ПЕЧАЛЬНАЯ ЗВЕЗДА ЕКАТЕРИНЫ ОЛОВЕЙНИКОВОЙ

Украинская оперная культура подарила миру замечательных певцов, неповторимых исполнителей классического оперного репертуара, и ныне живущего на самых престижных сценах мира. Но имя Екатерины Александровны Оловейниковой массам ни о чем не говорит. Мы больше знаем о прелестных объектах восхищенного поклонения пушкинских времен, чем о нашей талантливейшей певице, воплотившей на оперной сцене классические образы-роли украинских, итальянских, русских, французских красавиц трагической судьбы. А жаль, очень жаль… Вспоминая Екатерину Александровну Оловейникову, мы понимаем, что это наша краса, наша гордость и — наша неуемная боль…

Возможно, в старых архивных делах Харьковского государственного театра оперы и балета, давно сданных в хранилища, и встречается это имя… Вероятно, его можно найти и в пожелтевших папках с номерами следственных дел, в архивах областного управления НКВД. А ведь это имя можно поставить в один ряд с великими именами корифеев украинской оперы — Соломии Крушельницкой, Марии Литвиненко-Вольгемут, Зои Гайдай, Оксаны Петрусенко, Александры Ропской, Ларисы Руденко…

В 1933 году юная выпускница вокального отделения Харьковской консерватории по классу Марии Ивановны Литвиненко-Вольгемут стала солисткой лучшего тогда в Украине состава Харьковского театра оперы и балета. Музыкальный руководитель, дирижер театра, выдающийся музыкант Арий Моисеевич Пазовский опытным взглядом увидел тогда в молодой выпускнице, красавице Екатерине Оловейниковой будущую примадонну. Ведь она обладала очень сильным и хорошо поставленным голосом — оперным сопрано. Неспроста отдавала ей свои знания, опыт и душевную теплоту уже прославленная тогда Мария Ивановна Литвиненко-Вольгемут — ее ученица владела замечательным природным даром незаурядной оперной певицы и великолепными артистическими способностями. Ее легкое и мягкое поведение на сцене, бережное отношение к музыкальной форме и содержанию, врожденная изысканная интеллигентность выдавали естественность красоты и обаяния истинного таланта.

…Екатерина Оловейникова впервые выступила в небольшой партии Фраскиты в опере Жоржа Бизе «Кармен»… И сразу привлекла внимание не только слушателей, но и придирчивых певцов, весьма ревниво-внимательных, скажем так, к успеху новичков. В те годы на сцене Харьковского оперного театра сверкали две звезды — Мария Ивановна Литвиненко-Вольгемут и Зоя Михайловна Гайдай. И вот, главный дирижер театра А.Пазовский решил чередовать в партии Лиу в опере «Турандот» Зою Гайдай и …Екатерину Оловейникову. И оказалось, что молодая певица, совсем недавно окончившая консерваторию, показала себя достойной ученицей Марии Ивановны Литвиненко-Вольгемут.

…Потом были партии Виолетты в «Травиате» и Джильды в «Риголетто» Джузеппе Верди, Эльзы в «Лоэнгрине» Рихарда Вагнера… Эти партии не относятся к числу легких и доступных многим оперным певицам, но за ними последовала сложнейшая партия Маргариты в опере Мейербера «Гугеноты». Это был уже не просто успех, это был триумф нового молодого таланта, которому суждено было бы сверкать на самых престижных оперных сценах мира… Было бы… Ах, как не признает бабушка-история этой сакральной частицы «бы»...

…В 1934 году столицей Украины вновь стал Киев. Начал пустеть Харьковский оперный театр — Зоя Гайдай, Иван Паторжинский, Николай Частий, Арий Пазовский, Мария Литвиненко-Вольгемут в 1934—1935 годах стали ведущими в Киевском театре оперы и балета им. Т.Г.Шевченко.

М.И.Литвиненко-Вольгемут не покидала озабоченность судьбой любимой ученицы.

— Набирайся пока опыта, — наставляла она Екатерину, — ты теперь ведущая певица… А вскоре увидимся в Киеве, вместе будем петь в «Запорожце за Дунаем», ты — Оксану, я — Одарку…

…Любовь настигла Екатерину уже за порогом успеха, но еще не на пороге славы. Он был выходцем из небольшого шахтерского городка. Веселый, улыбчивый, видный. Он приметил ее на сцене и… принес за кулисы красные розы после ее триумфального выступления в «Травиате». Они были счастливы, и, наверное, самыми счастливыми оказались те три месяца — всего лишь три! — их семейной жизни, начавшейся после его посещений закулисья с букетами красных роз.

…Гром грянул в 1938-м, когда был арестован С.Косиор, с которым Пимен Чернюк, видный партийный функционер и член ЦК большевистской партии, был связан и личными отношениями. Ну а друзья, — перефразируем известную поговорку, — не расстаются и в беде. Потому вскоре и за Пименом закрылись тюремные ворота. Навсегда.

«Нет, нет, — думала Екатерина, — это ошибка, его вскоре выпустят. — Какой же он враг народа? Он же добряк, он постоянно обеспокоен проблемами благополучия тысяч людей. Нет, ошибка вскоре будет исправлена, и мы снова будем вместе».

Она не знала тогда, что ее муж Пимен Чернюк уже расстрелян и сброшен в общую яму, оставшуюся безымянной могилой. И все надеялась и верила в непогрешимость советского, то есть самого справедливого и гуманного правосудия. Ей следует еще упорнее и вдохновеннее трудиться, разучивать новое, совершенствовать освоенное, а тот злобный навет на ее Пимена, конечно, развеется, и клеветников накажут… Но вот начали понемногу исчезать старые знакомые, и совсем умолк такой всегда беспокойный домашний телефон. А слушатели-зрители в зале глядели в сценические действа с участием Оловейниковой пустыми одеревенелыми глазами… и не повторялись более шквалы аплодисментов, да, впрочем, и зал нельзя было назвать переполненным. И она заметила пристальное к себе внимание каких-то посторонних лиц, появившихся в театре. Усилилось тревожное состояние… И не мила была хорошо обустроенная большая квартира. И оглядывалась она удивленно, выходя после спектакля, потому что исчезли всегда ожидавшие ее у выхода восторженные поклонники и поклонницы с букетами цветов. А в голосах ее Джильды, ее Виолетты известные трагические ноты приобрели какое-то новое, пронзительное звучание, и женщины в полупустом зале, не стыдясь, прикладывали к глазам платки и шепотом передавали друг другу на ухо, что глубочайшая естественность ее трагических героинь уж так естественна, ну, вы знаете, точно, как в жизни…

...Ее арестовали очень вежливые чекисты поздним вечером по дороге домой после спектакля. На первом допросе ее долго молча разглядывали следователи — арестантка искрилась прелестной молодостью и красотой и была при этом совершенно беззащитной бывшей женой разоблаченного врага народа, с которым счеты были сведены пулей.

…За ее тяжкое преступление — недоносительство о преступных деяниях мужа, что было предусмотрено действовавшим тогда уголовным кодексом, последовало «справедливое» наказание — «всего» шесть лет заключения в исправительно-трудовом лагере, естественно, дальнем.

Отправка заключенных из тюрьмы на Холодной Горе происходила обычно в утренние часы. И в последний вечер, незадолго до отправки, Екатерина Оловейникова, стоя в камере у зарешеченного окна, запела любимую вещь Пимена — арию Манон из одноименной оперы Жюля Массне. Увы, ее надежды на то, что Пимен находится где-то рядом и может ее услышать, были напрасны…

И заколесила она в столыпинском вагоне с другими женами «врагов народа» по всей стране, в далекий АЛЖИР — Акмолинский Лагерь Жен Изменников Родины. Вот до чего додумались политические извращенцы! Впрочем, аббревиатура АЛЖИР входила составной частью в иную общеизвестную аббревиатуру — ГУЛАГ…

…Это был целый барачный город для жен и ближайших родственниц «врагов народа», предназначенный для трудового перевоспитания всех этих… страшных преступниц. В порядке «трудового перевоспитания» узницы собирали на степных просторах колоски зерновых. Другой формой «перевоспитания» была лепка в холодных, продуваемых всеми степными ветрами бараках глиняных кирпичей, саманов. Естественно, вручную, с соответствующими мерами воздействия при невыполнении норм.

О замечательной харьковской оперной певице вспомнили вдруг в местном управлении ГУЛАГа, в Долинке, где находилась и КВЧ — культурно-воспитательная часть. Уж как была мила и трогательна эта забота охранных служб о культурном и воспитательном обслуживании «тяжких преступниц»! И вот сам начальник лагерного управления возымел желание создать при этом филиальчике ГУЛАГа лагерный культурный центр, и по его распоряжению сюда начали свозить из всех отделений АЛЖИРа заключенных, имевших «на воле» прямое отношение к искусству. Так при этом лагуправлении был создан театр музыкальной комедии, оперетты. И было тут все как «на воле» — и оркестр, и хор, и сцена с реквизитом, и костюмы, облачаясь в которые актеры как бы окунались в привычную среду, в ту, долагерную жизнь. И дирижер был подобран под стать заключенным — бывший дирижер московского театра оперетты М.Лер.

Екатерина Оловейникова приняла участие в работе этого театра узников и для узников. Тут пахло воздухом свободы, работая в этом театре, можно было дать волю воспоминаниям о солнечном, совсем недавнем прошлом, которое питало надежды на возвращение в Украину… Ах, эти надежды в зоне, в условиях лагеря, при полном и ясном осознании своей невиновности… Надо полагать, что проживавшие в том же бараке, рядом с Екатериной, вдовы маршала Тухачевского и командарма Якира в достаточной мере осуществляли над ней воспитательное шефство, как над политически незрелой…

Ее огромные артистические данные, помноженные на тонкий генетический аристократизм, или, как выразительно говорят у нас в Украине — шляхетність, и голос, не утерявший еще к тому времени ни силы, ни тембра, ни красоты, ни обаяния, — все это снискало Катерине высочайшую благосклонность лагерного начальства и потому, естественно, давало в условиях «зоны» какие-то дополнительные блага.

…Нет, нет, не трубный глас возвестил в 1945 году освобождение Екатерины Александровны Оловейниковой из заключения после шести лет лагерной несвободы. И казалось ей, что сбываются вещие слова поэта:

«…свобода

вас примет радостно у входа…»

Увы, эта свобода оказалась достаточно призрачной и лживой — Екатерина Оловейникова и после отбытия наказания имела серьезные ограничения в правах. Так, ей был закрыт въезд в центральные и западные местности Союза, и, таким образом, долго ожидаемое возвращение в Украину оказалось несбыточной мечтой…

Она получила приглашение от Карагандинского театра оперетты, в составе которого было достаточно и бывших граждан Украины, наслышанных о восходящей звезде оперы во время о н о, еще там, на родине, в Украине…

Правда, и тут, уже имея постоянное место работы, она получила в грубейшей форме отказ от милицейских чинов на прописку в Караганде: — вот отпоешь эти договоренные спектакли и убирайся из города, — прямо заявил ей крупный чин в милиции. Но областные и городские власти, уступая настоятельным просьбам областной филармонии, добились для Екатерины этого «великого права» прописки в Караганде. И с концертных сцен Карагандинской филармонии зазвучал голос украинской певицы Екатерины Оловейниковой, не утерявший еще мощного звучания. Это уже было возвращение, но, увы, только лишь на сцену филармонии. Оперная сцена была для нее недоступной. А в репертуар своих концертных выступлений Екатерина Оловейникова включала не только камерные произведения, но и арии из опер. А те, кому в 40—50-х годах довелось слушать солистку Карагандинской областной филармонии Екатерину Оловейникову, рассказывали, что особенно запомнилась им исполнявшаяся певицей «на бис» ария Манон из одноименной оперы Жюля Масснэ.

…Она была реабилитирована в 1956 году и уже могла возвратиться в Украину. Но некому было встретить ее там, дома, в Харькове. В оперном коллективе ее уже никто не помнил — ведь над страной прокатилась война, да и годы, годы прошли. Может быть, какие-нибудь постаревшие прежние знакомые могли бы узнать в ней прежнюю Катерину Александровну Оловейникову — годы пребывания в свирепых условиях АЛЖИРа сделали свое дело. Да и приближавшийся полувековой рубеж — это, знаете ли, для оперной певицы, которая долгие годы провела т а м…

…Она должна была стать ведущей оперной певицей и, по-видимому, примадонной всей украинской оперной сцены. Но «красное колесо» прокатилось и по ее судьбе. Она честно прошла свой жизненный путь, отдавая на радость людям свой талант, подаренный ей Провидением. И даже лагерный период из своей жизни она не вычеркивала — мол, что было, то было.

«Знаете, ведь даже там, в АЛЖИРе, бывали светлые минуты, — рассказывала она журналисту, — их создавали люди, сумевшие сохранить человечность в тех звериных условиях».

Далекая яркая звезда светит миллионам людей. Они загадывают желания, лелеют надежды, хранят веру, и из этих «всехних» надежд, стремлений складывается общая незримая душа народа… Не так ли?