Галина Волчек: «МОЯ ПОБЕДА — ПОЛНЫЙ ЗРИТЕЛЬНЫЙ ЗАЛ»

Чем измеряется мера счастья, пожалуй, никто сказать не может. Для кого-то это дети, любовь, дом, работа, а для кого-то - вечные муки, муки творчества. Женщина-режиссер - само по себе явление не очень распространенное, но женщина, держащая на своих плечах театр, - это уникально. Галина Борисовна Волчек - главный режиссер театра «Современник» уже почти тридцать лет. Сколько было удач, неудач, слез, ссор и радостей за это время, знает лишь она одна. Она родилась вместе с этим театром, он вошел в ее плоть и кровь. И сегодня, как уже много лет, она питает его своей плотью и кровью.

В Киев театр «Современник» в столь полном составе приехал впервые, но Галина Борисовна как всегда прилетела раньше всех, чтобы в последний раз перед началом гастролей проверить готовность театра. «Зеркало недели» благодарно ей и устроителям гастролей фирме «GAL» за то, что в гастрольной суете Галина Борисовна нашла время для беседы.

- Кариатиды хороши в мифологии, а в реальной жизни? Когда женщина держит на собственных плечах дом и семью - это объективная реальность, а у вас их две, думаю равнозначные, одна из которых - театр «Современник».

- Даже не две, а у меня фактически одна уже давно. Потому что сын мой абсолютно самостоятельный во всех отношениях человек и, к сожалению, сегодня я - не его семья. Я мама, которая иногда его видит, не так часто, как хотелось бы, в основном перезваниваемся. Так в нашем мире все перепутано. Поэтому у меня семья - театр. Семья, в которой все может быть: склоки, ненависть, любовь, предательство, самопожертвование. Когда жалуются на то, что сложно прокормить семью из трех человек, горло сжимается от несправедливости - ведь в моей 170 человек и нужно подумать о том, что они станут есть, как отдыхать летом, родственников в больницу надо положить, отметить день рождения, а если, не дай Бог, случится несчастье, то и помянуть. У нас нет больших парадных помещений, и наш репетиционный зал стал и нашим так называемым банкетным залом, когда надо что-то в семье своей отметить. В этом, думаю, огромный груз моей кариатидной жизни и огромная радость - ведь другого существования себе уже не представляю. Я в курсе всех их проблем и очень этому рада. Знаю, у кого когда родился ребенок, у кого проблемы со взрослой дочкой. Знаю какие-то тонкости их личной жизни, в которую меня иногда посвящают, а если даже не посвящают, мы так близко сосуществуем, что сама это чувствую. Вот так и живем.

- Галина Борисовна, на заре «Современника» вы были актрисой, т.е. человеком ведомым, что более свойственно женщине. Потом волей или неволей вам пришлось стать лидером. Сила обстоятельств заставила вас взвалить на себя эту ношу или вы по природе своей лидер?

- Трудно о себе это говорить, знаю только, что ничего для этого не предпринимала. Отказывалась от этой роли два года, когда ушел Ефремов. Но за это время известная басня Крылова как бы материализовалась в нашей жизни. Когда очень достойные коллеги и я в том числе тянули, как лебедь, рак и щука, в разные стороны, поняла, что на кону стоит жизнь нашего театра, и согласилась стать лидером. Решение было трудным. Казалось тогда, что предаю свою главную профессию. Сейчас смешно, но я считала себя актрисой. И еще что меня останавливало - больше всего в жизни ценю естество в жизненных ситуациях, обстоятельствах. Представляла себе с трудом, что завтра буду руководить теми, с кем прожила уже большой - к тому времени 14 лет - отрезок своей жизни, ведь все сидели на одной лавочке. И это чувство по сей день существует в моих взаимоотношениях с театральной семьей. В той или иной форме я перед ними всю жизнь извиняюсь за то, что стала руководить ими. Это многое определяет в моем поведении как руководителя, иногда презираю себя за какие-то моменты компромисса, слабости и т.д., хотя, наверное, и бываю жесткой - этого явно недостаточно.

- Но глава семьи имеет право на жесткость, право «вето», ведь актеры - очень капризные дети.

- Трудные дети. Но все-таки считаю себя счастливым человеком - я родилась в этом доме и прожила в нем всю свою жизнь, никогда не работала ни в одном другом театре. Работала уже потом как гость-режиссер, да и то только за границей.

- Как бы ни гнобила официальная критика «Современник» времен Ефремова, это был театр «высокого дыхания». Когда он ушел, все поголовно театр похоронили. Ваше решение возглавить «Современник» было расценено как «шаг на эшафот»?

- Не то слово. Это был какой-то массовый гипноз. Пожизненное заключение в лучшем случае, а в худшем - казнь была уже назначена. Этим определились мои взаимоотношения с критикой. В то время в нашей стране еще не было расшифровано ни слово, ни понятие «мафия», но в нашем деле оно было, тут мы были первыми. Теперь я уже лет двадцать не просто не обращаю на это внимания, а почти не читаю статей - ни хороших, ни плохих. Могу привести недавний пример. Прошла премьера «Трех товарищей». Было впечатление, что сделали «фас» - вся свора кинулась вперед. Из всего множества прочла три статьи, причем не критиков: Юрия Корякина, Даля Орлова, Марины Райкиной, которая отсидела весь репетиционный период с нами. Думаю, моя нелюбовь к критике - заслуга тех, кто подписывал тогда мне смертный приговор. Я могла ночь напролет умываться слезами, а утром выходила с улыбкой, расправив плечи, во всех кольцах, которые у меня только были. Это был мой протест - у меня все хорошо!

- При этом вы совершали акт творческого мужества - приглашали работать в театр лучших режиссеров, ведь мало кто из руководителей театров на это способен, скорее согласны понижать собственную планку.

- У нас и тут было все не так, как у всех, - конфликт был ровно наоборот. Везде труппа сетует, что главный режиссер не пускает других. Первым моим шагом на посту главного режиссера было приглашение к постановке Анджея Вайды и Георгия Александровича Товстоногова. У моих коллег это вызвало своеобразные комментарии: сразу видно, женщина - дура, позвала двоих чуть ли не лучших режиссеров мира! Сама я в это время ставила «Восхождение на Фудзияму». Потом пригласила Фокина, тогда совсем молодого режиссера. И снова конфликт внутри труппы, артисты не хотели работать с новичком. Но я всегда была инициатором того, чтоб привести режиссера в театр.

- Таким образом вы вливали в театр свежую кровь или вас это тоже творчески стимулировало?

- Считаю необходимым, чтобы театр развивался, двигался, шел вперед, иногда заходил в переулки, выходил на главную дорогу - чтоб он активно жил.

- В репертуаре вашего театра есть спектакли, идущие многие годы, а ведь им свойственно стареть. Как вы добиваетесь, что ваши спектакли не стареют?

- Они не стареют, они устают. Когда вижу «усталость» спектакля, начинаю активно бороться с этой усталостью, обновляю какие-то «манки». Иногда это бывает безнадежно - устаревает тема, проблема. В ноябре мы будем в последний раз играть спектакль по пьесе Галина «Звезды на утреннем небе». Мне жаль, там есть безусловное одно достояние - исполнение роли Галиной Петровой. С одной стороны, такой проблемы нет и быть не может в нашей жизни, но с другой - Галя там неподражаемо хороша. Еще был один долгожитель, мне уж было неловко, казалось, он безнадежно устарел с точки зрения какой-то внешней формы - это был мой режиссерский дебют «Двое на качелях». Очень долго боролась, чтобы его снять, - ведь зритель его любил. Очевидно, такого рода театр, каким является «Современник», где во главе угла человек с его психологической жизнью, театр, в котором есть живое чувство, эмоция, если он правильно «застроен», и живет человеческую жизнь, долгую.

- Галина Борисовна, какие спектакли для вас за время «второй жизни» «Современника» являются этапными творчески и человечески?

- Трудно быть абсолютно объективной в этом смысле. Многие считают таковым «Обыкновенную историю», поставленную мной еще в ефремовском театре, но для меня он таковым не стал, хоть я и получила за него определенную порцию славы. «На дне» - безусловно. В каком-то аспекте - «Восхождение на Фудзияму» - в то время впервые прозвучали слова «арест», «донос». В той жизни вообще было проблематично на эти темы не то что говорить, а и думать. Потом - «Эшелон» Рощина, «Крутой маршрут» Гинзбург, оба чеховских спектакля - «Три сестры» и «Вишневый сад». Это не значит, что другие спектакли я не уважаю или не люблю. В каждом из них выражено мое отношение к жизни, к театру, к человеку и к тому, что происходит за окном. Просто я назвала наиболее трудные для себя жизненные этапы. Два месяца назад на сборе труппы я назвала фамилию того, кто будет убивать наших «Трех товарищей» из своей мелкокалиберной рогатки. У меня такое впечатление, что рецензии пишутся в тот день, когда я только объявляю, что буду ставить. Для меня и «Пигмалион» - этапный спектакль. Был момент, когда хотелось в нашу серую жизнь, где резко поднялись цены, где столько забот в не освещенной, не говоря уж об иллюминации, Москве, вселить какой-то праздник, искрометность, веселье. Меня кто-то назвал мастером финалов. Даже если я ставлю какую-то комедию, все равно хоть чем-нибудь испорчу зрителю настроение, чтобы заставить его задуматься. А тогда мне хотелось, чтобы они ушли после «Пигмалиона» в хорошем настроении.

- Но все равно, даже в цветовом решении - розово-сиреневом тумане - есть какая-то тревога?

- Есть, конечно, без этого я уж просто не могу, развлекательный театр для меня не существует. Ну и последняя работа, которая досталась мне так дорого, как ни одна до того. Не только потому, что я стала старше, здоровья уж нет такого, как было. В сегодняшней театральной жизни, политической, экономической ситуации замахнуться на спектакль, в котором на сцену выходят пятьдесят человек, дети, животные, где все вертится, крутится, поднимается, опускается, где нужен современный звук - все-таки конец века и пускать, как тридцать лет назад, из одного динамика звук просто неприлично. И прочие задачи, которые нужно было решать, включая самую главную - внутритеатральную ситуацию. Ведь люди на других реалиях воспитаны, молодежь в том числе. Нет лирических нот у них, оправдывающих работу в массовке, но такую, что у зрителя дух захватывает. Они лучше потратят это время на то, чтобы пойти и сняться в рекламе. Причем осуждать их за это нельзя, потому что жить надо и т.д. У меня было множество сложностей с выпуском «Трех товарищей», поэтому, наверное, это один из трудных моих спектаклей.

- Когда книги Ремарка появились в «оттепельной» стране - это было легкое дыхание другой жизни. Обращение к «Трем товарищам» сегодня - дань тому «легкому дыханию» или вы считаете, что это созвучно нашей жизни?

- Когда я стала задумываться, что может быть созвучно происходящему сегодня за окном - в конце века, в судьбоносное время, невольно мысли обратились к тому, что мы обрели, что потеряли, что ушло безвозвратно, поняла очень важную вещь. Одна из ценностей, которая помогала нам не просто жить, а преодолевать, выигрывать, побеждать, - это чувство товарищества, которое было так близко и органично для наших людей. Не дружба - это более интимное понятие, а именно товарищество в самом широком смысле. Тогда в содружестве с моим любимым автором, театральным литератором Александром Гетманом, с которым мы работали над сценическим вариантом «Крутого маршрута», договорились о работе над Ремарком. Конечно, каждый режиссер видит в том или ином произведении только повод, который может выразить его сегодняшнее положение и состояние - эмоциональное, душевное, психологическое. Перечитав роман, поняла, что при определенном переложении это может быть очень созвучно нашему времени. Потому, к сожалению, что эта экономическая, политическая, человеческая ситуация, которая сложилась в Германии на рубеже 20-30-х годов, очень во многом дает повод идентифицировать ее с нашей жизнью. По реакции зрительного зала поняла, что не обманулась. Хочу подчеркнуть, что наша работа - не камерная история о любви, подзаголовок у спектакля такой - «Хроника городской жизни Германии 20-30-х годов». Спектакль густонаселен. Для меня важно, что это не история одной семьи, а явление массовое.

- В вашей театральной семье вы можете позволить себе слабость иметь «любимчиков»?

- Да, они у меня есть, всегда были и будут. Только кто становится этим любимчиком? Им может стать Марина Неелова, к примеру, - звезда, грандиозная артистка. Любимчиком может стать Костя Райкин, - намеренно называю имена артистов, работавших в театре в разное время, - который приходит в театр, еще не будучи тем, кто он есть сегодня, и так потрясающе передвигает мебель, исполняя роль в массовке в спектакле Товстоногова. Он делает это так неистово, так исступленно, доказывая себе, залу, всему миру, что театр есть во всем. Любимчиком может стать артист, который всю жизнь играет маленькие эпизоды и никогда не будет играть больших ролей, потому что его таланта отмерено настолько, чтобы сыграть хорошо, достойно и прекрасно этот эпизод. Это такой «кирпич» в этом театре, которому я готова служить. Как и каждый режиссер, я рискую, увлекаюсь, даю молодым артистам себя попробовать. Помню, пришел Валерий Шальных со школьной скамьи и получил главную роль в пьесе Гельмана «Обратная связь». Параллельно эту роль во МХАТе репетировал Иннокентий Смоктуновский. Это было наглостью с моей стороны так рисковать. Но я никогда об этом не пожалела.

- Галина Борисовна, как бы ни была сложна ваша жизнь - вы победитель, а это едва ли не самая сложная в жизни роль. Ваше женское начало помогало им стать или мешало?

- По-разному было. Что считать победой? Моя победа - полный зрительный зал, и зал этот помолодел. Много раз в театре я испытывала чувство жуткого одиночества. Бывает такое потребительское отношение - если будет успех, мы к нему присоединимся, в случае же неуспеха можно сказать - мы знали это заранее. Вот это чувство одиночества по пути очень тяжелое, и если я преодолеваю его с Божьей помощью, считаю себя победителем. Если люди пришли ко мне и раскаялись за свое предательство, а такое было в моей жизни не один раз и не два, не извинились, а именно раскаялись - это тоже победа.

- Вы бываете довольны собой?

- С этим тяжело. Мой сын надо мной сильно издевается, говорит: «Мама, перестань надеяться на худшее». Когда он куда-то летит, прошу немедленно позвонить, боюсь опоздать на поезд, на самолет. На премьере не могу радоваться, даже когда все идет очень хорошо. Но это уже черта характера. Конечно же, на рациональном уровне я благодарна Богу за то, что у меня такая невероятно счастливая жизнь. Но на чувственном уровне боюсь очередной раны, очередного фехтовального укола - это всегда потрясает. Я получаю много писем. Недавно пришло письмо из Питера от одной женщины. Она написала, что была в Москве в командировке, проходила по улице в тот момент когда машина, в которой я была, остановилась у светофора. «Я увидела ваше лицо, - пишет она, - и у меня сильно сжалось сердце. Если вы когда-то устанете от своей такой счастливой, яркой и блестящей жизни, а внутри, наверное, такой сложной, приезжайте ко мне. У меня есть маленький нескладный домик под Ленинградом. Я посажу вас у печки, не буду трогать, задавать вопросы, и вы отойдете душой за пару дней». Я так плакала, читая это письмо! У меня были по жизни такие встречи. Такие люди создают определенный баланс. Бог дает мне силы, потому что есть люди, которые мне так помогают.