-то замшелой хрестоматийностью мирового кинематографа: Громенко и его возлюбленная пьют чай, она передает ему кружку, их руки — крупным планом! — встречаются на кружке, после чего сотенный произносит: «Я так давно тебе чекав»; рядовой упист Миша старательно елозится на своей молодой жене в первую брачную ночь, лирическая музыка за кадром, перебивка — букет цветов на окне. Вообще убогость сценарного текста заставляет думать, что их авторы — не опытные взрослые, а шестиклассники, пославшие сочинения на районную олимпиаду по литературе. Будущая пассия Громенко, изнасилованная польскими бандитами, интересуется у доктора-уписта: «Як жити далі?.. Знаєте, є такі іграшки — заводні? Так ось, я зараз — як оця іграшка, в якої скінчився завод». После чего доктор выдает ей успокоительную сентенцию в духе дешевых женских журналов: «Ви молода і вродлива, у вас ще все життя попереду».

Актеры, подобранные, как всегда, очень удачно (один из немногих моментов, в которых Янчук действительно мастер), всеми силами старались сделать «человеческий пейзаж» искренним, но его штемпельная заданность не позволяла им довести эту искренность до совершенства. Ну какой молодой актер (а в «Сотне» таких большинство) может искренне сыграть, скажем, в праздничной сцене Пасхи, по своей умильной лубочности напоминающей жизнеутверждающие кадры-обманки «Кубанских казаков», «Свинарки и пастуха»? А разве не лубок — заставлять застреленного во время трапезы польского головореза падать мордой в салат? То есть собаке — собачья смерть, прямо как на антифашистских карикатурах. (Характерно, что незадолго до смерти «собака» изнасиловала украинскую девушку в декорации замка Вишневецкого из не менее «художественного» фильма Николая Мащенко «Богдан-Зиновий Хмельницкий». Преемственность кинопоколений, понимаете ли.)

Как в «Аттентате» и «Непокоренном», врагов в «Сотне» можно узнать сразу — по их мерзким вражеским физиономиям. По физиномиям-маскам, сродни тем, которые раздавал своим сказочным персонажам Александр Ромм. Янчук избавил своего зрителя от изнурительного интеллектуального труда — улавливать психологические подоплеки противоборствующих политических характеров, пометив сразу: это — Соловей-Разбойник из Армии Крайовой, а это — Илья Муромец из УПА. И когда на экране появляется, предположим, Олег Драч, коню становится понятно, что он — бандит: уж больно взгляд у него бандитский и говорит он так, как хороший человек говорить не может.

И романтические акценты Янчук расставлял апробированными в своих предыдущих (и в десятках чужих предыдущих) фильмах средствами: рапидными съемками сцен-воспоминаний, стоп-кадрами, фиксирующими лица «своих» героев, пафосно-лирической музыкой, почему-то напоминающей композиции Марраконе. Плюс хрестоматийные декоративные образы отечественного кино (монументальный крест, яблоки. Спасибо, хоть ни один куст калины не мелькнул).

И Громенко в итоге получился таким же картонным, как Шухевич и Бандера, несмотря на свою влюбленность. А ведь был Михаил Дуда человеком образованным, умным стратегом и, судя по оставленным мемуарам, прекрасным стилистом, что подразумевает наличие интеллекта. Одним словом, человеком незаурядным, что в очередной раз, благодаря портретисту Янчуку, увидеть нам не удалось. И потому выполненные им портреты заставляют задуматься: а зачем режиссеру вообще нужны именно эти, сложные, многогранные, уникальные личности в качестве натурщиков? Не затем ли, чтобы, лишив их всех граней, кроме одной — пламенное служение Идее, — предстать ведущим иконописцем новой Украины, разжевывая ей, нерадивой, какимы должны быть ее герои? Но где уважение к этим героям — истинное уважение художника, стремящегося представить их полнокровными, живыми людьми, которым хочется сопереживать, которым хочется верить? Те, кто знает историю ОУН-УПА, кому она действительно глубоко дорога, будут признательны этим фильмам хотя бы за интерес к этой истории. А те, кто не знает? Много ли патриотических чувств вызовут у них эти говорящие трафареты? О каком патриотизме вообще можно говорить, если художники облекают новую историю в формы советского идеологического пафоса…