Хранитель сновидений. Театровед и телеведущий Виталий Вульф: «Великие актеры остались в прошлом веке»

У меня нет дома ввинченного в телевизор «пипл-метра». Никто и никогда меня ни разу в жизни не спрашивал, какие передачи я смотрю (или хочу смотреть), и это частное мнение, увы, пока никак не повлияло на рейтинговый беспредел на отечественном ТВ. Но если б «измерили»… Если б спросили… То, например, на текущей неделе хотя бы капля моей персональной рейтинговой симпатии на три вечера точно прилипла бы к каналу СТБ (начало в 22.40). Это время отдано циклу Виталия Вульфа «Серебряный шар» — программам известнейшего театроведа и телеведущего о «священных чудовищах»: актерах и писателях, политиках и музах политиков, музыкантах и… (на текущей неделе прошли передачи о Раисе Горбачевой, Леониде Утесове, Клавдии Шульженко). Его интонации давно стали «зарплатой» пародистов, его мемуаров (одноименное название — «Серебряный шар») не сыскать на книжных полках, его творческие вечера собирают переполненные залы, а одно его критическое слово о театральных явлениях (течениях, ситуациях) порою весомей томов иных «искусствоведов». Под занавес 2005-го читатели самой массовой российской газеты назвали его одним из трех самых лучших телеведущих страны… В эксклюзивном интервью «ЗН» Виталий Вульф рассказал о Ефремове, Табакове, Тарасовой, Ладыниной, а также о своем отношениям к нынешним тенденциям на ТВ и в театре.

Намедни Вульф отметил как бы тройной юбилей. И свой персональный. И творческий. 15 лет назад он впервые появился в телеэфире с программой о Марии Бабановой, а десять лет назад благодаря Владу Листьеву возник телецикл «Серебряный шар». Давно нет Листьева… Но вульфовский «Шар» не так-то просто загнать в лузу — он катится по своей особой траектории, оставаясь одной из немногих программ, отмеченных авторской интонацией и неповторимой манерой. Передача, ставшая попросту отрадой для интеллигенции, которая в аномальном море телешлаков порою отчаивается найти хоть что-нибудь разумное, доброе, человечное. И атмосфера его программ, и даже его московская квартира в районе метро «Смоленская» — некое особое пространство, выдержанное в духе старины и многими забытого изыска. Стеллажи книг... «Их уже складывать негде!», — сетует при встрече. Еще уникальная живопись — Ларионов, Волошин, Штеренберг, редкие гравюры XIX века. В гостиной — старинный рояль, уникальная мебель. Он часто бывает в Париже и в разных других городах, но никогда не прельщается ни модными атрибутами, ни сиюминутными лейблами. Говорит: «Я — консерватор». Некоторые критики называют Вульфа «одиноким гипнотизером». Как по мне, он еще и «хранитель сновидений»: драматичные судьбы, переломные эпохи, уникальные имена, о которых он вспоминает, действительно кажутся давними снами, которые вроде и растаяли, но память о них по-прежнему будоражит.

— Виталий Яковлевич, вначале не о прошлом, а о текущем. Читатели не поймут, если не спрошу о ваших последних впечатлениях в связи с некоторыми резонансными проектами. Как приняли «Мастера и Маргариту» Бортко?

— Некоторые серии добротны. Например, первая, вторая. Четвертая серия, встреча Мастера и Маргариты, мне показалась менее удачной. Но в целом это большая и важная работа. Работа мастеров. Бортко уже фактически в первой лиге наших режиссеров.

— А как вы отнеслись, например, к фильму «Есенин» отца и сына Безруковых?

— No comment. Это неприлично комментировать.

— А за работами украинских мастеров следите? Могут наши актеры, режиссеры стать героями ваших будущих программ?

— Темы моих программ рождаются не по принципу российский это актер, или украинский, или молдавский… Важна тема, судьба. У меня не так давно была программа о потрясающем украинском актере Бориславе Брондукове, великом мастере эпизода, чьи жизненные муки не поддаются описанию… И я снимал эту передачу у вас в Киеве, наблюдая по ходу работы, как разительно изменился город… Конечно, сегодня интересен Богдан Ступка в первую очередь. В России на него и мода, и спрос. Несомненно, Богдан Сильвестрович — выдающийся актер. И в «Водителе для Веры» его образ генерала произвел на меня ошеломляющее впечатление. Он был на недосягаемой высоте. По сей день помню и давний одухотворенный, элегантный спектакль Русской драмы «Священные чудовища» режиссера Романа Виктюка с участием прекрасных киевских артистов…

— …Ады Роговцевой, Ларисы Кадочниковой, Евгения Паперного, Людмилы Погореловой, Олега Исаева, Нины Шаролаповой, Мальвины Швидлер.

— Да-да… Во время московских гастролей Киевской русской драмы видел и «Ревизор» с Юрием Мажугой и Ларисой Кадочниковой. Но, к сожалению, в последнее время об украинском театре знаю не много. Разорваны связи… Да и гастролей меньше. Чаще доносятся лишь вести о каких-то театрально-околополитических склоках…

— Для вас имеют значение «производственные показатели»? То есть цифры рейтинга «Серебряного шара»? Ведь вы работаете не на массовую, а на «целевую» аудиторию — тех, кто еще надеется найти на ТВ «обломки» культуры.

— Разумеется. Я всегда слежу за рейтингами. Поверьте, они достаточно весомы. Конечно, во многом интерес аудитории к той или иной передаче определяют либо тема, либо имя героя. Например, большее количество людей интересует личная драма жены Сталина. И меньшая часть зрителей сегодня вспомнит замечательную актрису театра и кино Нину Дорошину, которая блистательно сыграла в комедии Владимира Меньшова «Любовь и голуби», была одной из ведущих актрис «Современника», а сейчас, увы, редко выходит на сцену. Хотя в свое время ее ценил и любил Ефремов. И как актрису, и как женщину.

— О самом Ефремове вы подготовили уже три авторские программы…

— Последняя по времени передача называлась «Еще раз о Ефремове». Когда я пришел к руководству телеканала «Россия», непосредственно к Олегу Борисовичу Добродееву с этой идеей, он сказал: «Но ведь это было!» Но я убедил его, что это получится совсем иная программа. И с другими акцентами. Более жесткими. То был в том числе и мой ответ на жуткий фильм о Ефремове, представленный Первым каналом. Фильм, судя по которому, Олег Николаевич ничем иным, кроме пьянства, в своей жизни более и не занимался. Ну, допустим, пишет или говорит о Ефремове какие-то неприличные вещи актер Всеволод Шиловский — ладно, это Шиловский, все знают, кто он такой. Но даже Доронина, у которой есть очень непростые счеты к Олегу Николаевичу, и та отказалась сниматься в подобном безобразии. Возмутительно также, когда молодой критик пишет в центральной прессе: «Ефремов — не наш современник!» И все это о большом актере и режиссере. О строителе театра... О человеке, чье влияние на театральный процесс неоспоримо. Поэтому та программа о Ефремове и получилась как натянутая тетива.

— В таком случае, зачем, по-вашему, провоцируют весь негатив вокруг Ефремова? Это кому-нибудь сильно нужно?

— Возможно, это кому-нибудь и нужно. Чтобы доказать, например, свою преданность Олегу Павловичу Табакову — нынешнему руководителю Художественного театра. Дело в том, что Ефремов — очень близкий для меня человек. Я видел его в разные периоды жизни. У нас была и тесная дружба, и полосы необщения. Но я никогда не забуду, как он оказался рядом со мной в трудную минуту, когда я потерял родного человека… И теперь уже никогда не забуду самого Олега Николаевича в санатории «Подмосковье», когда он был совсем больной, не мог дышать, зависел от аппарата искусственного дыхания и с трубочками в ноздрях бесконечно сидел у телевизора. Мы подолгу без слов смотрели в этот телевизор. Старались не касаться тем Художественного театра. Он и сам все прекрасно осознавал... Но уже не было сил что-то изменить, исправить. Последний его выдающийся спектакль в Художественном вышел несколькими годами раньше — чеховские «Три сестры». То была одна из самых безысходных его постановок, когда в финале со сцены исчезало все — дом, жизнь, надежды, мечты…

— В рейтинге газеты «Собеседник», определяя трех самых главных людей прошлого года, вы неожиданно назвали три фамилии…

— …Миронова, Спиваковского и Доронину.

— Да, но почему? Ведь не Путина, не Ходорковского и не Плисецкую, как многие другие.

— Во-первых, Женя Миронов — один из самых талантливых актеров своего поколения. Это, по-моему, всем понятно. Во-вторых, Даниил Спиваковский — как мне кажется, один из самых одаренных и обнадеживающих молодых артистов, замечательно сыгравший в фильме Валерия Тодоровского «Мой сводный брат Франкенштейн», а сегодня успешно работающий в Театре имени Маяковского у режиссера Сергея Арцибашева. И, в-третьих, для меня стала неожиданностью и в какой-то степени даже потрясением Татьяна Васильевна Доронина в спектакле МХАТа имени Горького «Васса Железнова». Она играла столь мощно и тонко, как, мне кажется, давно не играла. Татьяна Васильевна когда-то обиделась на одну мою программу, где я попытался рассказать о ее творческой драме, заметив, что она не «ведущая», а «ведомая», и ее разрыв с Товстоноговым стал роковой ошибкой… Теперь вот удовольствие от ее игры. И ощущение, что подлинный талант не смогут сломить ни времена, ни обстоятельства.

— И все-таки, почему вы столь резко поменяли «телепрописку»? Ведь на Первом у Константина Эрнста у вас тоже было приличное эфирное время и рейтинги.

— В какой-то момент мне позвонил Сергей Леонидович Шумяков, гендиректор телеканала «Россия», и предложил перейти к ним… С Эрнстом Константином Львовичем мы расстались, как мне кажется, без обид. Хотя никогда и ничего в отношении моих программ мы с ним не обсуждали. Я сделал на Первом около двухсот программ. И все это осталось там… Получается, что я теперь не имею никакого отношения к этим передачам и все это авторская собственность Первого. А там есть очень большие для меня ценности… Разумеется, что-то я повторил — теленовеллы о Симоне Синьоре, Марлен Дитрих, Фаине Раневской. Но то были уже другие истории. А те повторить невозможно. Да и не получится.

— Предполагают, что ваш уход с Первого был спровоцирован циклом о диктаторах: Гитлере, Тито, Муссолини.

— Из-за этого все и вышло… Константину Львовичу не понравилась моя программа о Еве Браун. Он посчитал, что это не «антигитлеровская» передача. И хотел, чтобы была откровенно антифашистская программа. Но я ставил иную цель — раскрыть нутро и психологию фашизма через трагедию конкретной женщины, возлюбленной фюрера, разделявшей с ним и триумфы, и падения. Ведь порою частная история дает большую проекцию на общие процессы, нежели безличностные исторические рассказы, ставшие сегодня общим местом. Видимо, на канале этого не поняли.

— Но с Альбиной Листьевой и Андреем Разбашем вы ведь по-прежнему поддерживаете дружеские отношения?

— Несомненно. Это близкие для меня люди. Все, что связано с Владом Листьевым, вообще дорого для меня. Это был умный, подвижный, гибкий, невероятно обаятельный и очень талантливый человек. Когда я перешел на канал «Россия», и стали думать, о ком могли быть первые программы, я ответил сразу: «Меня создал Листьев, давайте сделаем программу о нем». Раньше мне казалось, что у него безоблачная судьба, что по жизни ему сопутствует только удача. Несмотря на обилие самых невероятных слухов, у него все-таки была счастливая жизнь с Альбиной, и он никогда ни о ком не говорил дурно. Непосредственно общались мы примерно полгода. Я часто вспоминаю, как при первой встрече Листьев спросил меня: «Скажите, Виталий, а где лежит ваш текст?» И был потрясен, когда понял, что никакого текста и никаких шпаргалок не существует в природе, а программу я записываю сходу — с одного дубля. На него это произвело большое впечатление. Хорошо помню и начало марта 1995 года, когда сообщение об убийстве Листьева меня потрясло… Настроение было ужасное. И то, что программа, придуманная Владом, продолжает жить — это и его заслуга... К сожалению, при Эрнсте этой передачей меньше интересовались. Я был на канале никем, почти ничего не значил в программной политике канала. Не скрываю, что на новом канале мне комфортнее. Только минувшей осенью вышли передачи о Приемыхове, Янине Жеймо, Синатре, «МХАТ и Сталин»… Руководство предлагает делать передачи о современных актерах. Но, право, это не просто…

— Нет достойных? Чем не герой Женя Миронов, особенно после успеха «Идиота»?

— Есть достойные. И я, кстати, делал программы о Спиваковском, Домогарове, танцовщике Николае Цискаридзе. Но у некоторых актеров нет сюжета в судьбе — хотя есть и роли, и успех. Или, наоборот, есть сюжет, но о некоторых вещах не принято говорить, чтобы не преступить этическую черту. А без судьбы — нет и истории. Я уже говорил о Миронове, он, несомненно, талантливый актер. Но в «Идиоте», увы, я видел Смоктуновского. И это мне мешает объективно воспринять хорошую работу Жени в фильме Бортко. Иннокентий Михайлович в роли Мышкина был другой... Даже сегодня, когда смотришь очень старый фрагмент записи этого великого спектакля Георгия Товстоногова, то ощущаешь грандиозность образа. Это не персонаж, а живой человек, не сыгранный, а прожитый Иннокентием Михайловичем.

— Но Табаков в одном из недавних интервью намекнул, что и Смоктуновского не стоит идеализировать, так как последний период его творческой жизни — как бы прочерк…

— Что за чушь... Олег Павлович не может пережить, что не стал таким артистом, как Смоктуновский.

— Это, видимо, не стоит печатать?

— Нет, почему же, именно это и стоит печатать. Такой талантливый актер, как Табаков, вначале удивлял, потрясал. Теперь осталось только мастерство. Как можно говорить, что последний этап творческой жизни Смоктуновского не во всем удачен… Когда он гениально играл Иудушку в «Господах Головлевых» во МХАТе. У него выдающиеся последние киноработы — «Дети солнца», «Кража», «Дамский портной»… Я могу перечислять бесконечно! Руководителю сегодняшнего Художественного театра надо понимать, что он не может говорить все, что ему приходит в голову. Так нельзя. Есть правила. Помню, как, посмотрев премьерную «Последнюю жертву» во МХТе, на ТВ в программе «Ночной полет» Максимова я сказал, что на сцене был замечательный Олег Табаков, но не было героя — Прибыткова. Табаков обиделся смертельно. Но когда у него был юбилей, то я пришел его поздравить... И он развел руками от удивления, видимо, полагая, что я его враг. А я его очень люблю и ценю. Это талантливейший артист. Но в том, конкретном спектакле режиссера Юрия Еремина, действительно, не было ни Прибыткова, ни Юлии Тугиной, сыгранной актрисой Зудиной, — зачем же лукавить? Люди моего поколения видели в этой пьесе на сцене Художественного гениальную Аллу Константиновну Тарасову…

— …которой сегодня приписывают либо какие-то «грехи», либо упрекают в том, что ее обожал Сталин.

— Она была первой актрисой страны. С этим бессмысленно спорить. Действительно кричали в зале: «Да здравствует Сталин! Да здравствует Тарасова!» Но правда и то, что ей посвятил свои гениальные строки Борис Пастернак: «То же бешенство риска, Та же радость и боль, Слили роль и артистку, И артистку и роль». Он был потрясен ее Марией Стюарт в трагедии Шиллера. И почти все ее роли становились художественными потрясениями. Умирать буду, но буду помнить ее сцену в «Трех сестрах», когда она выходила из глубины, подходила к березе и говорила: «Доктор, вы любили…» Я видел ее «Анну Каренину», она играла, когда ей было уже за 50. Тогда нельзя было снимать этот спектакль на пленку. Но сняли. И теперь показывают к очередному юбилею, дискредитируя и игру великой актрисы, и театр. А сцена, когда она выходила в «Стюарт» на казнь… Ангелина Иосифовна Степанова мне рассказывала, что всегда стояла за кулисами и наблюдала за Тарасовой, когда шла эта сцена, потому что были магия, волшебство. Тарасова ведь, между прочим, уроженка Киева…

— Да, родилась на улице Лютеранской в доме номер 1…

— Сегодня ее легко казнить, чернить, перечеркивать. Или вспоминать о том, что была членом партии, хотя в партии тогда были почти все. Но никто не говорит о скрытой драме актрисы. Ведь и ей приходилось жить двойной жизнью. В 1943-м она влюбилась в летчика Александра Пронина, генерал-майора авиации. Потом лично просила у Сталина, чтобы Пронину позволили на ней жениться (ему категорически не разрешали оставить прежнюю семью). Вождь, находившийся под впечатлением фильма «Без вины виноватые», не стал возражать. Но поставил условие: Пронин навсегда должен оставить службу в армии. И, любя Тарасову, этот человек был отлучен от своего дела, которому был предан беззаветно, причем в самом расцвете карьеры. Это тоже не прошло для нее бесследно. Это болело в душе…

— Почему все-таки возникают такие «кампании», неужели так сильно чье-то желание вытеснить одну актрису или одного режиссера на периферию культурной памяти?

— А почему показали к юбилею Любови Орловой ужасающий фильм «Скворец и Лира», который она сама приказала забыть и не показывать никогда? А почему Тарасову показывают в наиболее неудачно снятой работе? Потому что успех простить нельзя. А они были первыми. И с этим кто-то не может смириться по сей день. И пытается как-то скомпрометировать. Помню, как Мария Ивановна Бабанова отхлестала одну актрису только за то, что та посмела сказать дурное о Тарасовой… Но все это — прошлое, когда было время громадных актрис.

— У вас всегда контрапунктом проходит как бы два мира: прошлое — прекрасно, нынешнее — спорно… Неужели сегодня нет актрис, которых вы без лукавства могли бы назвать великими?

— Нет. Не могу. И вам не советую их искать… Не найдете. Все великие актеры остались только в прошлом веке. Это данность. А нынешние игры в «суперзвезд», в «мегазвезд» — все это уже низведено до пародии. Да, и сегодня есть талантливые, даже большие лицедеи. Но великих — нет.

— Хорошо, тогда составьте на свой вкус и риск рейтинг действительно великих актрис прошлого века. Вот так сходу — лучшую десятку…

— Пожалуйста… Тарасова. Бабанова. Зеркалова. Мансурова. Степанова. Раневская. Добржанская. Марецкая. Бирман. Андровская… Могу продолжить!

— А как появилась в вашем звездном сонме, скажем, Надежда Аллилуева — жена Сталина?

— Это интересная история. Я прочитал книгу вдовы Юрия Трифонова «Единственная» — об Аллилуевой. Книга Ольги Трифоновой меня взволновала, она была ярко написана, к тому же я узнал, что в Москве живет племянница Надежды Аллилуевой — Кира Павловна. Представьте, ей 85 лет, и она до сих пор называет Иосифа Виссарионовича «дядей». Мне говорит: «Дядя Ося сохранил письма к тете Наде. Мне тогда было 12 лет, но я была на ее похоронах и все помню». Наверное, и эти письма могли бы стать материалом для программы. Но к ним нужны отдельные комментарии. Сталин никогда не вызывал во мне никаких симпатий, я всегда был антисталинистом. Но в их письмах — большая любовь двух разных людей. Аллилуева, возможно, была единственным человеком, которого он был способен любить… Но возвышать его имя не хотелось. Ведь любовная история романтизирует любого злодея.

— А история Зинаиды Райх, жены Есенина, а затем жены Мейерхольда, что вы искали в этой судьбе?

— А в передаче все об этом сказано. Я позволил себе процитировать ее слова: «С Есениным была связана страсть и темнота, с Мейерхольдом — ясность и благодарность, я любила Сережу темно и страстно, Севу — ясно и благодарно». Она была сложнейшей личностью. Отношение к ней биографов Есенина может быть разным. То ее пытаются уничижать, как это делал Мариенгоф, просто ненавидевший ее, называвший «дебелой толстой еврейкой», хотя она была наполовину немкой, наполовину русской… То ее пытаются возносить… А драма — в раздвоенности. И, конечно, ужасный трагический финал, злодейское убийство…

— Если уж возникла тема загадок некоторых судеб, то позвольте спросить, почему вы столь резко и даже оскорбительно написали в своей книге о внуке режиссера Григория Александрова — «бездарь», «лодырь»?..

— Потому что Гриша выбросил на помойку все архивы Любови Петровны Орловой! Он практически уничтожил бесценные свидетельства о киноидоле целой эпохи, звезде, перед которой преклонялись миллионы людей. До него, правда, многое уничтожила и Галина Васильевна, жена Александрова, до этого жена Дугласа, сына Александрова. Как известно, у режиссера «Веселых ребят» была болезнь Альцгеймера, он уже мало что понимал, был беспомощен, и, чтобы сохранить свое большое состояние, заключил этот родственный брак… А его внук Гриша впоследствии уехал за границу, открыл ресторан в Испании, потом где-то потерялся… Как потерялись и бесценные документы, связанные с Орловой. Осталась только легенда.

— Тогда еще об одной легенде… Вы довольно близко общались со второй по статусу кинозвездой сталинской эпохи — Мариной Алексеевной Ладыниной. Меня никогда не покидало ощущение, что во всем известном мифе (муж и режиссер Пырьев наложил табу на ее карьеру — и вторая половина ее жизни «благодаря» ему оказалась перечеркнутой) есть недосказанность, недоговоренность...

— Все так и не так… Судьба Ладыниной — светлая на экране, но местами темная в жизни. У Марины Алексеевны, которую я очень любил, по-моему, в жизни был только один враг — она сама. Ведь уже никто не вспоминает, что Пырьев предлагал ей перемирие, хотел вернуться к ней после всех своих увлечений молодыми актрисами. Да и со временем власть его ослабла. Он уже не мог абсолютно всем кинорежиссерам приказать не снимать свою бывшую жену. Отказывалась она сама. Она приняла для себя такое решение. Хотела остаться в памяти людей молодой и задорной героиней «Богатой невесты», «Трактористов», «Кубанских казаков». И обвинять кого-то было бы не совсем справедливо. Вообще, все это очень тонкие и деликатные темы — судьбы и «игры» легендарных актрис. Их жизненные сюжеты порою гораздо более изобретательнее нежели сюжеты советских картин, в которых они снимались. Между ними самими всегда были очень непростые отношения. Вот совсем недавно мне позвонила Лидия Николаевна Смирнова и плакала по телефону, сетуя, что несправедливо обидела (даже оскорбила) в своей книге Марину Алексеевну Ладынину. Сложные «игры» были между Бирман и Раневской, потому что в «Дядюшкином сне» первая обошла великую Фаину Георгиевну. В стороне от всех была только Любовь Петровна Орлова — она была дистанцирована, отъединена от них и своей прижизненной легендой, и внутренней самодостаточностью. Совсем недавно, делая программу о Янине Жеймо, легендарной Золушке из одноименного фильма Надежды Кошеверовой, я еще раз поразился и этой незаурядной личности… Она снялась в тридцати картинах, а ведь помнят только «Золушку»! В цирке она играла девочек, а в зрелом женском возрасте сыграла юную сказочную героиню! Во время войны, пробираясь страшными дорогами в Алма-Ату к своему мужу, для многих она была уже погибшей… Она все-таки достигла цели, но увидела рядом со своим супругом… другую женщину. И это потрясение подвело ее к черте гибели… Но выстояла. И в 1947-м прогремела «Золушкой». Или недавний по времени сюжет — судьба трагически погибшей актрисы
МХАТа Елены Майоровой. Разные версии, разные домыслы… Писали, что ее довело до отчаяния несправедливое положение в театре, якобы ее задвигали… Но это клевета. Ефремов ценил Майорову в середине 90-х, как никакую другую актрису. Она была фактически примой. Играла в «Тойбеле и ее демоне». У нее замечательно получилась Маша в «Трех сестрах». Но Лена была человеком сложным, нервным. Было пристрастие к алкоголю. Были съемки у режиссера Пьянковой, и на съемочной площадке возникло увлечение одним человеком… И уже у себя дома на балконе в раздерганном и болезненном состоянии она одну за другой зажигала спички, пытаясь прикурить — и мгновенно вспыхнуло ее легкое платье… Поэтому уж кого-кого, а винить Ефремова (очень любившего Лену), в этой трагедии попросту бесстыдство.

— Виталий Яковлевич, прошлое светло и прекрасно. Но хочется вернуться в настоящее, которое в театральном плане, видимо, слегка сумрачно, а местами и ужасно. У вас ведь до недавнего времени были теплые отношения с Мариной Нееловой, а теперь…

— Когда я увидел в «Современнике» спектакль «Сладкоголосая птица юности», где играла Марина Мстиславовна, то не мог отнестись к этому зрелищу равнодушно. Тем более, любя эту замечательную актрису. Дело даже не в том, что я когда-то переводил именно эту пьесу Уильямса и с нею связан незабываемый период моей жизни — ведь я хотел, чтобы в пьесе играла Мария Ивановна Бабанова (затем во МХАТе роль принцессы Космонополис гениально играла Ангелина Степанова)… Просто я смотрел новый спектакль с ужасом — в пьесе исказили все. В образе — тоже. У автора рассказ о звезде, которую подбирает уже немолодой жиголо, когда актриса терпит творческое фиаско. А в «Современнике» играли об увлечении актрисы неким молодым человеком и барахтались в большой кровати. Оказались снижены смысловые регистры Уильямса. Не для сравнения, конечно, но Степанова играла тему и судьбу, а Неелова играла частную ситуацию и определенное физиологическое состояние.

— Как полагаете, что сегодня ищет в театре западная публика на основании своего критического, и субъективного зрительского опыта?

— Ищут классику. На Западе много ставят Чехова, Горького, Достоевского, Гоголя. Конечно, по-разному ставят. Недавно в Париже видел попросту уголовный спектакль «Преступление и наказание», чудовищный с эстетической точки зрения, но попасть на него было нереально. Я спросил актрису «Комеди Франсез», почему вокруг этой постановки такой бум, и она ответила: «Но французы же не читали Достоевского! Хотя все слышали о нем — и вот они первый раз пришли, чтобы узнать, столкнуться с этим гением». Невозможно было попасть и на «Дачников» Горького в Лондоне в Национальном театре Оливье: зал на 1500 мест — и переаншлаги. Спектакль оказался потрясающим. Мне с товарищем досталось два стула в последнем ряду, но было неважно где… Было важно что… В Париже с большим успехом на сцене «Комеди Франсез» идет «Лес» Островского в постановке Петра Наумовича Фоменко — выдающегося российского режиссера. Получается, не всеми ценностями пренебрегают…

— А что вас больше всего тревожит в современных тенденциях отечественного театра? С одной стороны, есть достаточно стабильный репертуарный театр, наподобие Малого, Маяковки или того же «Современника». Но есть и активная новая театральная волна, сделавшая в Москве своим знаменем аббревиатуру «NET» (новый экспериментальный театр, можно и так прочитать…). Могучий, Жолдак, Пресняковы, Чусова. Это ведь тоже «дни нашей жизни», театральной жизни...

— Я приверженец психологического театра. Я любил и люблю театр, который потрясает. Многие из тех, кто представляет так называемую «новую волну», разрушая текст и порою бессмысленно выражая самих себя, зачастую просто фокусники. Факиры на час. Несомненно, есть среди них талантливые люди. Но этот театр меня мало волнует… Сегодня театр не задевает, потому что, к сожалению, часто превращается только в простое развлечение. Теряется смысловая основа и остается либо шоу-бизнес, либо эксперимент ради эксперимента. Но я уверен, что тот традиционный, многими обруганный театр способен доставлять людям и радость, и удовольствие. Уверен, что власть этого театра не умерла, и у него всегда будут поклонники. Но каким бы ни был театр — экспериментальным, психологическим, поэтическим, — во всем нужна профессиональная культура, а эта культура не предполагает стирание художественной памяти… То, что сегодня часто пытаются сделать. Уверен, что даже самые спорные коммерческие проекты, то, что пришло в нашу театральную жизнь лет пятнадцать назад, не способны замутнить потребности зрителей в высокой и подлинной театральной культуре. Чем меньше ее — тем чаще тянутся к ней. Помните чеховский диалог в «Вишневом саде»: «Способ тогда знали. — Где же теперь этот способ? — Забыли. Никто не помнит.»

Виталий Яковлевич Вульф — доктор исторических наук, театровед, переводчик. Одним из первых в Советском Союзе перевел пьесы Тенесси Уильямса (всего перевел около сорока пьес для театра). Автор и ведущий телепрограммы «Серебряный шар». Родился в Баку. Прожил там 17 лет. Сразу после окончания школы уехал в Москву. Отец Виталия Яковлевича был известным адвокатом. Мама, Елена Львовна, преподавала литературу. По совету отца поступил на юрфак МГУ, стал кандидатом юридических наук, но увлечение театром перевесило, стало основной профессиональной деятельностью. Автор книг «Ангелина Степанова — актриса Художественного театра», «Звезды трудной судьбы», «Серебряный шар» и многих других. Сегодня готовит к публикации книгу «Женское лицо России».