НУЖНЫ ЛИ НАМ СВОИ ПРОРОКИ

Не унимается Оксана Забужко. Будоражит читающую публику, эпатирует писательскую среду. Новые книги пишутся, издаются. Они на слуху. А это - главное для писателя.

- Оксана Стефановна, ваша новая книга «Шевченков миф Украины. Попытка философского анализа» была воспринята одними как методологическое обоснование философского шевченковедения, другими - почти как диверсия против украинских ценностей.

- А плебейство всегда атакует, сплачивает ряды и равняет строй, в частности, и под лозунгом «борьбы за Шевченко против Забужко»…

- Для меня несколько неожиданным было ваше истолкование мотивов украинского дохристианского демонизма в поэзии Тараса Шевченко.

- Именно благодаря Шевченко, с его помощью мне интересно было заглянуть во все те явления, которые собраны в IV разделе книжки под заголовком «Топология украинского ада». Потому что я их замечала не только у Шевченко, я их замечала и раньше в фольклоре. Меня всегда интересовало украинское инфернальное - что такое украинский Мефистофель? Для меня это «Тот, кто в скале сидит» у Леси Украинки: тот, кто не пускает жить, не пускает реализоваться как личность, так и коллектив. Образ царевны в хрустальном гробу, - тот, выписанный Пушкиным по сказке Афанасьева, - а сказка, кстати, «малороссийская», - это национальный архетип нереализованности, погребенности живьем в безвременьи, исторической нереализованности именно под сатанинским прессом «Того, кто в скале сидит» и «не дает быть». Вот это украинское инфернальное начало, - как оно работает у Шевченко, как оно работает в фольклоре, и как Шевченко его выводит оттуда, - эти вещи для меня страшно интересны.

- После ваших книг по философии Ивана Франко и мифологии Тараса Шевченко следующей темой «напрашивается» анализ мировоззрения Леси Украинки.

- Так само собою выходит, по какой-то моей внутренней поисковой логике. Только я бы сформулировала это не просто «Леся Украинка», а меня интересует, опять же таки, возвращаясь к теме женского в украинской культуре, - собственно это ведьмовское, эта эзотирическая женская культура, каким образом она персонифицировалась в Лесе Украинке, и не только в ней, это женское диссидентство как фермент - насколько он был в нашей культуре конструктивным, насколько деструктивным, и каким образом он соотносится с глубинными, «универсальными» архетипами украинской культуры, - Леся Украинка тут выступает чрезвычайно рельефной фигурой, которая действительно очень много в себе «снимает».

- А можно заглянуть, как проявляется шевченковский демонизм, - такой немного иррациональный, - в несколько холодноватом рационализме Леси Украинки?

- А там не был холодноватый рационализм, там сложнее. Это только внешне холодноватый рационализм, тот самый верхний слой. Там интереснее тема конфликта античности и христианства, этих двух начал, слагающих украинскую культуру как европейскую: с одной стороны, было иудео-христианское (через Византию унаследованное) начало, с другой стороны - и это значительно хуже нами исследовано, - эллинистическое, жизнерадостное; не монолог, а диалог; не буква, а дух, - ну, западное начало. Где-то на этом пересечении античности и христианства и происходило становление украинской культурной уникальности, и то анатомирование ее, которое совершила Леся, оно не могло не требовать рационалистического скальпеля. Но в ней самой, внутри, этот конфликт был как раз очень экзистенциальный и очень болезненный, переполненный просто-таки неистовым клокотанием напряжения и бурления эмоций.

- Кажется, Леся не слишком жаловала христианскую парадигму?

- Ну, это мягко говоря, очень мягко говоря! Она была страшно воинственной антихристианкой, активной антихристианкой.

- Это особенно интересно на фоне такого имиджа Леси как наиболее европейской поэтессы в украинской культуре.

- А что считать европейским? Ницшевский «Антихрист» является продуктом европейской культуры или нет?

- Ну, последний монолог Мавки даже немного буддистский…

- Опять-таки, мы выходим в плоскость мифа, но мифа на этот раз уже сугубо языческого. Украинского языческого мифа, который полностью эмансипирован от христианства. Этот миф дала только Леся Украинка, никто его в новейшей украинской литературе, кроме нее, дать не сумел.

- А если сравнить язычество «Лісової пісні» Леси Украинки с язычеством «Тіней забутих предків» Михайла Коцюбинского, опубликованных в один год, нет ли здесь влияния? Мотив измены «любви небесной» и предпочтения «любви земной»… Подобны сами характеры персонажей: Лукаш - Мавка - Кылына и Иван - Маричка - Палагна.

- Влияние - не уверена, скорее то, что принято называть флуктуацией идей, носившихся в воздухе времени… И не случайно «мужской» миф Коцюбинского, в котором женщина - либо безжизненный символ, эдакая Беатриче, отстраненно-прекрасное «нечто», либо, если живая, - то грозная, всеразрушающая чувственность, оказался и более традиционен, и более локален, что ли, а «женский» миф Леси Украинки - не только более новаторским, но и более универсальным.

- Случайно ли в этих координатах, что Лукаш у Леси какой-то никакой, а Мавка является самым выразительным вторым «я» Леси?

- Дело в том, что не столько Лукаш никакой, дело в том, что во всей Лесиной драматургии, во всем корпусе ее драм, или, точнее сказать, в структуре ее художественного мира, мужское начало всюду выступает как образ поражения, как символ поражения, - цивилизационного, апокалиптического. Современники этого просто недосмотрели, ибо второго такого голоса в тогдашней европейской культуре не было - не было, так сказать, прецедента… Это уже сегодня, с «подачи» западных теорий феминизма, и антропологически, и культурфилософски обосновавших силу «второго пола», когда экономисты с цифрами в руках (и с ужасом в глазах) подсчитали обвальное, в геометрической прогрессии падение процента мужской занятости в производстве в предстоящем столетии, то есть когда вызрел на практике - и соответственно получил артикуляцию в теории - крах нашей цивилизации как чисто «мужской», - мы с тамошней «подсказки», с «забугорного» интеллектуального импульса возвращаемся к Лесе Украинке и ахаем: откуда она знала?! Это вообще украинский феномен, клиника его впервые Ю.Шевелевым была описана: возвращаться к своим пророкам только после того, как чужеземцы нам укажут, что их пророчества сбылись…