Р.S. АНТРОПОЛОГИЯ ФЕЛИКСА СОБОЛЕВА

Унылый украинский киноландшафт конца XX — начала XXI вв. нашей эры как нельзя лучше располагает к ностальгическим экскурсам в светлые периоды отечественной киноистории. А один из таковых, конечно же, связан с «Киевнаучфильмом» 60-х—70-х гг. века минувшего. Кто нынче может поверить, что сегодняшняя кузница национального агитпропа с химерическим названием «Кинематека» в те годы была международно известным Киноцентром? Только историки. Да еще ветераны и блудные дети тогдашней украинской «научпоповской школы». Тогда же волею судеб сформировалась группа талантливых кинематографистов, которые успели еще вдохнуть вешний дух хрущевской «оттепели» и сумели в своих работах (о чем бы они ни повествовали) вернуть обществу испытанное чувство пусть даже относительной свободы от воистину лагерных регламентаций предшествующих лет. Парадигма объективистского «научного поиска» (как в игровом кино, скажем, возвращение к «народным корням») прикрывала дерзких на отходах. Нет, подлинное внутреннее раскрепощение для большинства из них так и не состоялось, но повальная ломка сталинских стереотипов была сродни массовому побегу из зоны. Между тем в самом акте побега есть своя прелесть и поэзия. «Поверх барьеров» осмысленно устремился и несомненный лидер «научпоповской школы» Феликс Соболев. Симптоматично, что один из первых его фильмов был посвящен апологии недавнего жупела советской пропаганды — «продажной девки империализма» («Задачу решит кибернетика», 1963), а один из последних так и был наречен — «Когда исчезают барьеры» (1980).

В нынешнем году исполнилось бы 70 лет со дня рождения замечательного режиссера. Он прискорбно мало прожил (1931—1984) и совсем чуть-чуть не дотянул до времени, когда упразднение «барьеров» обнаружило и свою теневую изнанку. Он еще верил, что новейшая эпоха несовместима с верой в Бога («Религия и XX век», 1965), а способна устоять на сугубо позитивном, экспериментально доказанном познании, в коем только лишь и состоит суть духовности. Даже если это «знание» зиждется на доселе необъяснимом, экстрасенсорном, феноменальном («Семь шагов за горизонт», 1968). Разум, по фильмам Соболева, возникал органично и эволюционно из животного мира и мог быть ретроспективно прослежен по фразам становления от «гомо сапиенс» чуть ли не до колорадского жука («Думают ли животные?», 1970). Перспектива же теряется «за горизонтом» времен, куда шагать и шагать дерзновенному человечеству.

Самый Феномен морали (шире — этос) Соболеву тоже кажется явлением естественного порядка, что может быть доказано в эксперименте. В ленте «Я и другие» (1971) один из психологических экспериментов строился на наблюдении скрытой камеры за поведением детей, решавших для себя, что делать со случайно доставшейся им деньгой — присвоить или отдать в общий котел? Советские ребятишки оправдывали социально-нравственные ожидания авторов, вели себя преимущественно бескорыстно. Ура? (Хорошо бы тот же тест повторить с новоукраинской порослью.) Но Соболев не был бы честным исследователем, если бы в той же работе не продемонстрировал воистину беспредельный потенциал вполне зрелой совковой особи к приспособленчеству, к конформистской мимикрии, к способности в буквальном смысле белое называть черным. На этаком социальном перегное взросли несколько позже финансовые пирамиды и поныне благоденствуют политико-партийные фантомы. Феликс Соболев привнес в экранные научно-исследовательские этюды точно ощутимое им в искусстве качество гармонии — врожденное миру свойство постоянно пребывать в балансе противоречивого. И в этом отношении режиссер-художник идеально совпал в позиции с настоящей, честной наукой. С одной стороны, сквозь кинооптику он изучал и отдавал должное корпоративным, коллективистским, социальным началам в человеческом и даже проточеловеческих сообществах. Его образы ущемленных бытием «аутсайдеров» (от одинокой обезьянки в питомнике до заик-пожарников в таежной глуши) окрашены сочувствием и снабжены сциентистскими уверениями в наилучшем исходе. Однако, как мне кажется, подлинным героем-фаворитом этого киноавтора был индивид, различенный им в народе, в толпе или в стаде. Такая, скажем, личность, как простой солдат, выигравший свою персональную Великую Отечественную войну («Подвиг»,1975). Вообще всякий человек, способный подобно ему самому, автору, преодолевать барьеры данности и обретать себя в этом акте преодоления. Программный творческий нонконформизм и составлял суть не то чтобы диссидентства, но глубинной неортодоксии Соболева в том застойном кинотексте, в котором ему довелось жить, работать и умереть.

Между тем он всегда пребывал в коллективе единомышленников. И речь не только о собратьях по киевской «научпоповской школе» и учениках. В его «коллектив», полагаю, входили классики-предшественники вроде Всеволода Пудовкина, который тоже начинал с «Механики головного мозга» (1926) и продолжил уже художественными изысканиями в сфере социопсихологических «механик» в «Матери» (1926), «Конце Санкт-Петербурга» (1927) и «Потомке Чингисхана» (1928). То же кино о «шагах за горизонт». Среди родственно-мыслящих классиков-современников Соболева можно числить, скажем, Алена Рене с его «Американским дядюшкой» (1980), где вполне корректные опыты с мышами сопровождают игровой сюжет о стереотипах поведения современного человека. «Человеку нужен человек», — говорил с экрана в те же годы персонаж «Соляриса» А.Тарковского. Это, думаю, мог бы повторить и Феликс Соболев, у которого весь природный мир выступал как инобытие человека. Что уж говорить о животных — несомненных альтер-эго всех мыслящих и прямоходящих. Фильмы Соболева не случайно получили международное признание: они были на самом стержне мировых гуманитарных интересов. Это кино было выше советских идеологических барьеров и зачастую выше нынешних постсоветских критериев. Соболев в самом широком смысле и являлся киноантропологом. Его экранное человековедение, например, упорно трактовало категории языка и общения как универсальные ценности, по происхождению столь же анонимно-исконные, как и сам разум.

Изучение «чужих» языков в качестве новых орудий бесконечно расширяющегося познания Соболев подавал как неоспоримое достоинство личности, преодолевающей «барьеры» и ценность культуры («Дерзайте — вы талантливы!», 1979). Всплеск этнического эгоцентризма на излете XX века он никак не предполагал. Остается сопоставить эту позицию с нашим десятилетним опытом самозабвенной борьбы за один-единственный язык — ...родной. Мудрено ли так много потерять за последние годы в области новых идей и свежих смыслов, когда столько сил вложено для сужения спектра средств общения? Впрочем, неопатриоты уже пытаются приладить к своему хозяйству и авторитетное наследие мастера: «Серед найвідоміших фільмів Соболева — «Чи думають тварини?» і «Мова тварин». Перепрошую, але світ, дякуючи нашим кінематографістам, може дізнатися, як високо мислили праукраїнці, якою доскональною була мова їхньої цивілізації...» (В.Войтенко, 1998). Комментарии излишни. Язык и стиль новой эпохи.

Феликс Соболев в своем творчестве отнюдь не был повстанцем против системы, но, по сути, все время толковал о неокончательности любых систем в принципе. Он был честным и аналитичным исследователем и не мог не сделать вывод о пороках идеократии как таковой на основании своих наблюдений с позиций науки. Однако стоило ему в конце пути задумать вненаучный разговор об имманентных идеологических преимуществах социализма над капитализмом («На прицеле ваш мозг», 1985), как им фатально был утрачен дар речи... Нет, он не был провидцем, но его экологические предостережения сбылись вскоре Чернобылем и актуальны поныне. А вот сравнение систем ему, как мы знаем, не удалось. Он был добросовестным наблюдателем бытия, но и сам, естественно, может быть наблюдаем по своим работам. Собственно научное изучение этого научного кино, полагаю, еще предстоит. А его нравственный урок ясен и сейчас: дерзайте идти «за пределы», иначе будете иметь, что имеете.