Мария Миронова: «Я САМАЯ СЧАСТЛИВАЯ...»

О возрасте, тем более женском, не принято говорить вслух. Но эта женщина, актриса, перед которой я преклоняюсь, Мария Владимировна Миронова, - вне возрастных категорий, хотя в этом году ей - 85. Дарящая и пережившая много счастья и бездну потерь, Мария Владимировна открыла свой 68-й театральный сезон. В Московском театре современной пьесы Иосиф Райхельгауз поставил спектакль специально для нее и Михаила Глузского, где два удивительных артиста на высочайшей чистой ноте лепят образ Невозможности Одиночества.

Тем не менее, Мария Владимировна, приезжая в театр задолго до начала спектакля, сочла возможным ответить на мои вопросы.

- Мария Владимировна, ваша творческая жизнь заняла в историческом отрезке, может быть, самые сложные времена. Профессия артиста зависима, а время, в которое вы работали, было вдвойне зависимым. Как вы сохранили себя, свою индивидуальность и творили во все времена?

- Я просто служила. Как творила? Не понимаю, что я творила. Я пошла в артистки, стало быть, служила театру, служила, если можно так выразиться, своему призванию.

- А как вы пошли в артистки?

- Никаких предпосылок к этому не было, не знаю, пошла и все. Мама моя была учительницей, папа - специалист по текстильной промышленности. Никаких артистов. Просто родители любили музыку, все у нас было очень открыто... Как я пришла в театр? Это было до революции, до катастрофы. Летом творческая жизнь московская перемещалась в дачные местности: Малаховку, Красково, Удельное. В Малаховке был драматический театр, в котором заправлял антрепренер Иосиф Иванович Горелов. Первый раз я на сцену вышла у него в театре.

- Сколько вам было тогда?

- Лет одиннадцать. До этого выступала в Благородном собрании, но я просто танцевала «Вальс» Шопена. А в Малаховке, в пьесе Гауптмана «Потонувший колокол» дети выносят в кувшине слезы Мамуси, вот я и выносила. Потом, когда была постарше, я там играла много ролей. Видите ли, там до революции и даже некоторое время после, был очаг культуры. А потом... Я боролась, чтобы в театре в Малаховке не было барахолки. Ведь он был построен по эскизам, по-моему, Федора Ивановича Шаляпина. Он сам там пел. И там начинали замечательные артисты: Коонен, Раневская, Топорков, Борисов, Певцов. Какие замечательные зрелища бывали там каждое лето! Белый бал - когда цвели яблони, и все девушки должны были быть в белом, с белыми бантами. Когда цвела сирень - сиреневый бал. Очень красиво и необыкновенно. Не потому, что сейчас все так обыкновенно, даже для того времени это было - необыкновенно. Таких артистов я видела, такой репертуар, о котором сейчас молодые режиссеры, даже мой уважаемый Райхельгауз, когда я им называю пьесы, понятия о них не имеют. Потом стала учиться, не знаю, лучше или хуже стала после учебы? Наверное, какая была, такая и осталась.

- Однако, будучи театральной артисткой, вы ушли на эстраду. Это был поворотный момент в вашей жизни? Как это произошло?

- Во время войны, до этого была в драматическом театре. Мы встретились с Александром Семеновичем Менакером - главным человеком в моей жизни. Наверное потому, что хотели быть вместе, потому, что... так случилось, судьба, наверное, такая. Я не была все время на эстраде, Александр Семенович сделал для меня театр. Даже знаменитый Николай Павлович Смирнов-Сокольский, который незаслуженно забыт сейчас, очень умный и талантливый человек, называл нас с Менакером - «внутренними эмигрантами от эстрады». Мы всегда хотели играть. Нам писали те же драматурги, что творили для театра: Володин, Зорин, Штейн. Первыми в России мы стали играть Нила Саймона. У нас были лучшие режиссеры, художники, был прекрасный театр. Это сделал Александр Семенович.

- Мария Владимировна, наша жизнь, да и театр сегодня грешат небрежной речью. (Мария Владимировна машет руками и горько замечает: «Послушайте Думу нашу, с ума сойдете!»). Не могу не восхищаться вашей речью. В спектакле «Уходил старик от старухи», который вы играете с Михаилом Андреевичем Глузским, в общем обычный текст, но вы оба упиваетесь словом, бережно несете каждый звук.

- Родители говорили грамотно. Александр Семенович - петербуржец. У него родители - царскосельские. Все говорили грамотно, по-русски.

- Я слышала, что у вас был знаменитый на всю Москву открытый дом?

- У нас не было знаменитого на всю Москву дома. У нас бывал ограниченный круг людей. Мы не любили новых людей, и наш дом никогда не был безалаберно открытым. Бывали друзья наши. Писатели (простите, я не люблю слово «автор» - это на эстраде), которые с нами работали, оставались нашими друзьями обязательно. Александр Семенович был таким человеком, с которым не дружить было нельзя. Когда мы познакомились, он был известным гастролером, приезжал из Петербурга в Москву и его печатали та-акими огромными буквами в афишах, а меня - ну, такусенькими. Я, наверное, не знаю в жизни такой актерской пары, где муж совершенно ушел на второй план, думая только о том, чтобы сделать все для своей жены. Не потому, что она такая великая и одаренная. Он просто хотел, он обещал сделать для меня театр - и сделал это.

- Второй план? Я бы не сказала...

- Да, он был самым главным, но в актерском смысле он ушел. Ведь в спектакле «Двенадцать разгневанных женщин» Горина и Арканова я играла двенадцать женщин, а он - одного мужчину.

- Мария Владимировна, я много видела ваших работ в записях, в фильмах. Мне кажется, что авторы шли от вашей индивидуальности?

- Нет, они шли к нему, к Менакеру. Даже Зощенко, который не писал ни для кого, написал для нас четыре миниатюры. И общался только с Александром Семеновичем, лишь посылая приветы «многоуважаемой Марии Владимировне». Александра Семеновича я называла - «человек-крючок». Потому что все люди попадали под его великое обаяние и все оставались около нас.

- Вы счастливая женщина?

- Я счастливая. Потому что у меня был самый лучший в мире сын и самый лучший муж. У меня была замечательная семья. Конечно, я самая счастливая.

- Настоящие, крепкие семьи очень редки в нашем мире, особенно, как принято считать, среди творческих людей. Как, от кого это шло?

- От всех. Благодаря тому, что мы все понимали, как мы живем. Жили во взаимном уважении, в правде, в честности и в доброте друг к другу. Вот все говорят - красота спасет мир, - нет, все-таки доброта.

- Сейчас принято жаловаться на жизнь, как вам удается этого не делать? Или это все мимо вас проходит, вас не касается?

- По-моему, это ужасно, что сейчас все время жалуются. Меня касаются все беды, что у всех наших людей, но я не привыкла жаловаться. Это лично мое и больше ничье. Если кто посочувствует - ах, ах, ах! - меня это совершенно не греет и мне это ни к чему. Как сейчас модно говорить - «без разницы мне это». Никогда ни в ком не ищу сочувствия, не жду от людей того, чего они дать не могут. А сейчас, к сожалению, люди ничего не могут дать, кроме озлобленности, зависти, нечестности и неблагородства. Последнее, благородство то есть, просто ушло из нашей жизни. Возродить это невозможно. Не с кого брать пример. Театр наш... да, но этого, знаете ли, очень мало для «вообще».

- Мария Владимировна, кроме спектакля, который вы играете, есть творческие задумки?

- Пока что - ничего. Для старух современные драматурги не пишут, пишут для молодых. Островского Райхельгауз, по-моему, ставить не собирается. Так что не вижу ничего, что могла бы делать, кроме этого спектакля. Может быть, он немного освободится, подумаем. Если хватит сил на это.

- А как проходит ваш день обычно? Чем занимаетесь, с кем общаетесь?

- Общаюсь очень мало с кем. Но у меня, во-первых, - Дом актера. Это общественная работа, очень большая, которая отнимает много времени. Ну и я должна себя обслуживать.

- Вы все делаете сами в доме, по магазинам ходите?

- Нет, этого нет. Смешно сказать, но я Бог знает сколько, не была даже в булочной. Этого я, слава Богу, лишена. Я кого-то прошу, и мне приносят. Иногда заезжаю в магазин, есть один такой, где меня знают. А если вы хотите спросить, как я живу, не скучно ли мне, скажу - нет. Мне не бывает скучно никогда, бывает тоскливо от всего того, что происходит и вообще от того, что со мной произошло в последние годы. Но скучно?! Этого не может быть, когда есть книги, когда есть о чем подумать, вспомнить. И есть у меня два кладбища: одно, где мои родители и мой муж, другое - где мой сын...

- Знаю, что вы очень много делаете в память об Андрее?

- Андрея не забывают: почти каждый день его слышу, несколько раз в месяц - вижу. А когда посещаю кладбище, никогда не бываю одна, народу очень много. Люди приезжают из разных городов.

- Но ведь хочется и побыть с ним наедине?

- Я очень рада, что у него много народу. Пока человека помнят, он жив. Для меня-то он всегда жив: и он, и Александр Семенович. Теперь Андрюша еще и летает на небе - ему планету дали. Еще в 1987-м году, когда он был жив. Теперь я знаю, когда он ближе к нам, когда дальше. Уже почти два года в филиале Бахрушинского музея, в доме Ермоловой - выставка, посвященная Андрюше.

- Мария Владимировна, не собираетесь ли вы написать книгу: о жизни, о людях, о том, что было?

- У нас с Менакером уже есть одна книга. Нет, главным образом стараюсь, чтобы Андрюшина вышла еще одна. А я как-то не собираюсь писать. Как вам сказать? Я о себе настолько обыкновенного мнения, не думаю, что это может быть кому-нибудь очень интересно. А пробивать, чтобы это все напечатали, ходить, кого-то просить?! Никогда ни у кого ничего не просила! За кого-то - да, но для себя ни я, ни Александр Семенович, ни Андрей никогда ничего не просили. Поэтому у нас, в общем, ничего и не было.

- А ваша работа, которую вы все так самозабвенно любили?

- Да, профессию свою надо любить, уважительно к ней относиться - это ведь аксиома. Вот мы это и делали. Для Андрея каждый спектакль был праздником. Это, наверное, и держит меня столько лет на сцене. В этом году - 68-й сезон, и я счастлива, что не потеряла зрительского доверия - это очень важно. И я его никогда не обманула.

- Зритель изменился?

- Конечно, каждому зрелищу - свой зритель. Тот зритель, который ходит на меня смотреть, его осталось уже очень мало. Люди или поумирали, или уехали. У меня, наверное, сейчас в Америке больше зрителей. В Нью-Джерси был открытый эфир, я разговаривала с людьми, одна женщина из Канады кричала в трубку: «Я выросла на вас! Вы меня слышите?!». Много моих зрителей в Америке, в Израиле, сейчас были на гастролях в Прибалтике - там их тоже много.

- Мария Владимировна, у меня еще много вопросов к вам, но мучает совесть: сейчас спектакль, вам еще нужно подготовиться. Позвольте наш разговор не считать законченным. С вашего разрешения и по желанию читателей мы вернемся к нему? Дай вам Бог здоровья, сил и радости в театре и в жизни.