Куклы на меня не жаловались

Светлану Виноградскую я встретила случайно. А впрочем, вполне закономерно — на выставке-ярмарке. Выставка, правда, называлась «Волшебный мир самоцветов». Но тем ярче на фоне ровного полудрагоценного блеска выделялись керамические рожицы, фигурки и пейзажи в пастельных тонах. Едва скользнув взглядом по коричневато-зеленовато-голубоватым картинкам, забредшие на вернисаж люди вдруг понимали, что дальше уже не пойдут.

Здесь рыба-солнце плыла в облаках, и чукотская девочка улыбалась из-под пушистой шапочки, и росло как бы сшитое из керамических лоскутков дерево неясной породы («елка» — сказала автор, но скорее уж ливанский кедр), и павлин кичился ярким хвостом и покачивал пряничными лапами, похожие конечности болтались под избушкой Бабы-яги. Вообще разнообразные избушки, домики, замки, мельницы, башенки имелись в изобилии. Вероятно, они и создавали магию уюта, притягивавшую зрителей.

— А вы подходите, можно потрогать.

— Ваше?

— Конечно. Без моего участия оно не продается.

— Никогда вас не видела. Да и вообще ничего подобного не встречала. А давно вы этим занимаетесь?

— Больше двадцати лет уже. Но вы не расстраивайтесь: на люди я и правда недавно стала выходить. Раньше дома сидела, на шее у мужа, творчеством занималась. Теперь жизнь заставила пойти «на панель».

— И кто у нас муж, не волшебник ли?

— Нет-нет, он очень серьезный человек, бизнесмен. Ему мои художества кажутся бредом, дет­скими игрушками. Даже несмотря на то что с некоторых пор (биз­нес мужа прогорел) именно эти «игрушки» стали основными нашими кормильцами. Но он терпит, куда деваться.

…«Терпит», скажу я вам, не совсем то слово. Входя в квартиру Виноградских, сразу понимаешь, что к художествам жены «серьезный человек» — между прочим, геолог, горнолыжник и альпинист — относится как минимум уважительно. В двухкомнатной «сталинке» одну комнату занимает двадцатилетний сын Валентин, в закоулочке второй, предназначавшемся, видимо, для встроенного шкафа, глава семьи оборудовал «личный кабинет»: компьютер, полки со специализированной литературой. А на остальной жилплощади прочно обосновались совы, лешие, вороны, японские пейзажи, африканские силуэты, чукотские мотивы. Панно, лампы, тарелочки, вазочки, чашечки, чайнички, кофейнички. Проволочки, прутики, картонки, стеклышки, лоскутки и прочее. Кое-как это богатство делит территорию с книгами, которых тоже немало. Большей частью — фантастика, но попадаются и философы, и классики, и инженерные справочники, и просто книжки с картинками.

— Меня вдохновляют такие картинки, — говорит художница, демонстрируя книжку-«раскладушку» «Кот в сапогах». — Кста­ти, раскрою вам страшную тайну: сама я рисовать не умею.

— Не может быть. Скромничае­те.

— Совсем нет. Ко­нечно, я всю жизнь что-то рисовала, лепила, мас­терила, и близким это казалось фантастически гениальным. Прозрение пришло в лице преподавателя художественного училища, к которому мама приволокла мои «шедевры» и меня вместе с ними. Преподаватель был очень вежлив и корректен, но я почувствовала, что мои картинки не ложатся в его представление о том, кто должен учиться в этом заведении. И правда, это были довольно жалкие потуги. Может быть, если б я стала работать с утра до ночи, что-то бы вырисовалось. Но работать с утра до ночи мне не хотелось, а к тому времени моя сестра, ее муж и много другого приятного народу учились в политехе, и решение пришло само собой.

— Кем же вы решили стать?

— Ого!

— Да, тогда казалось почти фантастикой. Учиться было очень интересно, закончила с красным дипломом.

— По специальности работали?

— Ни дня.

— Почему?

— Уже на практике (мы проходили ее на «Хартроне») поняла, что режимные предприятия — не мое. Система, при которой вся жизнь — день за днем, минута за минутой — расписаны наперед и нельзя отклоняться от графика, мне ну никак не подходила. К тому же еще в институте я вышла замуж, родила ребенка — ушла в декретный отпуск до года, потом продлила до трех лет, потом до шести. Уже начался развал, меня потихоньку сократили (числилась на том же «Харт­роне»). Но печали не было. Я занималась ребенком и творчеством, а муж нас всех кормил.

— Когда же, собственно, это творчество началось у вас осознанно?

— В институте, на третьем курсе. Это был 1986 год. Сестра случайно набрела на детскую художественную студию, которая занимала подвальчик как раз недалеко от нашего дома, и посоветовала мне туда сходить. Руко­водитель студии не хотел брать студентку, но я его уговорила. Пробегала в студию два года, а потом брак, ожидание ребенка. Учитель сказал, что беременных детей не бывает. Мы расстались, но сбить меня с этого пути уже было нельзя.

— Я понимаю, лепили сами. Но керамику ведь надо где-то обжигать?

— Вижу. Несчастные куклы. На выставках и на фото они такие праздничные, сплошные короли и королевы, а здесь тол­пятся, как в троллейбусе в час пик. Им это не вредно?

— Пока не жаловались. Серьезно. Я их время от времени достаю, протираю, поправляю наряды и украшения, разговариваю с ними. К некоторым так привыкла, что и продавать не хочется.

— Тут мы с вами подошли к щекотливому вопросу: сколько стоит?

— Однажды ко мне пришла девочка от какого-то делового издания. Она расспрашивала о процессе изготовления, о труднос­тях, о секретах творчества, о ценах, о себестоимости, а когда вышла статья, я ужаснулась: это было прямое приглашение для налоговой инспекции. Все бы ничего, если б озвученные цифры хоть наполовину отвечали реальности. Да, куклы стоят дорого. Раньше я вообще не брала за них деньги, делала только для себя или дарила друзьям. Но потом оказалось, что многие из них не понимают истинной ценности подарка. То, во что я вкладывала все силы и душу, казалось им пустыми безделушками. И я перестала так делать. То есть дарить еще дарю, но уже с умом, с оглядкой, не всем. А цена всегда условна, и во многом зависит от того, сколько человек готов заплатить. Когда я только начинала делать кукол, они стоили двести гривен. Потом цена возросла до пятисот, потом — до тысячи. Но это не догма, а такой ориентир. Как-то один коллега — он делает картины из полудрагоценных камней, продает их по всему миру, — восхитился одной моей куклой и попросил продать со скидкой. Но услышав цену без скидки, закричал, что она должна стоить в десять раз дороже.

— Вероятно, в Америке?

— Про детей всегда рассказывают забавные истории. С вашими случались?

— А как же! Есть у меня такая еврейская женщина — Розочка. Как только я начала ее делать, одна подружка решила ее у меня купить. Когда же работа была закончена, и я позвала подружку забирать заказ, она встала перед куклой в недоумении. Ро­зочка вышла слишком похожей на подружкину свекровь, с которой у нее были не лучшие отношения. Но зато другой приятель, едва увидев мою красавицу, расхохотался, сказал, что никуда без нее не уйдет, и, конечно, купил. Теперь Розочка попадает ко мне только на время выставок.

— Вторую такую вы уже не сделали?

— Нет. Хотя некоторые куклы я повторяю. Например, у меня было уже несколько Солнышек, Осеней, Зим. Но это не клоны. У них одно имя, одна идея, но детали костюма, нюансы позы, выражение лица — этого повторить нельзя. А иные и вовсе существуют в одном экземпляре. Для последней выставки я сделала целую кукольную композицию «Зеленый и Красный» — по стишку, который мама читала мне еще в детстве. Эту композицию я собираюсь везти в Москву в начале апреля.

— Как в богатой российской столице принимают ваше творчество?

— Вы знаете, там это уже бизнес. В этом есть как положительные, так и отрицательные стороны. Плюс в том, что при удачном рас­кладе (продастся вся коллекция) можно безбедно и беззаботно жить и заниматься творчеством. А минус в несколько механис­тичес­ком, что ли, подходе. Там издается специальный жур­нал: если ты в него попал, то твои работы уже априори будут иметь коллекционную ценность и продавать­ся за любые деньги. Если нет — хоть из кожи выпрыгни, коллекционеры не заметят. Кроме того, там уже выработаны некие строгие каноны, которым должна соответст­вовать любая кукла. Скажем, ткань для ее платья специальным образом состаривается, а затем расписывается вручную. Все украшения — только ручной работы… А я поступаю проще, творю, так сказать, на подножном корме.

— Например?

— Много времени уходит на одну красавицу?

— В среднем месяца три, если без придумывания. Самый длинный период занимают работы с глиной. Сначала делается лицо, потом руки, остов — он у меня тоже керамический. Потом все раскрашивается, обжигается два-три раза. А еще, не дай Бог, изделие при обжиге может лопнуть. Тогда все сначала.

— Часто лопается?

— Довольно-таки. Вообще все, что вы здесь видите, на самом деле существует вопреки здравому смыслу и всем законам. 40% керамики отбраковывается.

— Почему?

— Потому что раньше мы покупали сырье на будянском фаянсовом заводе, там оно было первоклассное. Но завод закрылся, и нам пришлось переключиться на Славянск. А Славянск, не в обиду этому прекрасному городу будет сказано, славен горшками. Для горшков такая глина годится, а для тонких ювелирных работ — увы. Но ничего, выкручиваемся. Да… а дальше девушке надо вставить волосы — на это уходит примерно полдня. Еще полдня — на создание прически. День я шью ей наряд. Затем какое-то время украшаю. Было как-то, что готовая одетая кукла несколько месяцев не выходила в свет, потому что я не могла подобрать ей достойное ожерелье.

— Света, мне ужасно нравятся ваши куклы и лесовички, и домики. Но если говорить отстраненно, это ведь такое хлопотное предприятие сомнительной доходности. Ладно, если хобби или при богатом муже… Но ведь многие сейчас обратились к куклам как к основному делу своей жиз­ни. Откуда в наше время в нашей стране такой всплеск «кукольничества»? И кстати, вас саму обилие кукольников не пугает?

— Меня пугает серость, скука, тоска, бездарность и безмыслие. Но если за куклу берется человек без ума и без таланта, это сразу видно и никому не интересно. А по-настоящему творческие люди не могут пугать, они могут только обогащать друг друга новыми идеями.

Может быть, вы и правы, и сейчас особая мода на этот вид искусства. Но я об этом как-то не думала. Скажу только о себе. На создание первой куклы меня сподвиг один клиент. Он покупал мои миниатюры, а потом пришел и сказал: «Нужен Пьеро». Я ответила, что не могу, что специализируюсь на другом, а поразмыслив решила: почему нет! И сделала Пьеро. Заказчик, правда, от него отказался, но остановиться я уже не могла. Об­разы новых кукол преследовали меня тут и там. Иные — как Женщина-елка, подсказанная сыном, — приходили от других людей. Иные — как Зеленый и Красный — из книжек. Это как наркотик. Наверное, все мы, кукольники, когда-то сильно не доиграли. А может, в нас была заложена усиленная порция детства.