МУЗЫКА ИЗ ТЕНИ

Каждый из нас хоть когда-то слышал о кобзарях. По крайней мере, в воображении возникает образ какого-то слепого старичка с кобзой, бредущего по Украине с мальчиком-поводырем. Большинство из того, что мы знаем, крутится где-то вокруг шевченковского Перебенди. В школе, кажется, читали.

Чем же на самом деле является кобзарство? Кто такие кобзари и насколько наши представления далеки от правды? И еще — нужно ли оно нам в ХХІ веке?

Наш собеседник — Михаил ХАЙ, руководитель лаборатории фольклора, который организовал и провел множество этнографических экспедиций, записал сотни бесценных аутентичных образцов украинской традиционной культуры.

— В чем суть кобзарства?

— Структура нашей традиционной музыкальной культуры состоит из трех основных пластов: песенная, инструментально-танцевальная и эпическая традиция, которую еще называют кобзарско-лирницкой. Это особый феномен, который имеют далеко не все народы.

— Это наше, украинское, изобретение?

— Из развернутой эпической традиции мы знаем скандинавскую Калевалу, эстонские калевипоэги, индийские веды, среднеазиатские мугамы, макомы. И древнерусские былины, которые мы незаслуженно отдали северным соседям. Возникает вопрос: а куда же девались так называемые былины киевского цикла? Да никуда они не девались. Они просто трансформировались в думы. Эта гусельно-былинная традиция под давлением исторических процессов переродилась в кобзарско-лирницкую. Когда-то считалось, что гусли — это что-то совершенно отдельное. А новейшие исследования указывают на то, что бандура — фактическое продолжение гуслей, они были горизонтальные и вертикальные. Бандура — это трансформированные гусли с добавленной лютнеобразной ручкой.

— Кобзарство можно назвать фольклорным явлением, или это что-то более примитивное?

— Одни считают, что это крестьянская фольклорная традиция. Другие — что кобзарство — это особая традиция, профессионализированная, специализированная, авторская, отдельная и абсолютно не фольклорная. По-моему, оно было и осталось фольклорной традицией, а моменты цехизации были всегда. И не нужно брать именно этот аспект за основу.

Еще в ХІІІ веке польский король создал при дворе первую капеллу бандуристов, а мы сегодня говорим, что до этого додумались сталинисты. Ничего подобного. Польский король понимал, что если этих характерников-индивидуалистов собрать вместе — их можно контролировать и избежать неприятностей со всякими там революциями.

Возьмем Хоткевича в Харькове. Харьков — это вообще роковой для кобзарства город. Там оно было лучше всего развито, но его и больше всего гробили. Хоткевич собрал всех дедов-кобзарей, бандуристов, лирников, согнал в одну капеллу, настроил всем инструменты в один тон, поставил всех в один рядочек, как в колхозе, и сказал: «Врежьте гопака». Все. Это был конец.

— Почему?

— Это была, с одной стороны, очень индивидуальная традиция, с другой — глубоко религиозная, духовная, в-третьих — эпическая. Которая, собственно, делилась на очень давние былины и думы и более поздние христианские псалмы, канты. Что любопытно, кобзари никогда не называли думы думами, это уже более поздний термин, их называли кобзарскими псалмами. Это феноменальное явление в истории нашей духовной и музыкальной культуры — не просто особый предмет гордости, а своеобразный национальный звукоидеал. Идеал звучания, который передавался на более косвенном закодированном уровне. Сейчас очень часто можно услышать: исчезает язык — исчезает нация. А когда исчезает этномузыкальный язык, этнокультурный язык исчезает полностью. И это никого не волнует: подумаешь, какие-то там думы исчезли или еще что-то. А ведь это в какой-то мере более важный язык, он глубже в человеке, в его сущности. То же самое можно сказать и о писанке, вышивке — вся этнокультура у нас исчезает, а это никого не волнует. Да, за язык нужно болеть. Но этнокультурный язык — это значительно важнее и трагичнее.

— Кобзарей не любили ни одни оккупационные власти...

— Проблема существовала постоянно. Начиная с XIII века сильные мира сего пытались их приручить, задобрить, организовать, коллективизировать, сделать из них потешных придворных клоунов, а с другой стороны — то, что не удалось приручить, — уничтожить. Имеем массу примеров. Императрица Елизавета и кобзарь Любисток — Кирилл Розумовский. Императрица влюбилась в него. Он трижды бежал со двора, но его трижды ловили и насильно привозили обратно. В конце концов он все-таки прельстился этими объедками с царского стола и стал великим дипломатом при дворе. Кобзарю Вересаю царь подарил серебряную табакерку, за что община исключила его из цеха. И не потому, что взял подарок, а потому, что ходил и хвалился. А согласно устному неписаному уставу это было запрещено.

Вообще была очень строгая регламентация, благодаря которой, собственно, и сохранилась традиция. «Из песни слов не выкидывать и своего не прибавлять». С одной стороны, традиция была импровизационная, свободная, но это разрешалось тем, кто не позволял себе каких-то особых излишеств.

Интересная особенность. Скажем, в Галичине кобзарей не было. Почему? А очень просто. Кобзарь ассоциировался с казацким разведчиком. Лирники были. Они идентифицировались как свои — нищие. А вот кобзарь — это уже политическая фигура. Польша бандуристов выжигала. Даже по Черниговщине, по Киевщине их было очень мало. Граница тогда проходила по Днепру. А вот на Левобережье — там уже начинается расцвет кобзарства. Хотя со своей стороны царизм московский тоже душил, как мог.

— Традиция уничтожения кобзарства — не большевистская?

— Большевики поставили точку. Последний лирник Власюк ходил по Волыни еще до середины 80-х годов, по Буковине лирники ходили еще в 60—70-е годы. А кобзарей уничтожили намного раньше — в середине 30-х. Никто достоверно не знает ни года, ни места того злосчастного кобзарского съезда. Есть три версии: 1934, 1935 и 1937 год. Одни говорят, что проходил он под Харьковом, другие — под Москвой, третьи — аж где-то на воркутинской дороге. Их сбросили в яму, в мороз облили водой, и они все там замерзли, слепые и беспомощные. Есть легенда, что кто-то выкарабкался, но все это — на уровне домыслов. Хотя с другой стороны, нет никаких документов об этой акции, и существует версия, что ее просто не было. Но куда за несколько лет девались многие сотни кобзарей — остается вопросом открытым.

Сейчас мы должны сказать однозначно, что кобзарство как явление не существует. Оно исчезло в конце тридцатых. Другое дело, что сейчас с этим никто не соглашается. И отдельные бандуристы говорят, что они кобзари, и капеллы бандуристов говорят, что они кобзари, и даже женщины-бандуристки говорят, что они кобзари. Но это уже патология. Никогда не скажу, что я кобзарь. Дело ведь довольно серьезное. Попытайтесь людям это объяснить. Чем попса отличается от аутентики...

— Сейчас на улицах можно встретить людей, которые поют под бандуру. Это те, о ком вы говорите? А есть ли кобзари настоящие, аутентичные?

— Николай Будник, царство ему небесное, считал себя продолжателем непрерывной кобзарской традиции. Георгий Ткаченко не был кобзарем, поскольку был зрячим. Он лишь перенял традицию в тридцатых годах от слепых кобзарей. Собственно, он и был пионером реконструкции того, что мы сейчас поставили на научный уровень. Он пронес это сквозь те страшные времена. Жил в Москве и приехал сюда лишь в хрущевскую оттепель. И еще долго здесь не показывался. И только потом к нему пришел Будник и еще с десяток людей — первая когорта, давшая тот росточек. Теперь есть ученики.

Но дело вот в чем. Существуют три уровня функционирования традиции. Естественный — тогда никаким фольклористам в нее нельзя лезть. Грех. Второй уровень — это реставрация, он также не терпит сильного вмешательства. Зафиксировать — и все. А то, чем мы занимаемся в кобзарском цехе, является реконструкцией. Воспроизведением. И для кобзарства важна не столько интонационная, ритмическая реконструкция, сколько артистическая.

Когда традиция существует, ее нельзя трогать. Когда она немножко забыта, ее можно и нужно спасать. Но когда традиция умирает — у фольклористов полностью развязаны руки. Я всегда привожу классический пример: литовское секундовое пение. Очень архаичный стиль. Это все погибло давным-давно. Они реконструировали по каким-то описаниям, преданиям — на научном уровне, и теперь этим гордятся, это их самый архаичный тип культуры.

Так же и мы должны сделать. Скажем, есть материалы экспедиций Колессы. Огромные фолианты, но там только две-три более или менее полные думы. Еще штук пять можно слепить из разных фрагментов. Теперь нужно браться и дополнять, сводить все по аналогиям и т.д.

Я каждый раз, когда пою свою думу и слышу аплодисменты, думаю: если бы не та экспедиция, профинансированная Лесей Украинкой, мы бы просто не знали, что такое дума вообще, что такое мелодия думы, мелодика, мелос. По тем филологическим записям невозможно знать, как она звучит. Поэтому чрезвычайно важно это делать, и мы это делаем. Включая такие проекты, как «Бервы».

Существует в фольклористике такая проблема. Методика работы остается на уровне конца XIX — начала XX века. Когда люди считали своей задачей записать, обработать и еще, быть может, опубликовать выводы. И все, конец. Мы считаем, что должно быть возвращение. Не в виде нот или текстов, ведь многие их не понимают. Нужно подавать в тех формах, которые любому человеку будут понятны, доступны и интересны. Речь идет о современных носителях, фестивале. Может, это не очень привычно — слушать думу, но, по крайней мере, человек, слушая, что-то себе представляет. А если он еще знает, что это наша дума, — такая, какой она является на самом деле, то это уже интересно.

Я с 1989 года начал записывать думы. И десять лет ждал, искал поддержки. Я знал, что есть люди, знающие этому цену. И дождался. Впервые в Украине издается аутентика на таком уровне.

— Какие есть кобзарские школы сегодня, если они вообще есть?

— Это очень интересная проблема. Фактически кобзарская школа одна, так называемая стретенская, но я ее называю псевдокобзарской. Там все идет по программе музыкальной школы. Учатся играть этюды Черни, что согласно уставу было категорически... не то что запрещено. Но там, где началось искусство, фольклор не имеет места. Была попытка открыть школу в Переяслав-Хмельницком, сейчас делаем еще одну попытку.

— Расскажите, пожалуйста, о вашем проекте. Какие диски выйдут?

— Есть четкая концепция. Проблема вечная — средства. Может, не каждый регион будет представлен. Но такие регионы, как Полесье вместе с Волынью, Подолье, Бойковщина и Гуцульщина, Полтавщина, Приднепровье, Слобожанщина и юг Украины, хотелось бы охватить. Хотя бы восемь дисков сделать в мультимедийном режиме. И, скажем, минимум три диска жанровых: кобзарско-лирницкая традиция, работа над которой продолжается, песенная традиция и инструментально-танцевальная. К ним еще 10—15 обычных дисков — традиция одного села, традиция одной семьи, коллектива, один исполнитель и т.д.

— А кобзарские?

— Уже увидел свет аудио-компакт-диск Николая Будника. «Гей, на Чорному морі...» — кобзарско-лирницкая традиция. Николай Будник был одним из немногих носителей глубинного понимания аутентичности кобзарства. На диске представлен традиционный репертуар народного бандуриста: думы «Про Олексія Поповича», «Про Марусю Богуславку», исторические песни «Побратався сокіл», «Про Саву Чалого» и др. Будник был патриархом киевского кобзарского цеха, и это весьма символично, что его диск открывает подсерию проекта «Бервы». К сожалению, он не дожил до этого дня...

Запланировано примерно 10 дисков. Кроме диска Тараса Компаниченко (он уже готов, только не растиражирован) планируются диски Игоря Рачка, Владимира Кушпеты, лирника Яремы, Костя Черемского, Володи Быкова и, конечно, самого Георгия Ткаченко.

Если есть возможность каким-то образом воссоздать реальное, аутентичное звучание и оптимально его реконструировать — это чрезвычайно важно. Те поколения, которые придут после нас, — они и того не услышат.