ПЕРСИДСКИЙ КОД

Необычайно колоритным и представительным оказалось открытие Дней культуры Исламской Республики Иран в Украине. Сначала гости попадали в специфическую звуковую среду восточной неги, создаваемую иранскими мелодиями, что заполонили столичный Дом кино. Да и наглядно можно было ещё до начала кинопросмотров ощутить особую эстетику тех далёких и дивных краёв — по нескольким эпически красивым мужчинам и женщинам, будто сошедшим со старинных миниатюр. К тому же, отовсюду веяло ароматами неведомых благовоний... Этакий оазис Востока в ста метрах от Бессарабки.

Среди стекавшейся сюда публики были замечены дипломаты в диапазоне от Германии до Аргентины, депутаты ВР и многие другие отечественные VIPы. Наконец под прицелом доброго полутора десятка теле- и фотокамер на сцену поднялись вице-премьер правительства Украины Дмитрий Табачник, министры культуры двух стран — Ахмад Масджед-Джамеи и Юрий Богуцкий, а также посол Ирана Бахман Тахериан Мобараке. Правда, официальные речи с их переводами показались несколько затянутыми, но и это выглядело оправданным. Особенно если учесть, что ещё не выпадало другого удобного случая для прямого диалога двух наших культур, кроме транснационального творчества Сергея Параджанова, который вольно сочетал славянские мотивы с персидскими и ещё многими другими.

Мне представляется блестящим замысел открыть иранскую кинопрограмму, состоящую из шести полнометражных картин, фильмом «Святая Мария» Шахрияра Бахраи (2000). Несомненно, это недвусмысленный жест межконфессиональной доброй воли, позволяющий воочию убедиться, что образы Сына Божия и Девы Марии есть наша общая святыня. Между тем волею судеб иранский фильм о Рождестве Христовом вошёл в острый контрапункт со свежим ещё резонансом от американских «Страстей Христовых». Эти работы оказались антиподами не только по сюжетике, но и в целом — по мироотношению. Не кровь и страдания, а радость и благодать — главные мотивы «Святой Марии». Дело в том, что мусульманская версия жития Христа ориентирована, разумеется, вовсе не на Евангелие, но именно и только на версию из Корана. А здесь «страсти» вообще немыслимы. И хоть Мессия Иисус (Иса, сын Марйам) тоже рождён чудесным образом, но казнённым быть Он никак не мог: « ...Они не убили его и не распяли, но это только представилось им… Они не убивали его — наверное, нет, Аллах вознёс его к Себе…» (Сура 4. Женщины, 156).

Между тем нужно прямо сказать, что в показанной программе образчиков знаменитой «новой волны» иранского кино и вообще выдающихся лент не оказалось. Мы увидели, думается, весьма колоритный по материалу, крепкий по кинематографической культуре и попросту завидный для нас в плане мастеровитости тамошний мейнстрим разных лет и разных жанров. Так, приключенческий «Корабль «Анжелика» (1988) Мохаммада Бозоргния повествует о поиске подводных сокровищ. Дело происходит в позапрошлом веке, и за обладание десятью сундуками золота борются три стороны: местный правитель-сатрап, колониальные английские власти и близкий трудящимся массам Ахмед-бек. Дело заканчивается победным народным восстанием, а жёлтый дьявол отправляется обратно на дно. Всё ясно? «Игры взрослых людей» (1992) Камбузия Партови названы двусмысленно. С одной стороны, это намёк на идущую в кадре ирано-иракскую войну, а с другой — на поведение десятилетних мальчика и девочки, которые, подражая взрослым, посреди всеобщей бойни выстраивают точную копию обычной иранской семьи — неистребимой ячейки будущей мирной жизни.

И в «Маленьком чужаке Баши» (1986) всё та же война и снова ребёнок-сирота, усыновлённый чужими добрыми людьми. Драматургия строится вокруг «мовної проблеми»: мальчик Баши принадлежит к арабским племенам Юго-Западного Ирана, а его приёмные родители из североиранской народности гилянцев. Они почти не понимают слов друг друга, но разве это помеха для общения на уровне человеческих душ? Подобный сюжет недавно можно было видеть и в замечательной российской «Кукушке» Александра Рогожкина. Думается, в нашем контексте, где доминируют обратные иерархии ценностей, аналогичные киноистории пока лишены перспектив. А вот в «Симфонии пустыни» (1992) Мохаммада-Хосейна Хагиги действие происходит в одном из туркменских племён севера страны, жизнь которого жёстко регламентирована древними традициями, в частности — кровной мести. Это своего рода история Монтекки и Капулетти, но со счастливым концом. Зато «Невеста» (1990) Бехруза Афхами абсолютно современная городская драма, напоминающая «Великого Гэтсби» Скотта Фитцджеральда. У блестящего молодого человека есть шанс соединиться с возлюбленной, срочно разбогатев «левыми» путями. Но обретя богатство на земле, герой утрачивает его в своей душе и в глазах невесты, не выдержав испытания несчастным случаем. Впрочем, опять же и тут благополучный финал — раскаяние и свет надежды на искупление вины. Однако, думаю, каждый раз перед нами вовсе не дежурный голливудский хеппи-энд.

Видимо, всё-таки не зря Иисус из Корана не подлежит распятию. Такое впечатление, что иранцам вообще неинтересна смерть, а потому она показывается на экране всегда бегло, знаково, эвфемистически. Нет тебе ни по-тарантиновски роскошных сцен мордования противника, ни эстетики расчленёнки, ни поэзии мозгов на стенке, ни пластики последних конвульсий. Кажется, что иранские авторы принципиально игнорируют факты ухода в небытие и сосредоточены на том, что происходит только при жизни человека. Так дело обстоит и в показанных нынче рядовых работах, и в интеллектуально самобытных шедеврах «новой волны», которые мне довелось посмотреть в других местах. А один из апостолов нового иранского кино, режиссёр Мохсен Махмалбаф, так прямо и говорит об этом: «…Насилие в кино и на ТВ — это основа современного, внешне цивилизованного варварства».

Итак, думаю, одной из составляющих международного успеха иранских фильмов является их акцентированный — до экстремы, до откровенной наивности — гуманизм. Это выглядит экстравагантностью на фоне всеобщего скепсиса. Речь идёт о сохранности чуть ли не реликтовых по нашим временам этических устоев в этой части киномира. «Экологически чистым» называл иранское кино Вернер Херцог, и оно действительно предстаёт заповедным краем как бы первородных, исконных нравственных и эстетических принципов, чудом сохранённых от распада по имени «постмодерн». Здесь снимаются абсолютно современные по киноязыку фильмы, но они же в лучших образцах и решительно самобытны, восходят к изысканности древней персидской культуры. По национальной самососредоточенности это явно антиглобалистское кино. В то же время его послания универсально понятны и общезначимы. Так, светлые воспоминания о собственной юности способны трогать даже самую заскорузлую в цинизме душу. Ведь тогда всё ещё было впереди — и обольщения, и разочарования, и грехи. Пробуждаемая иранскими фильмами тоска по утраченной чистоте бытия, особое впечатление духовного первородства и целомудрия такого кино, полагаю, и составляет формулу его мирового успеха.

...Уже заканчивая этот текст, извлекаю из Сети свежие новости. На только что закончившемся МКФ в Монтевидео очередной Гран-при получила иранская лента «Кровь и золото» Джафара Панахи. Даже «Русский ковчег» кинонебожителя Александра Сокурова оттеснён в списке лауреатов на второй план. А в конкурсе близкого Каннского МКФ — фильм «Пять» Аббаса Кьяростами.