Павел Вольвач: "Редакторы писали на полях моего нового романа, что это оголтелое вранье о Майдане"

Известный украинский поэт и прозаик Павел Вольвач недавно отметил свое 50-летие. И, очевидно, к юбилею подоспела премьера его нового романа "Крещатик-Плаза". До этого Вольвач написал роман "Кляса" (главный герой на фоне индустриального Запорожья). А новая книга - об интеллектуальной, художественной и политической среде Киева, в частности украинском отделении радио "Свобода", с которым автора связывает сотрудничество. За литературными героями "Крещатик-Плазы" угадываются реальные фигуры некоторых наших селебрити. Одни из них уже успели обидеться на автора. А к другим, очевидно, этот роман еще не попал. Впрочем, кое от кого можно услышать полуодобрительно-полуиспуганные отзывы: "Прочитай, как он там всех нас!"

- Павел, есть что-то общее между двумя вашими романами?

- "Крещатик..." в некоторой степени и является продолжением "Клясы". Как сообщали титры в немых фильмах: "Прошло много лет...". Главный герой, этакий современный махновец с индустриального Востока, в "Крещатик-Плазе" возникает уже в новой жизни, в новых условиях, в новой эпохе и новой стране.

Собственно, во многом списанный с автора, герой объединяет оба романа. А остальное в них - все другое. Другие миры.

Приключения в "Крещатик-Плазе" происходят на фоне жизни украинской службы радио "Свобода". На фоне Киева, Украины и эпохи, стремительно приближающейся к Оранжевой революции. Вот где-то так, если отвечать кратко. Вообще же, это роман о жизни. Где за разными событиями, диалогами, бытийными деталями всегда кроется определенный смысл. Упрятаны какие-то нервные узлы. Хотя на первый взгляд - все просто, даже обыденно.

- Как и в "Клясе", твоими героями снова стали вполне реальные и к тому же хорошо узнаваемые люди. На этот раз ты сознательно заимствуешь прием у Хемингуэя или, по крайней мере, у нашего Андруховича? (Ведь после "Рекреаций", кажется, никто не позволял себе описывать такую кучу реальных персонажей и событий.)

- Мне давно казалось, что основное назначение писателя - писать о людях, с которыми он жил и живет на земле. Быть очевидцем. Эпоха и люди становятся текстом, а взамен этого текст, слова превращаются в плоть и срастаются с эпохой и героями. Поэтому я ни у кого ничего не заимствовал - ни у Хемингуэя, ни у Андруховича, ни у Керуака с Миллером и Оксаной Забужко, ни у Люко Дашвар. Еще в дремотно-далекие времена, докуривая с Егором, моим приятелем, бычок где-то в запорожской трущобе и обсуждая окружающую жизнь, мы размышляли: "Сплошные "кадры" кругом, персонажи. Один другого интереснее..." Просто их надо видеть. Так что, как и в "Клясе", стиль, ритм и дыхание уже второго моего романа определили реальные люди и события. Да и как иначе: оказаться в бурный исторический период (речь идет о стыке тысячелетий, конце 1990-х - начале 2000-х) в столице страны, болезненно ищущей свой путь, смотреть на эти поиски с такой знаковой точки, с такого "пункта наблюдения", как редакция Украинской службы радио "Свобода", где искрились определенные линии и нервы этих процессов, - на мой взгляд, удача для литератора.

- Не пугала ли тебя перспектива после выхода текста из печати рассориться со знакомыми? Ведь пишешь ты, ничего не приукрашивая, все обо всех. Какой вообще была реакция на прочитанное у героев твоей "Крещатик-Плазы" (тех, кто текст, конечно, успел прочитать)?

- Интуитивно чувствую, как кое у кого поджимаются губы. Ссориться ни с кем я не хотел, но и подстраиваться под кого-то хотел еще меньше. Это вообще исключено, поскольку оглядываться на то, что скажут, - дело для письма гибельное... Я стремился к максимальной откровенности, и потому, вероятно, в некоторых моментах вышло жестко.

Кто-то усматривает в романе даже шаржевость и карикатурность, но это не так. Несмотря ни на что, текст написан с любовью. Исходя из той есенинской формулы: "Оттого и дороги мне люди, что живут со мною на земле..."

Плюс, каким бы ни был процент реальности в общей атмосфере романа, а все же начинать чтение стоит с первой страницы: "Будь-які схожості між художніми героями і реальними людьми - випадкові...". Хотя при желании и фантазии, может привидеться что угодно. Например, в упоминании о художнике-бомже по имени Иван одна дама "от просвещения" увидела знаменитого живописца. Реакция мгновенная и гневная: "Почему это Марчук потрепанный?!" Даже смешно... "Вольвач в "Крещатике..." - эстетический двойник Лины Костенко, - писал критик, один из "внутренних рецензентов". - Но если она имеет право, то..."

Ну, нечто подобное. Хотя такие сравнения, по-моему, - вообще совковая отрыжка, это тогда они всех с кем-то сравнивали, вроде: Тютюннык - наш Шукшин, и так далее. Да и не изменит это ничего. Я уже давно все для себя выбрал.

- Конкретные примеры реакции реальных прототипов героев "Крещатик-Плазы" привести можешь? И, кстати, а есть ли разница между их поведением и поведением героев "Клясы"?

- Ну, например, Сашко Положинский, одним из первых прочитав роман и одобрительно оценив, добавил в Фейсбуке: "Павел, камуфлируя имена персонажей, несколько раз назвал меня Славкой Порошинским, а один раз не удержался и таки прописал Сашком. :) Ну и еще он назвал меня хип-хопером, ни словом не упомянув о моих рок-симпатиях, но это я ему также прощаю. :)" Часто просто переспрашивают: "А кто это?", "А эта N. из третьей главы - та самая?" Но большинство, вероятно, таки понимает - имеют дело с художественным произведением, а не с мемуарными записями. Что касается прототипов героев "Клясы", то реагировали живее. Но ведь то были люди, вообще "не занесенные в Гугл", до этого бывшие разве что героями криминальной хроники. Поэтому собственное появление на страницах книги они воспринимали более непосредственно. Мне рассказывали продавщицы книжных магазинов в Запорожье: мол, заходят персонажи, которые не должны бы даже знать, с какой стороны книга открывается, и хриплыми голосами спрашивают "Клясу": "Там аба мне написана..."

- В романе ты вопиюще (как для нашего времени) неполиткорректен. К тому же в одинаковой мере это касается и радио "Свобода", и его, так сказать, идеологических неприятелей. Как реагировали на твой "неудобный" текст украинские издательства?

- Одно вежливо отказало от издания, другое расторгло уже подписанный договор. Но это дела прошлые. Редакторы, которых за время издательской одиссеи было несколько, писали на полях: "Беспардонная чернуха! Так нельзя о живых людях!" Или: "Так нельзя об Оранжевой революции, это оголтелое вранье! Украинские журналисты не говорят на таком страшном суржике и сленге!"

Однако, с другой стороны, была и прямо противоположная реакция. Один литкритик, узнав о разрыве договора, сказал коротко: "Поздравляю, старик! Это лучшее свидетельство, что текст настоящий". Ну, а что касается "неполиткорректности"... Мне почему-то всегда было неловко петь осанны тому, чему поет масса, идти в мейнстриме. Даже в таком неуверенном, как украинская современная литература и ее "божки". Уже не говоря о политической жизни. И в этом смысле роман протестный, антисистемный, антиэлитный, анти…, анти… и еще много раз анти… Но он и - за. Много за что. За живую Украину, например.

- Мы разговариваем о "правде жизни" в твоем исполнении. А можешь сказать, опять-таки откровенно, почему, по твоему мнению, настоящая реалистическая проза (не "чернуха" и не женские или приключенческие романы) - такой нечастый гость в современной украинской литературе?

- Чего-то хорошего много не бывает по определению. Плюс если еще и общественное внимание усиленно сосредоточивается на чем-то совсем другом... Однако качественная, реалистическая или не совсем (это уже несущественно), проза у нас есть. И это не только те произведения, о которых широко говорят. Не отрицая, скажем, Жадана, который мне всегда нравился, или, например, Прохасько, качество письма которого смешно ставить под сомнение, или ту же Оксану Забужко, я бы добавил и других. Ульяненко прежде всего. Кононовича, Портяка. Как раз сейчас читаю новый роман Васыля Слапчука "Книга забуття", который является не просто романом об афганской кампании, а, по-моему, взглядом на природу войны вообще. Универсальным взглядом с украинской оптикой. Рекомендую.

- На пороге - очередная годовщина Оранжевого майдана. Об этом, собственно, начали дискуссию твои читатели во время киевской презентации "Крещатик-Плазы". А сам ты как оцениваешь события вот уже почти 10-летней давности? Или это случайное совпадение, что роман, описывающий Киев 2004-го, ты написал именно теперь?

- Оценок в тексте я вообще никому и ничему не давал. По моему мнению, это едва ли не самый яркий момент в украинских реалиях за последнюю четверть века. Настоящий массовый, низовой, бескорыстный порыв там все-таки был. Несмотря на детали, и - главное - результат. Другое дело, что он, этот результат, вряд ли мог быть другим. Как и в тексте романа, сошлюсь на слова Гассета о судьбе нации, чья элита "не имеет плана на завтра". (Кстати, а сейчас, разве не похожая ситуация?..) Дискуссии вокруг Майдана-2004 продолжаются все время. Сколько людей, столько и мнений. Ну, а появление романа почти через десятилетие после революции свидетельствует разве что о том, что лично для меня эти события "отстоялись", приобрели какую-то хтоническую основу. И откликаются приглушенными вибрациями - Украина жива.

Из досье

Павел Вольвач родился в Запорожье. Окончил журналистское отделение филологического факультета Запорожского университета. Работал на областном телевидении. С 1999-го живет в Киеве. Корреспондент киевского бюро Украинской службы радио "Свобода". Член Национального союза писателей Украины. Автор книг стихов "Маргінес", "Кров зухвала", "Південний Схід", "Бруки і стерні", "Тривання подорожі". Роман "Кляса" получил третью премию в номинации "романы" на конкурсе "Коронація слова-2002".