Новые господа для старого быдла, или Чем современное искусство отличается от украинского

По случаю назначения нового гендиректора в PinchukArtCentre, который в очередной раз понесет эксклюзивную весть о современном искусстве в широкие украинские массы, вопрос о различии этих двух дефиниций актуализируется с новой силой. Действительно, вокруг чего сплачиваться сегодня прогрессивным художественным силам? Что выбирать изобразительным ориентиром? Цивилизацию или культуру? Национальное или международное? Госзаказ или заграничный грант?

Следует сказать, что кружки по интересам всегда были присущи нашей культуре. Иногда из этого возникали настоящие иерархии: художественные, союзовские, украинские. Сейчас же все смешалось в доме Обломовых, если заменить классический «дом Облонских» (традиционное мышление художника) на эту несуразную парадигму так называемого рынка идей, который почему-то называют постмодернизмом. Не смешалось только в более или менее институализованных центрах наподобие, соответственно, официального, то есть Национального союза художников Украины и неофициального, но широко разрекламированного PinchukArtCentre. Именно так становится видно раз­личие между украинским и совре­менным искусством. В первом случае (НСХУ) своеобразное убо­жество состоит в украинско-совет­ской, то есть традиционной стабильности, или же зависимости художника от государства, которое дает краски, мастерскую и заказ. Во втором случае (PinchukArtCentre) «расстраивают искусство» калифы на мгновение, некие диджеи от культуры, которые хлеба художнику не дают, а вместо этого показывают так называе­мое актуальное западное искусство, идеологически поддержанное здешними кураторами-максималистами. Для новоявленных нуворишей наподобие Пинчука — это нечто на уровне престижного хобби, создающего цены, но вовсе не культуру, в то время как столичные кураторы купились на эту фишку, веря в культуртрегерство новых господ. Кстати, весь макси­мализм сегодняшних наших кураторов состоит в том, что они вплотную не видят «хлебных» потребностей художника. Им только авангард с радикализмом подавай, потому что это лучше все­го продается. И потому они с удо­вольствием снимают с парохода современного искусства «убогие» проявления традиционной украинской культуры, не понимая, глупенькие, что так же легко могут снять их самих, если мода на украинское вдруг вернется.

Между прочим, не знаю, как на украинское, но на «современное» искусство выживания мода уже установилась, и художественные галереи на Андреевском спуске разрушают, а помпезный «Арсенал» с PinchukArtCentre расстраиваются. Может, это и последствия глобализации, но какие-то подозрительно тоталитарные. Вот и президент на этом строительстве, словно Ленин на субботнике, очень символично таскает кирпичи, словно революционное бревно... И наши неоперившиеся кураторы, словно интеллигенты в 1917-м, бегут, как по призыву Луначарского (сейчас Пинчука), служить новым властям... Это и не удивительно, что бегут, ведь в детстве читали только сказки, подсунутые «культурными» трусоватыми родителями. Вот и сейчас поверили в очередную сказочку властей о спасительном глобализме.

Кстати, маргинальные центры сегодня наподобие местных культурных центров — то ли «Дзиґи» во Львове, то ли мастерской Валерия Бондаря в Харько­ве, чьи участники никуда не бегут, — не самые плохие в художественной иерархии. И это справедливо, поскольку показательно для характера украинского искусства, которое как маргинальная «вещь в себе» всегда беспокоила власть и интересовала изможденный «высокой» духовностью Запад. Если вспомнить об якобы спасительной для культуры «глобализации», благодаря которой расширяются горизонты коммуникаций, то ею, как любой совре­менной «западной» фишкой, нуж­но уметь пользоваться. Когда киевский куратор молча показывает нам привезенные в Киев произведения западных художников наподобие Хирста, Кунса или Мо­ри — это захватывающе, это словно в цирке или зоопарке. Зритель придет, посмотрит... Возможно, даже поймет: искусство. И уйдет себе прочь. В то же время, когда куратор раскроет рот и будет настаивать, что это, дескать, единственное на сегодня искусство, то при этом уже стоит посмотреть не на произведения невинных Хирста с Кунсом, а на лицо самого куратора. В конце концов, на что там смотреть? Если для этого куратора, как и для деятелей из творческого агентства с заманчиво-экзотической для западного туриста названием «Хаза­рия», Любко Дереш — это литература, Квентин Тарантино — кино, а праздничная массовка «День солнца» в Северной Корее — искусство, то о каком прогрессивном глобализме в искусстве может идти речь?

Информационно-пропагандистский комплекс, конечно, имеет немалое значение для мировоззренческого развития творческой личности. То есть художественная критика, которая сегодня практически отсутствует, нужна художнику как никогда. Вместо этого буйным цветом цве­тет не критика, а обычный пиар, которым занимаются не менее тривиальные менеджеры от критики. И художники вынуждены имитировать сотрудничество с ними, иначе будут объявле­ны критикой несовременными и не получат куска с фуршетного пинчуковского стола. Кто-то, правда, поверил, что такая ими­тация — это и есть житие в искусстве, но, как видим, далеко не все так считают. Потому что Чичкан, Савадов или Ройт­бурд — это же не все художники Ук­раины, не так ли? Даже Гнилиц­кий и Проценко, простите, не все.

Впрочем, из любого продукта можно сделать конфетку, завернув его в яркую обертку (например, в PinchukArtCentre) и назвав современным искусством. Самое главное для сегодняшних кураторов — привлечь внимание то ли зрителя, то ли спонсора. В принципе это не очень сложно. Местная публика часто приходит на выставки только для того, чтобы бесплатно поесть. Ну а спонсора, претворяющегося «неместным», свободно развести на деньги, назвав самую высокую цену. Спонсоры вообще любят высокие цены, это для них престижно, а денег не жалко, поскольку эти деньги обычно шальные, то есть нетрудовые. Здесь бы как раз прозвучать критическому голосу внутри ситуации, но судьи кто? Постсоветское искусствоведение художника давно не интересует, поскольку оно не может продать его работы, а ведь сегодня все хотят продаться, не так ли? Высокие звания и гамбургские счета имеют значение только для старой «масляной» гвардии, а молодые художники переходят на акрил и неон. Кому же в Украине различать современное и несовременное искусство? А главное — для кого?

Немного утешиться можно тем, что столичная ситуация — это еще не все искусство Украины, а пара-тройка новоявленных арт-критиков, обслуживающих модные галереи, — не художественная критика, а поп-обертка художественного товара. Каждый из художников свободен выбирать, в какую сторону податься: то ли в современную, то ли в украинскую. Хуже то, что государст­венное начальство иногда само не уверено, какой стороной повер­нуться, и тоже заигрывает с метафизикой имен: «Гогольfest» у него еще не Gogol-fest, но уже и не Hohol-fest, если вспомнить онтологический вопрос Мала­нюка — «Hohol или Gogol?», которым решается символический вопрос о национальной принадлежности современной культуры.

Пока же начальство не уверено, с кого брать деньги за яркую обертку, современная арт-критика сама пытается формировать художественный рынок. На украинское искусство им начхать, потому они и не знают, что это такое. Но ведь другого под рукой нет, а одного только Ройт­бурда на хлеб с маслом не хватит! И потому чужую для них украинскую культуру наши юные критики заворачивают в заманчивую обертку с названием, например, «Хаза­рия». Ну, по принципу «Украина — странная страна» или там «эльфы — дивный народ», понимаете? Пока начальство не совсем определилось — Америка или Евро­па, — это правильная денежная стратегия. Та­кая экзотическая обертка заставляет как западного туриста, так и местного спонсора относиться к Украине и ее искусству с большим феноменологическим вниманием. То есть без оценки. Но удивление и восторг гарантированы, а под это дело какого хочешь Гнилицкого с Ройт­бур­дом можно продать! Надо подчеркнуть, что главное для нынешней заказной арт-критики — это выгодно продать художника-клиента, сформировав для этого в голове обывателя и дезориентированного «национальным» выбором начальства удобную для них украинскую современность, а не какую-то там современную Ук­раину. Это как различие между действительностью и реальностью. Реальность — это постмодерное очковтирательство, а дейст­вительность — это оплата мастерской в НСХУ, отсутствие заказов, «неоновая» конкуренция и прочие «рыночные» вещи.

Понятно, что любое мнение сейчас субъективно, а доверия с того времени, как свергли царя, ни к кому нет. Впрочем, в будничной реальности, где не все хотят продаться (поскольку не все могут), интереснее. Ведь это сугубо художественная реальность, которую можно менять, с которой можно работать на своей собственной территории — то ли в Харькове, то ли во Львове — и с которой, наконец, можно жить без оглядки на столичную дейст­вительность. По большому счету, никакой судья художнику не нужен. Читать-писать он не очень умеет, чужие работы его не интересуют, к мнению начальства он равнодушен — вот вам портрет украинского художника. Пытаются из него сделать современного, а он только грозно ропщет, словно народ у Винниченко, и — ни за что в Европу, а только в Красную армию. То есть в Союз художников.

Но чем обусловлена такая ситуация, то есть как раньше было? А было, словно в «Золотом теленке» Ильфа и Петрова, то есть «поезжайте в Киев и спросите» — кто в доме хозяин. Или же, кто в Украине первый художник на селе. То есть малороссийского села с центром в Москве, куда мечтал попасть харьковский фотохудожник Борис Михайлов с киевским художником Олегом Куликом, вполне хватало для самоидентификации. А сейчас? Современные художники, казалось бы, должны жить мечтами о global village, денежных спонсорах, европейских галереях. Но украинский художник, даже попав в условия глобализма, навязанные западными сутенерами от искусства, продолжает жить по тем же живым меркам родной среды. Ну, не вышло у некоторых стать современным, так что? Зато его гуси и свиньи, то есть темы и творческие замыслы остались при нем. Так же, как осталась нетронутой география отношений с художественным зарубежьем. Например, как многое означало для западных регионов Украины, наподобие Львова или Ивано-Франковска, мнение «польского» Запада (а не «русской» Москвы — как для Харь­кова или Донецка), так и означает по сей день. То же следует отметить в случае с Киевом. Разве что здесь мнение Москвы немного изменилось, потому что она сейчас транслирует еще и западные веяния. Не только польские, разумеется. Именно такая неутешительная, но логическая геополитика сегодня на художественном рынке идей. В конце концов, исторически давно уже сложилось так, что Запад для слобожан и Запад для галичан различаются не количеством кураторов-сутенеров в галереях современного искусства, а расписанием движения поездов. Для галицкого искусства логичнее развиваться в направлении Польши. Для слободского византийства пусть будет какая-то другая Европа, проходящая транзитом через Москву. Возможно, уничтожить этот транзит — главная задача сегодняшнего дня. Хотя, если некоторым нравится жить на протяжении всех культур — это их законное «европейское» право быдла во времена нового геополитического панства.