Марина Соколян: «Для нарушения табу тоже нужна определенная зрелость»

Чем измеряется зрелость литературного процесса? Очевидно, что не только количеством и даже сугубо литературным качеством текстов, количеством и «раскрученностью» авторов. Не менее важным показателем является степень разработанности тем и явлений, которыми живет социум, заполненность всех жанровых, видовых и стилевых ниш, сотворенных мировой литературой, и способность к их синтезу. Если под этим углом зрения смотреть на украинский литпроцесс, то он выделяется больше потенциалом, чем реальными достижениями. Возможно, еще срабатывает инерция отталкивания от канона соцреализма, когда тружеников писательского цеха принуждали продуцировать типичных людей в типичных обстоятельствах? В новом историческом контексте это называется элегантнее — «мейнстрим», или главное течение. На прошлогоднем Форуме издателей во Львове на тему «Мейнстрим в литературе как синтез жанров» даже организовали дискуссию, которая состоялась в рамках Международного литературного фестиваля. Творчество одной из участниц этой дискуссии Марины Соколян выделяется решительностью и грациозностью соревнования по таким мощным течениям нашей повседневности, как потребительство, конформизм и психологическая самоизоляция современного человека. Именно об этом, а также об отчаянных попытках преодолеть стеклянную стену отчуждения повествует новый роман писательницы «Посторонние в доме» (К.: Факт, 2006).

— В продолжение упомянутой дискуссии о мейнстриме как синтезе жанров хочу спросить: в твоих первых книгах угадывается атмосфера мощных корпораций, с юмором и антропологической придирчивостью передан образ жизни и мышления представителей бизнес-среды. Кому ты прежде всего адресуешь свои художественные тексты — сообществу менеджеров или их клиентам?

— Не могу сказать, что проникаюсь тем, на какую полочку в конце концов будут положены мои произведения. Скорее толчком к писанию является внутренняя потребность. У меня нет особого уважения к такому явлению, как корпоративная культура. Собственно, в пьесе «Душегубы и Дух капитализма», написанной на тему, так сказать, «корпоративных будней», действие происходит в аду. Корпоративная культура искривляет человеческие отношения и нормальные человеческие эмоции. В этом плане текст адресован и мне лично…

— Это своеобразное искупление грехов, и ты подаешь какие-то сигналы и предостережения обществу…

— Я словно шпион, засланный на вражескую территорию, передаю оттуда информацию тем, кто там не был (смеется). Но и многие мои знакомые, работающие в крупных корпорациях, поняли юмор этой книги.

— Но от кого было больше отзывов — от коллег или от друзей и родных, не посвященных в тонкости «связей с общественностью»?

— Дело в том, что люди, серьезно занимающиеся бизнесом и все свое время посвящающие карьере, практически не читают художественной литературы — особенно украинской и современной. И мне неоднократно приходилось слышать от них, дескать, зачем отвлекаться на такие непрактичные вещи, когда у меня есть цель — стать биг-боссом. Поэтому больше отзывов я получаю от гуманитариев, которые взглядом со стороны могут посмотреть на бизнес-круги, посмеяться над ними.

Но часто случается так, что люди, чувствительные к гуманитарным материям, вынуждены работать в крупных корпорациях и заниматься не совсем естественными для них делами. И это одна из проблем, которую мне хотелось затронуть и в упомянутой пьесе, и в романе «Кодло».

— В «Одеяле лунатика» ты не только выходишь на более широкое пространство наблюдений, но и создаешь своеобразную экспериментальную площадку в виде вымышленной страны Архады с ее богами, народами, историей. Но ведь история (пусть и вымышленная) — это определенная претензия на собственную мировоззренческую модель...

— Полагаю, у каждого человека в жизни случается такой момент, когда он начинает видеть мир в другом масштабе. Как свидетельствует теория изменения парадигм, на определенном этапе, когда собирается достаточно новых фактов, возникает необходимость в новом теоретическом базисе. Так же и в человеческом опыте, когда много увидено, услышано, пережито, вынужден менять взгляд на вещи.

Такое случилось и у меня перед написанием книги «Одеяло лунатика», я начала интенсивнее путешествовать, знакомиться с культурой Византии и Средиземноморья. Хотелось не только больше знать об этом, но и, что называется, пощупать.

Сильное впечатление оставил Стамбул. Это настоящая встреча цивилизаций. Там я впервые поняла, что наша западная цивилизация — далеко не единственная и не образцовая реальность.

— «Одеяло лунатика», перетканное «этнографическими раздумьями о том, куда пропала магия», и грустью по волшебным сказкам. Но якорь авторского внимания, как мне кажется, ближе. Наше поколение тоже пережило определенный цивилизационный перелом, перейдя от подвальной архаики к рыночным отношениям и глобальной информационной паутине, что имеет не меньшие антропологические последствия, чем хрестоматийная «неолитическая революция»...

— Приятно слышать, что эта моя метафора оказалась понятной. Действительно, есть не только архетипы, общечеловеческая или национальные мифологии, но и мифология частная. И пока мы находимся в детском возрасте, у нас есть много верований и переживаний, которые легко соотносятся с древними мифами и героическим эпосом. А со временем это все нивелируется, поскольку с возрастом мы становимся более прагматичными. Но наши частные мифы остаются с нами, скрываясь в подсознании. У современный людей с этим связано немало внутренних конфликтов. Прагматизм может лишь пригасить эту потребность, но не уничтожить ее совсем.

— Но в книге «Посторонние в доме» речь идет уже не о волшебных сказках, а о рафинированной каббалистике...

— Поиск продолжается, поскольку если нет поисков, то нет и жизни. Не в обсуждении некоторых каббалистических идей дело. Здесь есть попытка поразмышлять над тем, что зрелое национальное сообщество, которое достаточно долго находится вне своей исторической родины, вырабатывает стратегическую идеологию Возвращения.

Интересно, что у евреев Европы есть традиция — встречаясь на Песах, проговаривать друг другу ритуальные пожелания «До встречи через год в новом, отстроенном Иерусалиме». Это не означает встречу в реальном городе, это надежды на то, что жизнь повернет к лучшему и сам человек переживет духовное обновление, возвратится к себе, к своему настоящему Дому. Идея этого возвращения является давней мифологической конструкцией: чтобы стать мудрее, нужно оставить дом, увидеть мир, а потом возвратиться.

— Почти в каждой из своих книг ты прибегаешь к объединению в одном тексте различных приемов речи. Самыми искренними мне кажутся монографические пассажи — такое впечатление, что в тебе умер настоящий ученый...

— Причем в мучениях. В свое время я жалела, что не прослушала достаточно курсов по культурологии, и теперь таким образом наверстываю... Могилянка накладывает отпечаток на человека, можно сказать, ставит невыводимое клеймо на лбу. Как-то так произошло, что обучение для меня оказалось довольно благодарным делом. Преподавателей интересовало не только знание источников, но и наше мнение по поводу штудированной темы. Из-за этого и остались прекрасные впечатления о студенческих годах и сохранилась потребность что-то еще дочитать, доучить, додумать.

Однако не считаю, что я могла бы стать профессиональным ученым. По крайней мере, мой научный руководитель всегда отклонял мои работы из-за того, что они были «слишком художественными». Но сейчас, без научного руководителя, я могу не заботиться о рамках. Возможно, это не очень удобно для читателя, но я так пишу потому, что мне интересно разобраться в этих проблемах.

— Что или кто для тебя является ориентиром в выстраивании собственного и литературного стиля и ценностей?

— Прежде всего следует осознать, что любой автор несовершенен, он развивается. И единственное обучение, которое будет действенным, это — самоусовершенствование.

Любимые авторы... они есть, на них хочется быть похожей — не буквально, а в смысле какой-то духовной завершенности.

— Объясни немного, что для тебя означает это затертое ныне понятие духовной завершенности?

— Это внутреннее ощущение покоя и мудрости, когда человек масштабно воспринимает вещи и может несколько отстраненным взглядом посмотреть на то, что с ним происходит. Такой человек уже не находится в тюремной камере своих сугубо персональных проблем.

Вот свежий пример. Читала недавно Катрин Мийе «Сексуальная жизнь Катрин М». Интересная книга — и для антрополога, и, наверное, для сексолога.

У украинских авторов есть изначальное старание любой ценой преодолеть советскую (имперскую и колониальную одновременно) традицию. А это иногда тоже сводит судорогой тексты. Но это не органичный постмодерн, не от глубины души, как, например, у Джойса. Можно заметить, что каждое произведение Джойса — это как шаг к новой эстетике. Первые его вещи больше тяготеют к авангарду, со временем появляется модерн с декадансом, и уже потом начинается постмодернизм. А когда дети 16-17 лет издают что-то такое вроде рефлексивное и закрученное... ну какой же это постмодернизм! Да, это бунт против традиции. Но чтобы по-настоящему восстать против традиции, нужно ее как минимум почувствовать и хоть немного понять. Для нарушения табу тоже нужна определенная зрелость, только тогда это дает свободу.