Федор Хитрук: «ГЛАВНОЕ — НЕ ЗАБЫВАТЬ О ДЕТЯХ»

Во время «КРОК-Феста», что проходил в сентябре, во внеконкурсной программе широко праздновался день рождения знаменитого «Винни-Пуха» - мультика, который не сходит с экранов уже тридцать лет. Его создатель - знаменитый Федор Савельевич Хитрук. Талантливый человек, жизнелюб, не потерявший способность включаться в детскую игру, мудрый, добрый и очень интеллигентный. В его послужном списке более двухсот мультфильмов, в которых он выступает как актер, художник, наконец с 1961 года - режиссер-постановщик. Каждая его работа всегда была событием и оставалась во времени. Не счесть самых престижных призов международных кинофестивалей в Каннах, Лейпциге, Кракове. «История одного преступления» и «Топтыжка», «Каникулы Бонифация» и «Отелло-67», «Фильм, фильм, фильм» и «Остров», не говоря уж о знаменитой мультивставке в картину «О спорт, ты - мир», - трудно найти зрителя в любом поколении, который не знает этих картин. Эстетика Хитрука лаконична по форме, очень современна и, наконец, просто красива. Федор Савельевич - неотъемлемая часть души фестиваля «КРОК», которые старается не пропускать. Интервью, которое вы прочтете, - специально для «ЗН».

- Федор Савельевич, как начиналась для вас анимация как профессия?

- Это было летом в Москве в 1935 году, тогда состоялся первый международный московский кинофестиваль, где было показано три фильма - «Микки Маус», «Три поросенка» и «Забавные пингвины». Это было на Арбатской площади, где я тогда жил. Очень хорошо помню свои ощущения - я был потрясен. Особенно от мимики дирижера, это было нечто фантастическое. Не мог себе представить, что человеческие руки способны на что-то подобное, хотя был достаточно взрослым и понимал, что это рисунок. Но тогда я ничего не думал о мультипликации, потому что уже была избрана профессия - учился на художника-иллюстратора. Это случилось через два года, когда я уже учился на курсах усовершенствования художников-графиков в Москве на Знаменке. Михаил Михайлович Казаков увидел, как я быстро рисовал, а медленно рисовать я просто не умел, и предложил попробовать себя на студии «Союзмультфильма», где он работал. Проба не удалась: меня туда не приняли, не потому, что был плох, а потому, что им в данный момент не нужны были мультипликаторы. Но я все-таки дождался, когда там объявили конкурс, принял в нем участие вместе с тридцатью претендентами. И меня приняли. Вот так все это началось.

- И с тех пор, сколько картин у вас?

- Много. Все, что я сделал, можно легко впечатать в трехчасовую кассету и еще останется место. А место останется для того, чтобы сцены из других фильмов, где я работал как мультипликатор, чем горжусь, (это труд двадцати лет), туда дописать. А это сто два фильма.

- Сто два, кроме собственных режиссерских постановок?

- Нет сто два фильма, в которых принимал участие как мультипликатор, как актер. Мультипликатор, прежде всего, - актер. Где-то я играл очень маленькие роли по нескольку секунд, хотя несколько секунд для нас это уже достаточный объем. А если говорить о серьезных работах, это Оле Лукое в «Снежной Королеве», «Заколдованный мальчик», остальное - лисы, медведи, волки. Штук двенадцать волков сыграл.

- Долгое время героями мультфильмов были очеловеченные животные. А кто из них вам ближе, с кем бы вы себя ассоциировали?

- Над этим я никогда не задумывался. Вы имеете в виду мои собственные фильмы? Со стороны виднее. Скорее всего, Лев Бонифаций. Он тоже поехал на каникулы, вкалывал двадцать четыре часа в сутки и думал, что он прекрасно отдохнул. Это на самом деле так, ведь если вы что-то делаете для детей, вы не чувствуете усталости.

- На «КРОКе» очень много говорили о проблемах детской анимации. С вашей точки зрения, может быть кино детское и взрослое?

- Вероятно, все-таки есть. Хотя для себя никогда разницы не делал. В том смысле, что вот сегодня я буду делать фильм для детей, а завтра я буду делать для взрослых. Я, да, наверное, все, делают не для, а от себя. Делаю, когда не просто волнует, а вызывает боль. Но разница все же есть. Должна быть детская кинематография и мультипликация. Она не должна отличаться от взрослой только тем, что для взрослых берем серьезные, большие темы, а для детей - маленькие, несерьезные. Это ерунда. К таким фильмам как «Винни-Пух», «Лев Бонифаций», «Топтыжка» я готовился гораздо более тщательно и серьезно, чем к «Фильм, фильм, фильм» или чему-то другому. Наверное, потому, что понимал: здесь нужно быть, по меньшей мере, аккуратнее и честнее, и более внимательным в отборе средств, в способе рассказа. Сложный вопрос, сейчас он становится болезненным: мы все видим, как мало делается для детей в том виде искусства, которое, казалось бы, создано для них. Но классификация эта пока не отработана. И это не наше дело, этим должны заниматься искусствоведы, критики, воспитатели.

- Когда уже готово кино - это завершенный, в отличие от театра, творческий процесс, который может жить многие лета, но переделать уже ничего нельзя. В этом году тридцатилетие одного из самых любимых зрителями героев - Винни-Пуха. Как сегодня воспринимаете его? Вам хотелось бы что-то дополнить, переделать?

- Это очень интересный вопрос. Речь не только о «Винни-Пухе», это касается всех фильмов, которые мы сделали, - со временем меняется отношение к ним. Чаще всего сразу после выпуска, я в ужасе от того, что сделал. Показав «Историю одного преступления» на малом худсовете, мы были в полном отчаянии. Серый, неинтересный, грязный. После просмотра Леша Носырев подошел ко мне и сказал: «Федор Савельевич, разрешите мне переснять эту сцену». Я говорю: «Леша, переснимать надо весь фильм, а не только эту сцену». А потом эту картину показали большой аудитории, она была встречена такими аплодисментами. Сразу после фильма видишь главным образом только ошибки. Хочется и это, и то поправить. Проходит какое-то время, смотришь немного по-другому, отстраняясь от фильма, это уже не твое детище, а нечто живущее само по себе. Так что со временем я меняю отношение к своим фильмам. «Винни-Пух» - пожалуй, один из двух фильмов, когда у меня не было зуда взять и все это переделать. А второй -«Топтыжка». А с Бонифацием, когда смотрю вторую часть, у меня чешутся руки: вот здесь бы подрезать, а здесь чуть-чуть динамики прибавить. Но это секрет кухни, может быть, никому непонятный, кроме профессионала.

- Условно длинный временной отрезок, который вы живете в кино, по жизни он включил в себя много серьезных поворотов, я имею в виду общечеловеческих, то, что происходит в стране. И есть довольно талантливые люди, которые в это время растеряли себя. В случае искусства они потеряли способность играть и включаться в игру мгновенно. Что вам помогло сохранить себя в толпе, умение включаться в игру?

- В какую игру, я уже давно не делаю фильмов.

- Я не говорю о новых лентах, я говорю об умении радоваться жизни.

- Жизнь не так уж много представляет возможностей радоваться, особенно в последнее время. Я просто люблю наш мультипликационный народ. Он какой-то особый. Кто-то правильно о нас сказал, что мы похожи на ранних христиан. Они уязвленные, мнительные и втайне очень горды тем, что принадлежат к этой касте, да и каждый из них талантлив и каждый из них недооценен. Даже наш Слава Котеночкин достоин большей славы, нежели та, что он получил. Люблю среди них бывать, мы держимся вместе и это единственное, что может нас сохранить, потому что больше никто особенно и не хлопочет.

- Среди творческих сообществ аниматоры меня поразили умением оценить работу другого, радоваться чужому успеху, поддержкой друг друга. Зачастую в творческих сообществах все наоборот. Откуда это?

- Это чисто биологически неизбежно. Чувство ревности и здоровой зависти присущи художнику. По-моему, ничего страшного в этом нет. Но дело в том, что у меня, как и у каждого, есть умение радоваться и огорчаться. Неудачу другого воспринимаю как свою собственную болезнь. Мы солидарны, что должны защищаться, стоим спиной друг к другу и защищаемся. Это было всегда. Сейчас все усложнилось тем, что не знаем, от кого защищаться. Можно занять оборону от какого-то конкретного лица, от недоброжелателя, а здесь одни обстоятельства. Мы к этим обстоятельствам не готовы. Всю жизнь пользовались скудным довольством со стороны государства и этого хватало, чтобы делать хорошие или плохие работы с воодушевлением. Мы не привыкли создавать себе ситуацию, мы привыкли делать свое кино. В то же время я не абсолютизирую - есть Саша Татарский, совмещает в себе два совершенно противоположных качества - абсолютно иррациональное лицо и он - менеджер, хозяин, умеет судиться, имеет позицию. Это редкое явление, и очень опасно: стать менеджером, потом потерять в себе артиста.

- С вашей точки зрения, какие пути развития у анимации?

- Думаю, начатое должно разрабатываться дальше, это достаточно богатый набор направлений. Мы обязаны делать это для детей. Научиться вести диалог с сегодняшними детьми, они другие, требуют иного подхода и другого разговора. Далее, само по себе развитие новых технологий побуждает нас развивать мультипликацию в новых изобразительных средствах, таких как компьютерная анимация. Кроме того, анимация не существует изолированно, впитывая в себя влияние изобразительного искусства: иллюстрации, плаката, литературы. Вот какие процессы сейчас происходят. Нет линии, которая могла бы взять на себя право быть магистралью. Главное, чтобы мы не забыли детей. Сейчас открывается столько индивидуальностей среди молодых, мне кажется, не надо на них давить. Единственное, что требуется, чтобы их поддерживали морально и материально, дать им возможность творить. Все лишнее, ненужное, отвалится само по себе. Это очень непростой процесс. Сейчас основное место занимают сериалы, от которых я в ужасе, но им нет противопоставления. Нужно делать нечто такое, чтобы естественным путем оттеснить их.

- Ваши внуки хорошо знают ваши работы? И как они к ним относятся?

- Да, конечно. Одной моей внучке скоро будет тридцать лет, она давно уже не ребенок. Они достаточно высоко оценивают мои работы. Я бы хотел их больше воспитать в этом деле, но, к сожалению, тот репертуар, который идет по телевидению, отпечатывается на них. Знаю, что мой младший, Николка, видит разницу между хорошей мультипликацией и последней серией какого-то японского продукта.

- У вас много учеников?

- Даже могу сказать сколько: около семидесяти.

- Кто-нибудь из детей, внуков, унаследовал профессию?

- Пока нет.

- Актеры часто не хотят, чтобы дети продолжали профессию, а вы хотели бы?

- Это, вероятно, потому что они не считают эту профессию достаточно обеспеченной.

- Но эта профессия несет много боли и суеты в жизни.

- А радости, мало ли? Нет, я не возражал бы, чтобы кто-нибудь из моих внуков продолжил мое дело. Но одна скрипачка, достаточно профессиональная, другая знает пять языков и работает менеджером, младший, Федор, работает с компьютерами и таким окружным путем приближается к мультипликации. Уже со мной советуется, думаю, ему нужно сделать еще несколько шагов, чтобы переступить этот порог и войти в область искусства. Маша - пианистка, а младший - Николка - еще не определился.