Книга, которой не существует

Вопрос, можно ли назвать книгу, которую держишь в руках, несуществующей, для многих, наверное, покажется странным. Конечно же, если она опубликована и ее можно взять в руки, более того — купить, то явно существует. Какое еще доказательство ее существования нужно? А что делать, если в руках ее держать можно, а читать — нет? Можно стараться, уговаривать себя, можно заставлять себя, но разве это чтение? Что делать, если знаешь, что это неординарный роман замечательного автора, а разворачиваешь — и видишь недоразумение, а не перевод? А если не знаешь?..

Я такие книги называю умершими, и, к сожалению, их в моей библиотеке немало. На этот раз в их компанию попал первый украинский перевод (издан отдельной книгой) романа «Снег» нобелевского лауреата прошлого года, выдающегося турецкого писателя Орхана Памука (Фолио, 2006). Только за это произведение Памук, перечень литературных премий которого более чем ошеломляющий, получил две европейские награды — Prix Mеdicis Etranger (2005) и Prix Mеditerranеe Еtranger (2006).

Читать плохой перевод хорошего произведения — все равно что наслаждаться прекрасным видом, заваленным большими кучами мусора. На это способны либо большие ценители природы, которые могут внутренним взглядом увидеть или домыслить испорченную красоту, либо преданные исследователи, для которых такое объединение — интересный случай для опытов. Обычному наблюдателю, то бишь читателю, такое, скорее, не под силу. В лучшем случае, когда такой читатель хотя бы примерно знает, что за книга попала ему в руки, он просто вернет ее на магазинную полку. А если не знает? Как продать украинскому читателю, чьи литературные вкусы в географическом и языковом плане сконцентрированы на северо-востоке от Украины, украинский перевод какого-то турка, пусть и нобелевского лауреата? Как им объяснить, что этот автор, который «пишет» с русизмами и ошибками, использует корявые синтаксические конструкции, демонстрирует отсутствие логики, памяти, а отчасти и просто здравого смысла, — один из известнейших и сильнейших писателей нашего времени? Кто в это поверит?

Бог с ними, русизмами и кальками с русского: неприятно, но «шерстяне пальто» (вместо «вовняного»), «кличку» и «прозвисько» («прізвисько») или «отрутохімікат» («добриво») можно пережить. Труднее с ерундой наподобие «хліва для соломи» (это «клуня», ибо «хлів» — для животных), «голови, заколисаної автобусом», «дівчат у тюрбанах» (это какая-то эмансипация по-турецки), «42-літнього парубка», «гарного на вроду», «кивати пальцем», «крихких тіл... як в акторської богеми», «чайхани» (в Турции, а не в Средней Азии), «прибалтійської архітектури» (петербургской), «скотопромисловця» («скотобій») или «фотошопу» (не компьютерной программы, а фотоателье). И это лишь крошечная доля перлов, густо рассыпанных в тексте.

Совсем беда с корявыми словосочетаниями и предложениями: «минули роки... його радісних днів», «людське буття приносить тобі спокій», «в оповідях відчувався... стрімкий розвиток подій на вістрі леза між буденним плином життя та смертю», «як завжди щовечора», «безробітні дивилися телевізор та через вікна — на сніг», «його голубі очі мали відтінок насиченої блакиті», «в ньому пульсувала якась сила, що притягувала інших і струмувала з тієї довіри, яку він насамперед відчував до самого себе».

Последний пример очень показателен относительно другого, очевидно, главнейшего недостатка этого перевода — полнейшего непонимания переводчиком того, что он переводит. (О чувстве языка и стиля оригинала и вспоминать не стоит.) Да, доверие других превращается в доверие к самому себе; ссылка профессора в Анатолию вместо Сибири превращается в «відносно нетяжке заслання до Сибіру»; путь русских к Средиземному морю в XIX веке, который проходил через Анатолию, становится путем к Каспию (здесь и без знания истории можно обойтись — стоит только карту взять в руки); герои Чехова, которым чрезмерное благородство мешает добиваться успеха в жизни, характеризуются как «нерішучі невдахи в особистому житті»; разговор главного героя, выдающего себя за журналиста, с жителями города превращается в «розмову з виборцями, які, наче невиправні журналісти, тримали в руках аркуші паперу й ручки». Ужас главного героя из-за того, как быстро самоубийства девушек в Богом забытой, бедной провинции превратились в будничность, соединились с общей серостью и безнадежностью, в которой живут обитатели этого города, оказывается ужасом из-за того, «як несподівано, безцеремонно, нагло ввірвалося самогубство дівчат у плин звичайного буденного життя». Ресторан, который посещали чиновники в галстуках, оказывается рестораном, куда эти чиновники с какой-то радости приглашали главного героя. Воинствующие леваки в бурные турецкие
1970-е годы становятся «героями-ліваками», политический театр 1970-х, который продуцировал популярные лозунги и переживал золотые времена, превращается в «розрекламований лозунгами політичний театр» с «нечисленною публікою». Впрочем, едва ли не самая интересная метаморфоза под волшебными пальцами переводчика происходит с Энвер-пашой, турецким политическим деятелем начала XX века, активным участником Младотурецкой революции 1908 года: в украинском переводе он превращается в «революціонера-якобінця», таким образом путешествуя не только в пространстве — из Турции во Францию, но и во времени — на более чем сто лет назад.

Все это было бы очень смешно, если бы не было так грустно. То, что могло стать настоящим событием в отечественном книгоиздании, стало, мягко говоря, досадным недоразумением, если не откровенной халтурой. Сначала подумалось, что издательство и переводчик так спешили издать свежеиспеченного нобелевского лауреата, пока украинцы еще в состоянии удерживать в памяти его имя, что отдали в печать подстрочник. Но нет, в интервью «Газеті по-українськи» переводчик Олесь Кульчинский говорит, что «Снег» был переведен раньше, чем в России (там перевод издали еще в конце весны прошлого года), и только недоразумение с копирайтом задержало выход украинского издания на полгода.

В конце концов, чья бы здесь ни была вина, результат неизменен. «Снег» издан, и вряд ли в ближайшем будущем появится другой переводчик с турецкого, который сделает свое дело более профессионально и качественно. А это только один роман Памука, их есть еще шесть, и новый под названием «Музей невинности» должен появиться в скором времени.

На самом деле в рецензии на «Снег» мне бы хотелось говорить не о переводе, а о самом романе, который занимает особое место в творчестве Памука, и о его авторе, к сожалению, мало известном в Украине. О том, каким актуальным для Украины может показаться Орхан Памук и его, по собственному признанию автора, «первый и единственный» политический роман. Или мог бы показаться… Ведь «Снег» — это роман о том, что означает чувствовать себя провинциальным, забытым и заброшенным и вместе с тем иметь уютное ощущение дома; как это — жить в стране, имеющей две души, две истории, два пути, которые невозможно разъединить, как бы этого кому-то ни хотелось; можно ли быть поэтом в стране, которая не ценит своих поэтов, и «может ли поэт позволить себе не обращать внимания на то, что происходит вокруг, когда в мире царит несчастье».

Главное действие романа разворачивается в городке Карс на самой границе с Арменией вокруг ряда самоубийств молодых девушек-мусульманок, которых принуждают, в соответствии с законами светской Турецкой Республики, снять чаршаф — традиционный платок. И женщины, и ислам становятся заложниками силовых упражнений мужчин, которые, в свою очередь, являются заложниками бедности, безработицы, униженности и бессилия. Снег, засыпавший городок и на несколько дней полностью отрезавший его от остального мира, дарит главному герою, поэту Ка (Ка-Карс-кар, что по-турецки означает «снег»), который только что вернулся из 12-летнего изгнания, из Германии, ощущение чистоты и безгрешности. Однако он не в состоянии засыпать следы насилия, агрессии, смерти, нагло врывающиеся в человеческую жизнь... и очень быстро превращающиеся в рутину: и никто уже не обращает внимания ни на смерть девушек, ни на танки на улицах, ни на кровавый трагифарс, в который превратился спектакль в Национальном театре, сойдя со сцены на заснеженные улицы провинциального города.

В «Снеге» с особым мастерством проявляется излюбленный прием Памука — отражение. Провинциальный Карс — бывшая столица большой империи, а теперь обедневший и серый город Стамбул — Турция, восточная и западная, османская и европеизированная, средневековая и современная, мусульманская и светская, закрытая и сосредоточенная на себе, открытая и экспансивная, провинциальная и центральная... Поэт Ка, который не может писать в Германии, но вдруг начинает писать посреди полнейшего безумия в Карсе, — рассказчик Орхан, друг Ка, который рассказывает читателю историю Ка, влюбленного поэта и испуганного предателя, — писатель Орхан Памук, который всю жизнь мечтает лишь о том, чтобы писать, запершись в своей комнате, а жизнь принуждает его быть политическим.

Это зеркало возвращается и к читателям Памука.

Книги Памука, кстати, часто критиковали то за создание непривлекательного образа Турции для Запада, то за чрезмерное внимание к турецкой истории, ее имперскому компоненту, — можно считать какими угодно, только не мертвыми. Так же, как и книги других современных писателей, которые попадали к украинскому читателю в плохих переводах или не попадали вообще. И писатели — с Нобелем или без него, — и читатели (русско- и украиноязычные) заслуживают большего уважения со стороны издателей. Может, тогда наконец читать на украинском будет престижно — поскольку приятно, интересно, качественно.