Игры в литературоведение

Факт столкновения в нынешнем литературоведении национальной и космополитической идей, кажется, уже никого не удивляет. Более того, со времени инвазии в гуманитарную сферу «альтернативных» методик вроде скандального «шевченковедения» Олеся Бузины и постмодернистского анализа Григория Грабовича чужеродные для официальной науки пути ее развития обрели полнейшую легитимность. Сегодня в Институте литературы им. Т. Шевченко НАНУ, этом извечном форпосте академизма, как-то незаметно и успешно прижились вышеупомянутые «альтернативные» (постмодерные и удивительно феминистические) методики, вот только сейчас они воспринимаются официозом как вполне реальные пути дальнейшего развития украинского литературоведения.

Кстати, некоторые научные сотрудники из Института литературы долгое время не хотели понимать автора этих строк, когда он писал об «официальном литературоведении». Что это за досадный «советский» рудимент в наше независимое время? Дескать, столько неофициальных заморских методологий нынче свободно обрабатываются академической наукой, а кое-кто все равно подозревает ее в засилье идеологических постулатов. Следовательно, стоит объяснить: «официальное литературоведение» — это штат академиков, профессоров и других погонщиков «современной» науки, которые, владея какими угодно новейшими методологиями, все равно отстаивают ретроградную позицию «национальной» правды в стиле откровенного агитпропа. Они, конечно, могут факультативно, то есть на уровне шутливого тренинга, литературоведческо-критического клуба «Академические беседы» при Ин­ституте литературы, или вроде такого себе академического хобби, применить заморские знания для развенчания молодых и не очень неформалов-постмодернистов вроде Ю. Андруховича, В. Ци­булько и С. Жадана (как это делает Т. Гундорова в сборнике статей «Чернобыльская библиотека. Украинский литературный постмодерн») или О. Забужко, В. Еш­килева, И. Карпы (которых рассматривает Н. Зборовская в монографии «Код украинской литературы»). Впрочем, предметом «серьезного» разговора о «настоящей» литературе на заседании оче­редного и официального научного совета вышеупомянутого инсти­тута останутся Шевченко с Фран­ко и Лесей Украинкой. Несоответствие натужных инноваций в современной литературной науке ее непосредственному призванию — обслуживанию литературы не только давней, но и новейшей — вот основная проблема «официального» литературоведения.

Даже вооружившись модным фрейдизмом и лелея «проекты пси­хоистории» новейшей украинской литературы, заимствованные у российских коллег-ученых, наш научный официоз все еще рас­считывает на природу, а не культуру, партийно-номенклатурную интуицию, а не прогрессивное знание. Дескать, украинское литературоведение возродится за счет расхлябанности местной специфики, суровые методики сегодняшнего дня со временем станут мягче и деформируются, и снова пригодится темное вино «славянской души». Кое-где как раз таковой является взращенная в хрупкой пробирке воинствующего феминизма идея современного литературоведения. Ведь прежнее раздвоение на услужение официозу и нездоровое сектантство и кухонная коллективность «новых литератур» просто должны были породить такую ситуацию, когда в узком кругу «реформаторов» изобретается вышеупомянутое ноу-хау. Вспомните, как властелины такого тайного знания в свое время, а именно на заре независимости, почувствовали себя героями-партизанами, достойными высоких наград. С такими настроениями они и вывезли свою науку на тогда еще гостеприимный Запад. Впрочем, и там про­явили собственную героическую ментальность или же служебно-патриотическую раздвоенность – скрытое стремление к новациям и склонность к групповому герметизму. Так что ничего полезного для национальной культуры, кроме нескольких академических грантов и нескольких компьютеров, оттуда не привезли. Взамен «достойно представили Украину», сбив с толку и без того растерянную и выдоенную нашу диаспору — собственными персональными антологиями по истории литературы и искусства. Словом, попытки избавиться от вышеупомянутой раздвоенности закончились тяжелым разочарованием и депрессией, а также сетованиями на засилье «всего старого», результатом чего стали закономерные расколы и развалы и без того изможденного аппарата культуры. Но Шевченко остался вечно живым, как и вся древняя, или же «дооктябрьская литература».

С исторической точки зрения, это можно объяснить, ведь древняя литература всегда была разрешена официозом, потому что она была где-то там далеко, к чему бывает можно что-то добавить или убрать. Скажем, до недавнего времени чествования Т. Шевченко официальной Системой сопоставимы разве что с возвеличиванием самого Ленина. Это была, так сказать, гуманитарная собственность правящего в культуре аппарата — личная и неприкосновенная. Взамен современная литература одним только непонятным «бунтарским» существованием, а также интерпретациями прошлого посягала в глазах Системы на эту собственность. А это уже было и остается преступлением. «Шевченко для нас — и Глагол, и Закон! И никакими Фрейдами, Юнгами, Шопенгауэрами и Шпенглерами, экзистенциалистами и постмодернистами его не измерить и не переиначить — руки коротки» — определяется А. Сизоненко в «Літературній Україні».

Следовательно, наши официальные научные работники уже в новейшее время возятся вокруг наработок почти исключительно классической литературы как раз потому, что тяжеленное наследие с давних пор «присвоенных» официальной наукой авторов вроде Шевченко имеет безопасный сертификат «национального» качества, а патент на литературу современности еще надо получить и отработать. Они, конечно, стараются, и свидетельством тому имеем «постмодерные» труды вышеупомянутых Т. Гундоровой, Н. Зборовской, а также актив менее известных любителей прогресса в литературной науке вроде Я. Голобородько. Но при этом, будучи представителями все-таки официального литературоведения, они сталкиваются с проблемой методологии, которую обсуждают по одному и тому же принципу «официального» непонимания сути проблемы. А именно — обвиняют друг друга в «украинофильском» анахоретстве или «постмодерном» отступничестве от академического канона, не желая признать, что проблема состоит только в атрофированной во время многолетней литературной стагнации искренности их писаний, доступности для читателя и пригодности для истории литературы.

Но пусть и незначительные сдвиги происходят, и официальному литературоведению иногда хочется поиграться в облегченные жанры. Ведь до недавнего времени между критиками не происходило более или менее серьезных дискуссий, если не принимать во внимание апокалипсического пошиба союзные круглые столы о «смерти поэзии» и т.п. И не происходили они как раз потому, что не хватало поля для критической проверки выдвинутых гипотез, путей развития и теоретических соображений. Догматизм официального критического аппарата, по сути, рассчитан только на физический отбор объектов критики, заменяющий анализ. Спорадические «Академические беседы» в Институте литературы, а также тамошний виртуальный отдел критики на страницах в который раз почившего в Бозе «Книж­ника Review» погоды обычно не делают, но уже считаются со мнением «альтернативного» литературоведения. А все потому, что в среде молодых научных работников продолжается приспособление к условиям сотрудничества как с официальным Институтом литературы, так и с разнообразными заграничными фундациями, приглашение на заманчивую стажировку в которые сложно получить, если ты приверженец академического литературоведения и не приветствуешь постмодерную современность.

Оно и понятно в ситуации, когда натужные усилия официоза по регенерации оборванных той «современностью» культурных традиций повсеместно обернулись нигилистской позой, стёбом и отрицанием идеологии в культуре. К этому привели бюрократический авторитаризм высшей школы, а также подступающий рынок новых идей и методик. Не в последнюю очередь это произошло также из-за того, что уровень профанации в Украине до недавнего времени был чуть ли не самым большим во всем мире, ведь на протяжении многих лет существовала ориентация на одну из самых фальшивых идей: народ всегда прав. И во времена, когда мы были закрыты для остального мира, все казалось намного проще: никакого разграничения методологий в официальном литературоведении не существовало, как, например, «не существовало» в СССР политзаключенных, рок-музыки и секса. Уже сегодня кое-кто осторожно и факультативно, но без отрыва от «официального» производства, выдумывает новые модели существования в условиях посттоталитарного режима и новомодной Болонской системы, а кто-то до сих пор требует запретить заморские практики и методологии. Причем менее сообразительные молодые научные работники из «официального» призыва еще верят своему начальству, когда оно говорит, что постмодернизм повлек за собой новейшую Руину украинской науки, а от писанины Грабовича, будто от проклятых наркотиков, вырастают рога и отваливается нос. И молоденький кандидат филологических наук без жилплощади и собственного ума, принятый в Институт литературы на правах донора крестьянского догматизма и любителя новейшего агитпропа, по-школьному тянет руку с первой парты: постмодернизм и наркотики уничтожить до основания!

Взамен скорая потеря «альтернативной» литературоведческой публикой доверия к обычно знаковым в украинской культуре фигурам, которой, например, всегда был Тарас Шевченко как народная икона и жупел официоза, связана с тем, что эти фигуры уже не в состоянии заполнить собою вакуум, образуемый извечным ожиданием Мессии, Пророка, Вашингтона и т.д. Что касается пантеона национальных святынь, это ожидание просто изменилось по своей природе. Прошлое перестало быть альтернативой, хранилищем, единственной формой культуры. «К Тарасу Шевченко нужно подходить, как к Везувию», — пишет А. Сизоненко в «Литературной Украине». Но ведь постоянно жить на вулкане, согласитесь, не очень уютно! Так же, кстати, как и в музее — неудобно и довольно неинтересно, о чем все узнали еще в начале нигилистических 90-х.

Вспоминается, как накануне автор этих строк писал о том, что в области «живой» литературной критики происходят определенные сдвиги. Дескать, рынок, формируя читательский спрос, выдвигает собственные критерии интеллектуальной работы, и позиция структурного ликбеза, дидактического просвещения и сохранения культуры теряет свою социальную обеспеченность. Взамен критик становится автором-стилистом настолько, что все в большинстве своем обсуждают не его концепцию, а то, как он пишет. И вот уже за каких-нибудь десять лет официальное литературоведение в лице Т. Гундоровой доросло до понимания этой самой поп-критики, о чем уже можно говорить всерьез, а не с «альтернативных» позиций. При этом даже дискуссии возникают вокруг этого «неофициального» предмета разговора, и Н.Зборовская в журнале «Слово и время» уже ставит в вину Т. Гундоровой воспевание поп-критики, к которой принадлежат ІБТ, О. Бузина, А. Бойченко. Дескать, первую книгу Гундоровой «ПроЯвление слова» невозможно было читать из-за герметичности «постмодернистского» изложения, тогда как следующие ее статьи, опубликованные в неакадемических изданиях типа «Книжника Review», а также труды наподобие «Чернобыльской библиотеки» легки и доступны для рядового читателя. А это уже измена академическим, то есть корпоративным интересам «официальной» науки. По­тому что, скажем, сама Н. Зборовская, издав свой «Код украинской литературы», в котором применила принципы психоанализа к рассмотрению новейшей истории писательства, осталась на «официальных» позициях изложения своего психоаналитического дайджеста. И при этом, заметим, выступила чуть ли не революционеркой!

Различие между формой подачи любого нового научного материала или знания и его актуальной ценностью для нашей сов­ременности определяет конфликт не только методологий, но также их злорадных интерпретаций. Например, в своих выступлениях в прессе вышеупомянутая Н.Зборовская поражена тем, что Т. Гундорова называет литературоведа Соломию Павлычко «дилетанткой». Не понимая, что во время публикации в середине 90-х годов монографии «Дискурс модернизма в украинской литературе», в котором С. Павлычко использовала доступную форму изложения малоизвестного материала, иной путь подачи информации был неэффективен. По-видимому, автор «Дискурса...», в отличие от завидующих Павлыч­ко исследователей ее творчества, менее всего заботилась о сохранении своего «официального» статуса литературоведа, стремясь «по-дилетантски» просто заполнить белые пятна в истории литературы. Поэтому неудивительно, что такую же методологию стремится освоить для обнародования собственных взглядов уже на современных писателей ее коллега Т. Гундорова, и это вполне закономерное желание. Диле­танство при этом означает приближение к неакадемическому, рядовому читателю, а также неподдельное желание «официального» литературоведения быть ближе к «неофициальному», живой жизни литературы. Кому-то это удается лучше, кому-то не удается вовсе, но главное при этом — не делать красивую мину при плохой игре. Поскольку, если «неофициально» берешь, проигрываешь эту игру.