Голливудские клоны. «Стиляги» и «Обитаемый остров»: послесловие и послевкусие

Новогодние кинопремьеры, так отчаянно конкурировавшие друг с другом за профессиональное признание и зрительский рубль, затихают на глазах, оставляя прямо противоположные рецензии и обывательские высказывания. И середины здесь нет. Столь масштабно распиаренные «Обитаемый остров» и «Стиляги» получили по заслугам от всех слоев населения. Заслуги оценивались как положительно, так и не очень.

Большое коммерческое русское кино ворвалось в 2009 год, гордо демонст­рируя докризисные бюджеты и конкурентоспособность в отношении Голливуда по части технических достиже­ний. Уже немало — заставить постсоветского зрителя шагать в ногу с буйно и абсурдно цветущим капитализмом. Продавать отечественные сказки и мечты, как бесполезные, но такие тра­диционные под Новый год елки. Филь­мы Бондарчука и Тодоровского уже ста­ли событиями нового года, умудрив­шись, вопреки ставке на интертеймент, интуитивно добиться общего звучания идейного бекграунда — борьбы юношеского максимализма с тоталитаризмом. Пафосно, но как эффективно.

«Обитаемый остров» и «Стиляги» — это такие два голливудских клона. Похожие по манере заимствований и перекомпиляций голливудской классики. В случае с экранизацией Стру­гац­ких — это шик американской фантастики и экшна (от «Блейд-раннера» до «Убить Билла»), «Стиляги» — подража­ние «Бриолину» и «Мулен Ружу» (в принципе, как и в первом случае, можно вспомнить еще с десяток первоисточников). Неудивительно, что отсмотревший со мной оба фильма житель Евро­союза понимал все почти без перевода. Универсальность киноязыка «Острова» и «Стиляг» сложно недооценить. И все же, если мы играем на поле интертеймента, «Стиляги» Тодоровского с бедной моралью, но богатой палитрой кинематографичского выражения лично мне больше по душе. И не только потому, что кризис актуализировал его роль великого утешителя, подобно мюзиклам великой американской депрессии. С чисто кинематографической точки зрения, эта «мечта, ценою в 10 центов», сделана безупречно.

«Стиляги» еще долго будут называть первым настоящим российским мюзиклом (действительно мюзиклом, а не музыкальной комедией, замещавшей жанр песни-пляски в советском кино). Как полагается жанру, саундтрек фильма — главный камень преткно­вения. Это первое, о чем вспоминают и недоброжелатели фильма, недоумевающие, какое имеют отношение римей­ки группы «Ноль» (фантастический дивертисмент «Человека и кошки» от Сергея Гармаша), «Кино» (лейтмотив всего фильма — цоевская «Восьмиклас­сница»), «Колибри» (к слову пришедшееся «Ему не нужна американская жена») или «Наутилуса» (переделанные под сюжет куплеты с несокрушимым припевом «Скованные одной цепью») к советской молодежи, только что открывшей для себя джаз и буги-вуги.

Но здесь самое главное — обобщения, символы. Классическая история шекспировского окраса: Он из клана правильных и послушных влюбляется в Нее из клана свободных и дерзких и жертвует комсомольским билетом ради дудочек, оранжевого галстука и саксофона. Советские 50-е, отнюдь не отягощенные исторической достоверностью, выступают собирательным образом запретов (моды, секса, музыки и восторгов от Дядюшки Сэма), если хотите, отдельным действующим персонажем, символом великой железной пяты. А, как известно, громче всех против нее восставал перестроечный и постперестроечный рок. На идейном уровне Тодоровский даже не угадал, а просто попал в десятку, поставив неподъемную задачу — адаптировать звук и текст к своему фильму. Глыбу все-таки поднял Константин Меладзе, аранжировав известные хиты на свой глубоко гламурный манер. Но какие могут быть упреки в гламуре в мюзикле?! Отсюда же и недовольство зрителя нарядами «Стиляг», обвиненными в несходстве с историческими образцами. Но ведь очевидна абсолютно постмодернистская ностальгия по стилю и элегантности ушедшей эпохи. К слову, «ретро» — одна из прочнейших платформ мюзикла. Впрочем, любой мало-мальски ознакомленный с классикой жанра знает, что здесь краски должны быть на двести процентов ярче, а голоса в два раза громче. Тем более, если герой поет гимн не только любви, но и свободе. Финаль­ный номер прохода героев, вырвавшихся за рамки времени, идущих по Тверской среди неформалов всех мастей и эпох, вполне внятно завершает нехитрую мысль автора. «Стиляги» остаются верными себе во все века, настоящий мюзикл — тоже.