ДОМ МОЕГО ДЕТСТВА

доктор искусствоведения, профессор Национальной музыкальной академии Украины им.П.Чайковского. Выросла в театральной семье. Ее любовь к театру реализовывалась в книгах и статьях, посвященных опере, а также в ряде написанных ею оперных либретто, озвученных в оперных и балетных произведениях ее мужа, народного артиста Украины Виталия Губаренко

Весной 1944 года в разрушенном войной Харькове началась эта история, в которой театр и дом сплелись в один клубок. Театр, о котором идет речь, никак не хотел забывать своего некогда по-весеннему звонкого, а ныне опального имени «Березиль», хотя теперь назывался уже по-иному. Дом тоже имел свое имя - странное и совсем не театральное: «Табачники». Это было большое пятиэтажное здание в духе конструктивизма 20-х годов, расположенное напротив еще не оправившегося от нанесенных ран Госпрома, наискосок от лежащего в руинах Дома проектов - того самого, куда в известном рассказе М.Зощенко сбежала из соседнего зоопарка обезьяна. Район Харькова, в котором все эти здания находились, был совершенно особенным. Он начал застраиваться, когда еще не рассеялась мечта о новой индустриальной столице советской Украины. От этого остались у окружающих домов свои родовые имена - Табачников, Химиков, Шверников, Профработников, Специалистов.

В престижных домах партийной элиты поместили «верхушку» - тех немногих, кого еще раньше причислили к «золотому фонду» украинской культуры. Еще несколько семей жили в «химиках». Все остальные оказались не только партнерами по сцене и участниками одной театральной команды, но и соседями по подъездам, площадкам, коммунальным кухням. Дом «табачников» превратился таким образом в модель закулисного театрального мира - шумного, многоликого, еженедельно рождающего свои коллизии и оставшегося в памяти в образе сложной многоэтажной конструкции и в форме рожденного самой жизнью устного театрального эпоса.

Мы, дети, воспринимали эту жизнь с высоты собственного роста. Но и для нас цена не мыслилась без ее продолжения в актерский быт, а герои самых знаменитых, к тому времени уже ставших классическими спектаклей - «Дай сердцу волю, заведет в неволю», «Талан», «Тевье-молочник», «Ярослав Мудрый», «Шельменко-денщик» - ходили с нами одними дорогами в театр и домой, заходили на огонек как добрые соседи, преображаясь из народных артистов Евгения Бондаренко, Полины Куманченко, Михаила Покотило, Софии Федорцовой в дядя Женю, тетю Полю, дядю Мишу, тетю Соню.

Чудом казались постоянно наблюдаемые метаморфозы из бытового образа в сценический. Иногда сами жизненные ситуации превращались в черновые репетиции неких неведомых спектаклей. Талантливейший комик Михаил Федорович Покотило и дома с женой Полиной Куманченко, и при встречах во дворе, и в парадных словно бы не выходил из актерского состояния. Все его поведение представлялось талантливой импровизацией. Он обыгрывал свои настроения, капризничал, то ли всерьез, то ли по-настоящему ревновал Полину, ругался с нахалом-котом, был то добродушен, то впадал в гнев - демонстрировал целую гамму разнообразнейших чувств и неизбывную гибкость актерской психики. Совсем иной была рядом с ним Полина - всегда в форме, всегда подтянутая женщина-актриса, хранящая про себя наработанные приемы актерской техники.

Наша квартира в первом подъезде под номером первым выполняла роль общей прихожей - как бы служебного входа в гудящий театральный улей. Иждивенцев в нашей большой семье всегда было больше, чем получающих зарплату, поэтому еды и прочих жизненных благ не хватало. Но на плите неизменно варилась ведровая кастрюля какого-нибудь супа, лепился целый таз простых демократических вареников, а каждый входящий в дом воспринимался как гость, которого немедленно нужно кормить. Двери в квартиру никогда не закрывались. В разные времена здесь дневал и ночевал пришлый люд: на стуле в коридоре дремал старичок-дежурный, охранявший подъезд от бандитов, оставляла ведро и веник параллельно подрабатывающая на стороне уборщица, к отцу приходили заниматься студенты театрального института и актеры, которым он помогал в работе над ролью. Всегда тянулся народ к известной своей общительностью маме, актерской карьере которой безусловно помешало разросшееся в годы войны семейство (в эвакуацию с мамой поехали обе ее сестры с детьми, так мы и жили все вместе одним кланом).

При воспоминании о театральном доме всплывают в памяти смешные «звериные» истории. Актриса на маленькие роли Ярослава Косакивна - галичанка, окончившая гимназию в Вене, до ареста матери говорившая в доме по-немецки и до самой смерти сохранившая в своей библиотеке немецкие книги, - была известной кошатницей и как-то подарила нам котенка Ваську с кривым от рождения хвостом. Когда он подрос, то, к нашему удивлению, оказался девочкой, в конце концов утратившей невинность и разродившейся большим числом котят.

А кот в респектабельном бездетном семействе народных артистов Лидии Крыницкой и Григория Козаченко отличался неприятной привычкой лазить через балкон к Радчукам. Федор Радчук тоже был народным, а его жена - строгой учительницей, пресекавшей беспорядки и кошачий произвол. Как-то после спектакля голодные Лидия Антоновна с Гришей сетовали на то, что в доме - шаром покати. Вдруг открывается балконная дверь и торжественно входит кот с курицей в зубах. Хозяева в ужасе, курица явно сворована прямо из кастрюли с балкона соседей. Лида ее хватает, стучит к Радчукам и с извинениям пробует вернуть украденное владельцам. Учительница с презрением отказывается в пользу вора-кота. Но не тут-то было! Кот получил свое маленькое поощрение только после того, как курица была положена на сковороду, прижарена и с удовольствием съедена.

А на пятом этаже разыгрывается юмористическая сценка с маленькой собачкой, которую приобрели темпераментная комедийная актриса Нина Лыхо, и ее муж Миша Волошин, мужчина внушительного роста. Собачка решительно не желает лаять. И теперь Нина и Миша, вернувшись с репетиции, по очереди становятся на четвереньки перед испуганно забившимся в угол щенком и… лают столь же самозабвенно, полностью входя в образ, как привыкли на сцене. После нескольких уроков несчастное существо потеряло сознание и, по словам ветеринара, чуть не получило инфаркт.

Как и в самом театре, в этом доме входили в соприкосновение и взаимообогащались разные поколения, а также разные национально-культурные традиции. Свято хранили память о Лесе Курбасе и обо всем, связанном с эпохой национального возрождения 20-х годов украинские дома Ярославы Косакивны, Софии Федорцевой, вернувшейся из ссылки Анны Бабиивны, муж которой, режиссер Януарий Бортник, был арестован и расстрелян вскоре после ареста Курбаса, скромной актерской пары Тоси Смереки и Андрея Макаренко и, конечно же, знаменитой представительницы рода Старицких Орыси Стешенко, вскоре уехавшей в Киев, где прославилась как переводчица. В этом кругу знали языки, хранили украинские книги, вспоминали об общении со многими яркими личностями. Федорцева начинала свой путь в среде культурной элиты Львова, была близко знакома со Стефаником. Косакивна вспоминала о подруге своей матери Ольге Кобылянской, книги которой стояли у нее на полке, о связях родителей с семейством Грушевских. Анна Ильинишна Бабиивна и с Курбасом, и с Марьяном Крушельницким - преемником Курбаса на посту художественного руководителя харьковского театра - впервые встретилась в Тернополе, где выступала в труппе «Тернопольских театральных вечеров». Она знала польский, свободно читала по-французски, в театре ее называли режиссером-надомником из-за умения и желания помогать актрисам в подготовке новых ролей. В быту все упомянутые «галичане» и украинцы говорили, а также писали по-украински, а с русской грамматикой некоторые, напротив, были на «вы».

Наша и еще некоторые актерские семьи были русскоязычными, несмотря на то, что отец мой считался знатоком украинского языка и много лет преподавал сценическую речь в театральном институте, пост проректора которого долгое время занимал. Смешная языковая среда была в доме директора театрального института Дмитрия Ильича Власюка, театрального художника и педагога. Его жена-еврейка и дети говорили по-русски, сам же он только по-украински. Во многих еврейских семьях тех лет украинский язык был в почете. Прекрасно владел им и актер Семен Кошачевский, позднее, как и мой отец, преподававший сценическую речь. Так получилось, что на первом этаже во втором подъезде поселили три еврейские семьи - Кошачевских, занимавших отдельную квартиру, и живших в одной квартире Немзеров и Мановичей. Сам Манович, как и жители соседних подъездов Петр Абрамович Аграновский и могучая женщина Фира Гаремова, принадлежал к плеяде опытных евреев-администраторов, которые уверенно управляли театральными кораблями в большинстве тогдашних театров. Саша Немзер вошел в историю театра как актер одной талантливо сыгранной роли. Незабываемый был он в «Тевье-молочнике» образе Лейзер Вовка. Тот давний харьковский «Тевье» стал любимым спектаклем горожан прежде всего благодаря гениальному исполнителю главной роли Марьяну Крушельницкому, а также всему актерскому ансамблю. Еврейская культурная прослойка играла в те годы огромную роль в жизни города, составляя большую часть меломанов, страстных театралов, посетителей литературных вечеров, школьных учителей музыки.

Вспоминая театр и дом моего детства, думаю о том, насколько прекрасными они были, несмотря на все бытовые неурядицы. Рожденное в трудные годы актерское братство не давало угаснуть идеалам, за которые отдал жизнь никогда не забытый своими воспитанниками Лесь Курбас.