ПРОСТО ЭММА Я.СТЕЛЬМАХА — Г.ФЛОБЕРА В ХАРЬКОВЕ

28 января я сидела в уютном зальчике Малой сцены «Березиль» Харьковского Академического украинского театра им. Т.Шевченко, и мне не давали покоя едкие слова Гордона Крэга, сказанные им в начале XX столетия: «В наше время некоторые идут в театр, заранее ожидая, что их заставят скучать. Это и немудрено, потому что их приучили ожидать, что в театре им покажут что-нибудь тоскливое». Выдержав непомерно длинный первый акт, с грустью подумала: неужто и за сто лет здесь ничего не изменилось?

В этот вечер давали «Мадам Бовари» Г.Флобера, воскрешенную в современной театральной версии драматургом Ярославом Стельмахом. Можно предположить, что современные зрители подзабыли знаменитый роман, не знают и о связанном с ним скандале. За произведение, якобы оскорбляющее общественную нравственность, писатель предстал перед судом, но, к счастью, был оправдан. Посетителям спектакля по Флоберу «Эмма» лучше бы этой истории и не знать, иначе они стали бы ожидать от предложенного им зрелища Бог знает каких потрясений и откровений. Сразу скажу: ничего взрывоопасного не случилось. Постановочной группе харьковского спектакля (режиссер Н.Яремкив, художник Н.Руденко-Краевская, музыкальное оформление Сергея Короткова) явно не грозило попасть на скамью подсудимых за излишнюю смелость.

Легче перечислить, чего в спектакле не произошло, чем анализировать бесспорные достоинства постановочного решения. Зрительское восприятие здесь весьма затруднено: не всегда можно уследить за развитием сюжета, особенно, если не помнить сам роман; не до конца ясен ассоциативно-образный ряд. Это относится в первую очередь к одной из основных деталей оформления — стульях на колесиках с высокими спинками в форме людских силуэтов. И в звучании эклектичной фонограммы, да и во всей атмосфере спектакля историческая дистанция выдерживалась только во внешних деталях, хотя ничего специфически французского, а тем более присущей манере Флобера идеальной точности и совершенной стилистической выверенности никак не угадывалось. Поэтому и сам постановочный замысел показался до обидного вчерашним. И все же...

Пьеса названа «Эмма». В афише у входа в театр обозначено: «В главной роли — Елена Приступ». Вероятно, режиссер хотел выразить свою благодарность актрисе, без яркой, запоминающейся работы которой его спектакль был бы невозможен. Тем более что Елена Приступ выступила здесь еще в одном амплуа. Знакомая с искусством балета отнюдь не понаслышке, она ставила для себя и своих партнеров пластические этюды, задуманные как кульминационные моменты любовных сцен.

Драматургический материал построен Я.Стельмахом таким образом, что героиня рассказывает о происходящем в ее жизни и здесь же, сейчас же это переживает. В принципе, ситуация на грани фола, на тонкой грани сползания в так называемый литературный театр. Хотя Я.Стельмах ставит перед актрисой нелегкую задачу, Елена Приступ с ней справляется. Она появляется на сценической площадке из зрительного зала, пересекая границу небытия, каковым всегда является любое, даже самое условное зеркало сцены. Эмма действительно возвращается из небытия, в которое снова уйдет в конце спектакля, чтобы рассказать нам, сегодняшним, историю своей жизни, вернее — своего ожидания жизни, и, рассказывая, заново пережить ее. И нет ничего удивительного, что зритель тоже хочет (заранее хочет, раз уж пришел в театр) переживать вместе с героиней. Но это не всегда удается. Мешают, как ни странно, постановочные приемы, настраивающие на иной лад. Речь прежде всего об упомянутых пластических этюдах, пронизывающих действенную ткань. Тот же Гордон Крэг называл танец поэтическим действием. Думаю, Николай Яремкив, чья режиссерская природа всегда склонялась к пластическим решениям сценических проблем, с ним согласится.

В «Эмме» нет собственно танцев, это скорее внутренние переживания героев, выраженные через пластику, через символы, составляющие, как известно, суть актерско-режиссерского искусства. К сожалению, в этом спектакле набор символов показался далеко не всегда оправданным с точки зрения смысла, да и несколько утратившим художественную свежесть. Даже прекрасно сделанное и исполненное танго в испанском стиле, которое протанцевала Эмма с Леоном (арт. В.Гапьюк), не спасало положения. Если же говорить о любовном танце Эммы и Родольфа (арт.В.Брылев), то смотреть его было даже не совсем удобно, поскольку театральный символ страсти — ноги партнерши, обхватившие бедра партнера, — встречаются в наше время чуть ли не в каждой постановке.

В программке спектакля точно обозначен жанр: драма в 2-х действиях. Возможно, именно в таком жанровом определении и заключаются многие недостатки постановки. Если согласиться с тем, что определение жанра спектакля — оглашение позиции постановщика, то «драма» говорит о слишком общем, размытом отношении режиссера к происходящему. Честно говоря, когда я сидела перед началом в притемненном зале и смотрела на стулья-силуэты, повернутые к зрителю спинками, мне нафантазировалось, что это — продолжение самого зала, некие безмолвные свидетели истории Эммы Бовари. Позже, по ходу спектакля эти предположения никак не оправдались, стулья остались всего лишь способом манипулирования пространством.

Были неточности и в решении актерских образов. По Флоберу мадам Бовари — воспитанная на романтической литературе, несколько экзальтированная женщина, жаждущая любви высокого накала, окружена мужчинами, которые пользуются этими ее качествами, не имеющими смысла и ценности в реальном, грубом социуме. Тут, кажется, все предельно ясно. Не так в спектакле шевченковцев: если замечательный актер Юрий Головин фактически из ничего, из отсутствия роли Шарля Бовари несколькими штрихами рисует образ пусть недалекого, но любящего человека, мимо любви которого Эмма прошла, устремляясь к иллюзорным идеалам, то образ возлюбленного Эммы Родольфа показался переакцентированным сравнительно с литературным первоисточником, причем неоправданно. Страсть героя Брылева к Эмме выглядит слишком романтизированной, после чего его отказ от нее кажется никак не мотивированным. Образ, созданный актером, получили в чем-то штампованным, в чем-то и вовсе неопределенным. Таким же размытым вышел миловидный юный Леон Василия Гапьюка. А вот исполнители ролей второго плана — Лере (Александр Ковшун) и Аптекарь Оме (Александр Гава), — запомнились. Это точные, достоверные образы, близкие эстетике Флобера, хотя драматург отвел им в своей версии довольно скромное место.

Итак, новая премьера театра на Сумской позволяет зрителям в меру поскучать, в меру увлечься происходящим. Она еще раз доказывает, что, казалось бы, давно забытые актерские традиции игравших в этих стенах березильцев оживают в новых актерских поколениях, что труппа театра имени Шевченко и сегодня остается одной из сильнейших в городе. Если зрители, с какими бы намерениями они ни пришли в театр, уйдут после спектакля, решив перечитать роман Флобера, то театр сделал правильный выбор, обратившись к новой пьесе Я.Стельмаха.