«Семантические сдвиги» или «поголовная верлибризация»?

Его поэзия узнаваема. Если начинаешь читать стихотворение и чувствуешь, что мир вокруг стал тише, время — замедлилось, а сам ты — словно храм, в котором читают молитву, — то это точно написал Иван Андрусяк. А вот публицистика у него с юмором. Критика иногда тоже с юмором. И вообще, Андрусяк пишет для взрослых, для детей, прозу, поэзию, критику, публицистику, переводит и редактирует. Наверное, если бы были придуманы еще какие-то манипуляции с текстом, он и ими бы овладел не хуже остальных. Пишет Иван Андрусяк чрезвычайно хорошо, а вот говорить не любит. Поэтому интервью пришлось делать в эпистолярно-цифровом жанре — при помощи электронной почты.

— Господин Андрусяк, вас считают одним из лучших чтецов. Почему вы все-таки не даете интервью устно?

— Для самоуспокоения... Когда я говорю, легко сбиваюсь на окольные пути, ухватившись за первый попавшийся образ, который в тот момент меня чем-то зацепит. А потом думаю: «И что же это ты, Ванюша, такое наплел». А если серьезно, то это, конечно, не догма, а скорее привычка. Я всю жизнь пишу, пишу — когда-нибудь и забуду, как это — говорить…

— Сейчас литературу часто делят на литпопсу и непопсу. Какие лично у вас критерии оценки?

— Все очень просто: литературой является текст, оставляющий «послевкусие», склоняет читателя к размышлению; текст, чтение которого является своего рода сотворчеством — ведь иногда вызывает такую гамму чувств или такое эмоциональное или интеллектуальное открытие, которое автор и не «закладывал». Но если текст интересен до тех пор, пока его читаешь, а после ничего от него не остается, — то это попса. Обычная попса, которая тоже нужна. Ведь живому человеку иногда и просто отдохнуть хочется.

А уж если читать гадко, если от чтения какие-то черные инстинкты начинают шевелиться, если хочется плеваться и блевать, — то мне трудно представить, на кого такое письмо рассчитано. Я о людях, вообще-то, несколько лучшего мнения.

— Вас некоторые критики причисляют к девятидесятникам. Чем они (девятидесятники) отличаются от восьмидесятников и двухтысячников?

— А черт его знает, чем отличаются... Это все очень искусственные и очень условные разделения. Хотя в них тоже «что-то есть», если смотреть с социологической точки зрения. Ведь поколение объединяет общее и очень важное переживание. У шестидесятников этим переживанием была политическая псевдооттепель, у восьмидесятников — общественная атмосфера «эзопосказания», которая склоняла к метафоризации, у девятидесятников — обретение независимости. Это то, что пришлось на молодость всех авторов, которых к тому или иному поколению причисляют, пришлось на время их вхождения в литературу, — и это, хотели они того или нет, влияло на их мировоззрение.

А что сильнее всего влияет на двухтысячников — я сейчас сказать не готов. В конце концов, они должны с этим определиться прежде всего сами.

— В своем публицистическом эссе «Інша» чи «повна»?» вы заметили, что качественная украинская литература почти не издается. Что мешает выходу такой литературы в свет — издатели, государство, сами писатели, читатели?

— Это «болезнь роста» — книжный рынок еще очень слаб, уязвим и потому сориентирован прежде всего на издание тех текстов, которые, по мнению издателей, быстрее окупятся. Это можно понять. Но тут есть и обратная сторона медали: так издатели навязывают читателю если не свои вкусы, то по крайней мере свое понимание того, какой должна быть литература. И то, что в их «формат» не вкладывается, они игнорируют. А поскольку издателей, которые работают профессионально, у нас еще немного, — выбор книг невелик. И таким образом существенно сужается парадигма украинского писательства — не каждый читатель сможет найти в собственной литературе то, что ему нужно.

Вот и получается, что украинская — «неполная литература»! Дмитрий Чижевский вводил этот термин для определения ситуации в нашем писательстве времен романтизма, фактически времен колониальных — в общественном измерении. Сейчас мы как будто из того дискурса вылезли, но таким образом сами себя загоняем в него обратно. И эта тенденция мне очень не нравится. Я уже не первый год являюсь экспертом рейтинга «Книга года», и каждый раз для меня самой большой проблемой было выбирать между массой хороших книжек в номинации «Поэзия», — но в этом году я с ужасом заметил, что «полочка» с поэтическими книгами вдруг стала ужасно куцей, что выбирать там почти не из чего. Так что, у нас перевелись поэты? Отнюдь! Просто наши издатели вдруг начали «бояться» издавать поэзию!

Должен подчеркнуть: на самом деле я очень далек от того, чтобы обвинять «во всем на свете» издателей. Это было бы как минимум несправедливо. Я просто констатирую, что есть такая тенденция и что она сказывается. Констатирую затем, чтобы мы — писатели, издатели, читатели — подумали об этом. А когда подумаем — что-то и придумаем. Найдут­ся люди, которые придумают, — прежде всего из среды тех же издателей. Главное, чтобы государство этим людям не мешало, если уж не способно помочь…

— Многие проблемы издательского дела связаны с отсутст­вием рекламы книг. Хотя уже есть несколько телепрограмм: на каналах «Сіті», УТ-1. Что скажете об их качестве и действенности?

— Ничего не скажу, ведь я практически не смотрю телевизор. Я этот «предмет интерьера» в последнее время включаю только тогда, когда транслируют интересный футбол. Раньше еще новости смотрел, а теперь Интернета более чем достаточно…

— Как ни крути, процентов 90 современных наших писателей, пусть очень перспективных и способных, даже талантливых, сравнительно плохо знают язык и пишут с ошибками. Кто виноват: сами писатели, редакторы издательств, плохие учителя в школах?

— Точно не редакторы. Это уже редакторская карма — обычно приходится править даже грамматику! По-моему, редактор должен прежде всего сосредоточиваться на стиле, на нюансах композиции, на динамике текста — а тут должен теряться посреди кучи «блох»...

Хуже всего то, что некоторые авторы даже гордятся своей безграмотностью: я, мол, не филолог, так какие ко мне могут быть претензии... Но ведь если ты берешься строить дом и взял для этого крошащийся старый кирпич, разваливающийся у тебя в руках, или же гнилое, поточенное дерево, — будешь ли ты говорить, что это ерунда, потому что придет штукатур и все исправит?!

К величайшему сожалению, мы теряем «старую добрую» редакторскую школу. Меня учили редактировать именно такие люди — Олесь Шевченко, Наталья Сойко, Николай Ильяш, — и от них я немного знаю, что это такое и с какой стороны к этому подходить. Но ведь теперь издательства обычно принимают на редакторскую работу одних девочек-студенток — экономят, видите ли. Потому и качество текста в книжках все хуже и хуже. А должно быть так: в штате каждого издательства по крайней мере один «редактор-монстр», знающий «все на свете», — а вокруг него «куча детишек», из которых через несколько лет такие «монстры» вырастут, что ни одна «блоха» не сбежит... Сейчас хороших редакторов единицы — Ярослав Довган во Фран­ковске, Ростислав Мельникив в Харькове, еще несколько человек во Львове, Киеве, Чернигове, Тернополе, пожалуй, и все...

Но и это, по сути говоря, даже не полпроблемы, а только подход к проблеме. А ключ к ней в том, что у нас сейчас нет даже нормального, единого для всех правописания! И ни один государственный орган не имеет даже минимальных полномочий для того, чтобы наказать издательства, выпускающие книги с кучей вопиющих ошибок! А уж о языке рекламы, языке газет, языке телевидения и говорить нечего... Как и о языке, на котором в загсах пишут документы, калеча людям фамилии и имена…

Нет, тут нужны системные меры!

— Какие ниши в жанрово-стилистическом пространстве украинской литературы мало заполнены, а какие не заполнены вообще?

— Критики нет, историческая и социальная проза хромает, подростковая проза «в глубоком раздумье», детектив вырождается, поэма умерла… Одним словом, все прекрасно, ведь везде можно стать первопроходцем!

— Почему большинство поэтов сейчас пишут верлибрами или белыми стихами?

— Это модно. Это создает иллюзию «легкой переводимости». Это в определенной степени любопытно — как эксперимент. Но если на этом зацикливаться — не выйдет ничего хорошего. Тогда это будет существенно сужать сферу поэтического и обеднять саму поэзию.

— Вы, как и большинство талантливых украинских писателей, родились в селе. Думаете, это карма, какой-то знак Украине или что-то другое? Место рождения сильно влияет на качество, характер творчества?

— Бесспорно, в известной степени влияет, как и все остальное. Но я бы не делал из этого ни «кармы», ни чего-то другого. По-моему, современному человеку очень важно иметь как моральный, духовный стержень, который в селе более ощутим, так и интеллектуальное начало, которое не обретешь без города. А все остальное — индивидуально.

— Некоторые критики, читая ваши парадоксальные, с языковой точки зрения, произведения, задают вопрос: обязательно ли автору знать семантику всех непонятных для читателя слов? Использовали ли вы когда-нибудь слова, не зная их значения?

— Нет, я всего лишь пытаюсь экспериментировать с семантикой — иногда удачно, а иногда и неудачно, — вот Толя Днистровый так и пошутил. В каждой шутке, как известно, лишь доля шутки — ведь из некоторых не совсем удачных моих экспериментов можно еще и не такие выводы сделать, — однако без поиска не было бы находок. Тем более что «семантические сдвиги» — один из самых перспективных, по-моему, путей развития поэзии. По крайней мере значительно более перспективный, нежели «поголовная верлибризация».

— Вы — редчайший представитель украинского писательства, поскольку не используете мат в произведениях.

— Обсценная лексика потому и обсценная, что имеет ограниченный ареал употребления. Как вы назовете типа, который будет использовать эту лексику дома, в разговорах с женой, родителями, детьми? Правильно, я тоже назову его точно так же! Но если он употребит несколько экспрессивных словечек в компании своих старых друзей — это уже будет совсем другое дело...

Точно так же и в литературе: нет плохих слов, если они уместны; и вместе с тем любое слово будет плохим, если его «ляпать» где попало. Тем более если речь идет о словах, наделенных — что ни говорите — черной энергетикой…

— Стихотворения вашей супруги по форме порой напоминают Каммингса, иногда осязаемо напоминают ваши. Это как-то связано с общей переводческой деятельностью или супружеской жизнью вообще?

— Катюша считает свои стихи «побочным продуктом» работы научного сотрудника и не относится к ним серьезно. Она литературовед, исследовательница украинского барокко, и эта сфера действительно «ее», она ею живет, на другие литературные сферы, в том числе на перевод или собственные стихи, разве что «отвлекаясь».

— Если бы не литература, которая вас очень объединяет, как полагаете, вы были бы вместе?

— То, что мы занимаемся пусть и не совсем одним, но близким делом, очень хорошо — таким образом мы можем профессионально помогать друг другу, подсказывать, а порой и подправлять. Короче, это положительно влияет на качество текста каждого из нас. Но личное — это личное, оно от этого никоим образом не зависит.

— Никогда не думали написать вместе поэтическое или прозаическое произведение?

— Нет.

— Вы нередко обращаетесь в произведениях к Богу. Кто и что Он для вас?

— Бог — это Бог. Я не думаю, что могу как-то «описывать» Его… Общаться с Богом — да, это духовная потребность, наверное, каждого христианина, каждого верующего человека. Иногда у меня из того общения вытекают тексты… Но в общем-то мне достаточно того, что я в Него верю.

— Чем бы отличались стихи Андрусяка-атеиста от стихов Андрусяка-верующего?

— Я не представляю себе стихов Андрусяка-атеиста. Был когда-то Андрусяк-«богоискатель» — и то он мне очень не нравится…

— Когда и почему вы начали писать для детей?

— После рождения Стефы, моей самой младшей доченьки — ей сейчас пять с половиной. Началось с каких-то шуток, «домашних приколов»; и только когда я заметил, что эти приколы могут как-то выходить за домашние рамки, решил что-то обнародовать. Ну и втянулся… Особенно после того, как за три дня написалась повестюшка «Дядько Барбатко сміється» — я убедился в том, что и в рамках детской литературы можно, оказывается, говорить об очень сложных, серьезных и важных вещах.

— У вас трое детей. Что они читают или что вы им читаете?

— Практически все хорошее, что издают грамотные украинские детские издательства. Всеволод Нестайко, Леся Воронина, Роман Скиба, Марьяна Савка, Сашко Дерманский, Марина Павленко, Гурам Петриашвили… И детскую классику, конечно. И папино — что меня очень радует!

— Кого из современных украинских писателей, по вашему мнению, будут изучать в школах 50 лет спустя?

— Логику кандидатов педагогических наук постичь трудно — а уж докторов тем более…

— Если бы вы вошли в число таковых, то какое бы свое произведение хотели видеть в школьной хрестоматии?

— Что-то из детского. И веселого.

— Что бы вы изменили в школьной программе литературы?

— Сам принцип ее формирования. У нас детей учат истории литературы, а нужно — собственно литературе.