Дальнейшее — молчание. Фаина Раневская: киевские мизансцены

Завтра — 110 лет со дня рождения великой актрисы века прошедшего и, надо думать, наступившего, поскольку лицедейки равнозначные ей уже вряд ли появятся. Небу не до театра. Мемуары, анекдоты, спекуляции, псевдобиографии, воспоминания эрзац-внуков (и журналистов-приживалок) — всего в избытке на книжных развалах. Уж 22 года как нет Раневской (умерла в июле 1984-го). Но шквал ее славы (с «Мулей» во главе), кажется, только нарастает. Со временем и на расстоянии она выглядит Гулливером рядом с нынешними театральными лилипутами. И все трудней искать и находить о ней нечто малоизвестное. И кажется, нужно непременно уехать куда-нибудь за семь морей — туда, где после революции осели многие ее родственники («семья небогатого нефтепромышленника», как сама она написала о родне в автобиографии), чтоб отыскать хоть какие-то «белые» крохи о жизни гениальной актрисы. Но оказалось, ехать надо не так далеко. Пятнадцать гривен на такси — Киев, улица Рейтарская. В этом районе живет женщина, которая в течение полувека была, почитай, ангелом-хранителем Фаины Георгиевны, ее ближайшим другом, человеком, которому актриса доверяла самое сокровенное, — певица Тамара Сергеевна Калустян.

Это имя часто возникало в книгах о Раневской. Но Тамара Сергеевна не любит сверкать на «авансцене» как бы «в лучах славы» Раневской. Человек она сдержанный, с аристократическим достоинством. В свои восемьдесят выглядит по-королевски. Живет, как мне показалось, одиноко, но гордо: ученики-вокалисты, работа в Доме ученых. Ее квартиру просто обязана снять в каком-то фильме Кира Муратова, потому что это настоящая «уходящая натура» — те самые обои, те самые портреты. Та самая жизнь, которая уже не вернется.

В свое время почти каждый свой отпуск она проводила в доме Раневской. И диалог с ней не прерывала никогда. Тамара Сергеевна много гастролировала по линии «Укрконцерта». И специально выстраивала концертные графики так, чтобы попасть в Москву или проехать через Москву. Лишь бы подольше задержаться у актрисы. Созванивались постоянно. Часто писали друг другу. Эти письма и сейчас в архиве Тамары Сергеевны. Но постороннему глазу на них — табу. Это личное, святое. 27 августа — день рождения Раневской — почитай, «красный день календаря». Когда-то стол ломился от яств в ее квартирах — сначала на Котельнической набережной, затем в Южинском переулке. Посуду для пиршеств одалживали у соседей, так как Фаина Георгиевна была не очень обременена нюансами быта. Приходили соседи, гостила Галина Уланова. В узком кругу Тамара Калустян исполняла любимые романсы актрисы. И как сказали бы в ностальгической телепередаче: «Это было, было, было…»

Было и есть. Потому что какие-то осколки прошлого изъять из души невозможно. Тамара Сергеевна перебирает старенькие, пожелтевшие фото, подаренные актрисой. Разные фото. Раневская в ролях. Портрет Ахматовой. На обороте — почерк, который с завязанными глазами не перепутаю ни с каким другим. Это еще не каракули (знаменитые «иероглифы», когда в последние годы ей мучительно жилось и писалось), а почерк школьницы-отличницы. Округленные буквы, все ровненько, аккуратно, словно под линейку: «Была в ее доме. Никого не было. Очевидно, испугались. Не было еды. Побежала купить что-нибудь поесть. Напоила чаем. Мы обе молчали. Она лежала. Я наблюдала, как менялась она в лице, которое становилось то белым как мел, то вдруг багровым. Губы были синими. Так было несколько дней. Я не отходила. Потом стала умолять, уговаривать ее выйти на улицу — подышать воздухом, Невским. Когда мы проходили мимо Казанского собора, она нагнулась и сказала мне на ухо: «Зачем великой России, изгнавшей Гитлера со всей его техникой, нужно было пройти всеми танками по грудной клетке одной больной старухи? Зачем, объясните? Замолчала. Но не сдержалась и заплакала. Я ничего не простила. Раневская. 1979 год.»

Ахматовская тема была натянутой струной в душе актрисы. Их связывала многолетняя дружба. Особенно тесно сблизились в Ташкенте во время эвакуации. Когда Ахматову привезли из Ленинграда совсем больную, и Раневская, как мать дитя, нежно ее выхаживала. Ночами даже ломала заборы в Ташкенте, чтобы набрать дров и протопить буржуйку: Анна Андреевна мерзла. Впоследствии, бывая в Москве, Ахматова иногда останавливалась у Раневской. Но чаще у Ардовых. Известна история, когда во время очередного московского визита Фаина Георгиевна среди глубокой ночи позвонила Ахматовой с криком: «Мне приснился Пушкин!..» — «Такси — и срочно еду!» И таки помчалась среди ночи на Котельническую слушать в подробностях сон.

Еще одно старое фото из архива Тамары Калустян — Раневская в роли Зинки из «Патетической сонаты» Николая Кулиша. На обороте — тот же старательный почерк: «Дорогой Тамаре дарю это фото, которое выражает боль всех героинь-проституток — Зинка из превосходной пьесы украинского драматурга Кулиша после его гибели. С любовью к Тамарочке и покойному Кулишу. Ваша подопечная. А ныне престарелая… Раневская. 1978 год.»

Фото сохранило не просто удачно найденный образ, а перелом в судьбе. После Зинки-проститутки Раневская «проснулась знаменитой» — о ней заговорила Москва. Таиров, пригласивший ее в Камерный театр, был искренне поражен. На репетициях бормотал: «Молодец! Молодец! Вы посмотрите…» Сотни московских проституток в 1931-м брали штурмом Камерный театр, чтоб посмотреть не спектакль–актрису. По Белокаменной гулял слушок, будто Таиров вывел на сцену настоящую «жрицу любви», их сестру по несчастьям, и играет она — «за всех за нас!» Декорация изображала дом в вертикальном разрезе. Под колосниками находилась чердачная комнатушка. В ней копошилась неприкаянная женщина. В чем-то розово-голубом и зеленом. На рыжей копне — агрессивный бант. Она еще и пела... И изматывала зрителям нервы своими руладами: «На берегу сидит девица, она узор шелками шьет, работа чудная такая, но шелку ей недостает». Все, кто видел Раневскую в этом этюде — цепенели. Лицо актрисы было перенапудрено. Щеки перенарумянены. А глаза — как две черные пропасти. По ходу спектакля наступал пиковый момент. Тогда она обращала свои мольбы-страдания непосредственно к Господу Богу: «…или ты, мой Боже, захотел того же?» Это был триумф Кулиша и триумф маленькой роли большой актрисы.

Как они познакомились? Как завязалась их дружба-общение-переписка? Тамара Сергеевна помнит все до мелочей. 1947 год. Раневская тогда играла на сцене Московского театра драмы у Николая Охлопкова. Этого режиссера, как и остальных его собратьев по ремеслу, она не щадила: «Мне всегда не хватало подлости, чтобы добиться сотой доли того, на что я имела право. Именно подлости, изворотливости… Другим словом — охлопковщины». В Киеве в те годы по соседству с Тамарой Калустян обитала молодая актриса Ираида Николаева. Она окончила театральный. И отправилась в Москву на актерскую биржу искать счастья. Москва тогда опять бурлила — Раневская играла очередную маленькую роль в пьесе Лилиан Хелман «Лисички». Ее Берди так потрясла выдающегося критика Бояджиева, что он посвятил этому образу восторженное эссе: «У нее застывшие заплаканные глаза, торопливые испуганные движения, сгорбленная спина и прерывистый болезненный голос…»

Потрясла роль не только Бояджиева, но и юную Ираиду из Киева. И когда театр через несколько дней приехал в украинскую столицу на гастроли (с этим же спектаклем, а также с «Молодой гвардией» Фадеева), то Николаева стала искать встречи с Фаиной Георгиевной. «Прозондировала» все гостиницы. Наконец, узнала, что актриса живет в «Киеве». И в девять вечера позвонила ей в номер. Как ни в чем не бывало Раневская ответила: «Приезжайте…» В гостинице Фаина Георгиевна обитала по соседству с Клавдией Половиковой, известной актрисой и матерью прославленной звезды сталинского кино Валентины Серовой. У них были добрые отношения: Раневская ценила мать и жалела дочь.

«Рандеву» тогда состоялось — молодую актрису Николаеву как бы напутствовали…

А в Киеве в 1947-м стояла нечеловеческая жара. Находиться в гостинице было невозможно. Раневская, как персонаж эксцентричный, наматывала на себя мокрые простыни и гуляла по номеру. Догулялась. Двухстороннее воспаление легких. Как подкошенная она упала в гостиничную кровать — о спектаклях не было речи. Тогда юная поклонница Ира приходит уже вместе с подругой Тамарой в «Киев»: приносит бульоны, даже деньги (суточные актерам не успели выплатить). И обе не отходят от ее постели. Раневская возлежала с полотенцем на голове, как и ее героиня Маргарита Львовна в «Весне» Александрова. Она охала, стонала: «Ну как я вам? Какой ужас! Вы меня не узнали? Меня трудно узнать». Актрису нужно было немедленно госпитализировать. Положение становилось критическим. Половикова обзвонила всех. Предложили Октябрьскую. Половикова сказала: «Она — известная актриса. Только в больницу четвертого управления». А доступ туда непрост. Неизвестно кого нужно поднять на ноги.

Тогда же решили «поднять» самого Корнейчука — известнейшего драматурга и одного из влиятельнейших госмужей в Украине. И мотивация такого обращения к Александру Евдокимовичу была очевидной. В начале 30-х Раневская познакомилась с ним непосредственно, когда играла Оксану в «Гибели эскадры» в Театре Красной Армии (когда ушла от Таирова). Раневская в роли революционного комиссара — это, наверное, отдельный мультфильм. Но актриса и в этой роли имела успех. Более того. Спектакль с ее участием к очередному съезду решили показать в Кремле. В зале находились Ворошилов, Светлов, сам Иосиф Виссарионович с дочерью Светланой. Многие актеры, пронюхав, что на просмотре будет вождь, даже продырявили на лацканах дыры для орденов. Но карты спутала, как всегда, Раневская. Она вышла на сцену, а ноги были ватные, увидела «усы» — и забыла текст. Стала разглядывать только Иосифа Виссарионовича. Причем с восторженным недоумением, на которое только была способна. Позже очнулась от сценического «взрыва» и мало-помалу доиграла. Вождь хлопал, но сдержанно. И «рецензия» его была прохладной: «Очэнь шумно!» А артисты и драматург орденов так и не дождались. Может, этот эпизод и оставил пасмурный след в воспоминаниях Корнейчука об актрисе?

Во всяком случае тогда, в 1947-м, он вежливо отказался помогать ей с больницей четвертого управления. Что оставалось делать? Семья Тамары Сергеевны бросается «на амбразуру». Находят замглаврача этой же больницы по фамилии Цвет. Он оказался родом из Таганрога: «Как, моя землячка Фанни в Киеве? Ну конечно сделаю все возможное, чтоб помочь!» А она уже бредила. Почти теряла сознание.

Позже врачи сделали все возможное. Ее все время кололи. По этому поводу она язвила: «О моя многострадальная ж..!» Прошло две недели. Актрису выписали. Но вернулась она не в гостиницу, а в квартиру Калустян. И прожила здесь в отдельной комнате до полного выздоровления. Фаина Георгиевна, конечно, не могла играть свою Берди на киевской сцене (ее заменила другая актриса) и Раневская нервничала, что зрители увидят не ее. Зато все, что нужно, она сыграла в постели. Причем во всем блеске своего мастерства.

Впоследствии она играла перед Тамарой все и всех. Уже в Москве. У себя дома. И Завадского, и Марецкую, и Орлову, и Уланову. Кто «под руку» попадался. «Фаина, вам одиннадцать и никогда не будет двенадцать», — когда-то сказала о ней Ахматова и, может, в этой формуле суть феномена актрисы.

Раневская уехала из Киева. Ираида Николаева уехала в Краснодар (следы потерялись). Тамара Калустян стала известной певицей. Дружба с Фаиной Георгиевной растянулась на десятилетия. Актриса отправляла в Киев свои фото в разных ролях. Роза Скороход в «Мечте» (роль, которая потрясла Рузвельта). Бабуленька в «Игроке». Бабушка в испанской пьесе «Деревья умирают стоя» (Раневская знала, что в Киеве в этой роли выступает Опалова и, как всегда, была более чем иронична в своих характеристиках: цитаты неуместны).

О Раневской с Тамарой Сергеевной мог бы говорить часами. То и дело всплывают какие-то нюансы, детали, осколки.

* * *

— Тамара Сергеевна, о Раневской известно, кажется, больше чем все. Но какие-то сюжеты хочется прояснить. Вы долго общались. Вам больше других известна она — настоящая. Ну вот почему, например, после «Странной миссис Сэвидж», режиссер Леонид Варпаховский больше не переступал порог Театра имени Моссовета? Чем она могла его обидеть? «Вон из искусства!» — «лозунг» Раневской по отношению к некоторым режиссерам — это домыслы или правда?

— Правда, конечно. Фаина Георгиевна никогда не лезла за словом в карман. Но по отношению к Леониду Викторовичу она была достаточно терпима. И он был с нею деликатен. Уважал ее талант. Но это театр... Бывает, одно слово, даже несказанное, а кем-то перевранное, может перечеркнуть отношения.

— В той же «Сэвидж» она имела успех. И вдруг — отказ от роли. Ввод на эту роль сначала Орловой, затем Марецкой. Спектакль, который едва не перессорил трех актрис. Почему Фаина Георгиевна, не очень загруженная ролями в те годы, пошла на демарш? Только ли из-за партнера — актера Вадима Бероева?

— К тому времени Фаине Георгиевне было трудно играть. К тому же возникали бесконечные спонтанные вводы. Актрису об этом не предупреждали. Она нервничала. Ее возмущали неизвестные и не всегда одаренные партнеры. Как известно, она написала довольно грустное письмо Завадскому по этому поводу. Упреки были в непрофессионализме. В том, что театр не может так обходиться с актрисой. Вадим Бероев (красавец-актер, многим известный по фильму «Майор Вихрь»), игравший в спектакле на рояле, действительно был любим Фаиной Георгиевной. Но его, как и многих артистов, съедала одна беда — алкоголь. Это привело к преждевременной смерти. Раневская иногда просила его: «Вадик, перед спектаклем не пейте, а то этот ваш перегар…» Ну а меня, когда я у нее гостила, она просила: «Тамарочка, сделайте побольше бутербродов, а то Вадим не закусывает. Я должна его покормить». Вадим сидел на сцене за роялем, великолепно играл «Лунную сонату» в сумрачной декорации. А актер, которого впоследствии ввели, не умел играть. И вообще раздражал Фаину Георгиевну. Поэтому она и приняла такое решение. И отказалась от одной из лучших ролей. Когда на сцене миссис Сэвидж играла Вера Марецкая, то один знакомый, видевший Фаину Георгиевну в каждом ее спектакле, был растерян: «Это даже невозможно сравнивать!» Ее обожали порой до фанатизма. Иногда, когда мы шли по улицам, мало того, что прохожие оборачивались в ее сторону, так некоторые просто падали на колени и целовали ей пальто. Ее магнетизм был необъяснимой природы. Если он так действует до сих пор… Но Раневская и раньше отказывалась от выигрышных ролей, если ощущала дискомфорт. Так, отказалась от Марьи Александровны Москалевой в «Дядюшкином сне» Достоевского.

— Говорят, именно в этом спектакле ее «переиграла» Серафима Бирман в роли Карпухиной.

— Вряд ли. Просто Фаина Георгиевна эту роль не очень любила. Не любила — и все тут. Говорила: ну не могу ее оправдать — никак. Хотя она почти всегда была адвокатом для героинь, даже отрицательных. И Ирина Сергеевна Анисимова-Вульф, режиссер этого спектакля, накануне гастролей в Париже ввела в постановку на роль Москалевой Веру Марецкую.

— Сын и внук Ирины Сергеевны неоднократно писали о ревности, которую она испытывала по понятным причинам. Ведь Фаина Георгиевна 45 лет была рядом с Павлой Леонтьевной Вульф, известной провинциальной актрисой и матерью Ирины Сергеевны. Фактически стала членом их семьи.

— Да, с этой семьей Фаина Георгиевна была связана почти 70 лет. Родственники актрисы эмигрировали в 1917 году на своем пароходе «Святой Николай» в Турцию. И она осталась одна на белом свете. А к Павле Леонтьевне она пришла за профессией. И благодаря ей прошла сложный путь провинциальной актрисы, дебютировав в пьесе «Роман» в роли итальянской певицы Маргариты Кавалини…

— …И даже где-то нашла молочника-итальянца, чтобы брать у него уроки «национального колорита»?

— Это так. Павлу Леонтьевну она называла «мамочкой». Конечно, Ирина Сергеевна могла ревновать. Но она понимала, что Раневская — большая актриса. И впоследствии, став режиссером Театра имени Моссовета, Анисимова-Вульф занимала Фаину Георгиевну во многих своих спектаклях. Ирина Сергеевна была членом партии. И однажды Павла Леонтьевна спросила у нее: «Зачем тебе это?» Ирина ответила: «Так надо. Иначе я не смогу сделать карьеру». Для Павлы Леонтьевны это было непостижимо. Как и для Фаины Георгиевны, впрочем. Они были людьми одной крови. Был один эпизод в годы гражданской войны, во время их крымских скитаний, когда обнаружилось, что Фаина Георгиевна ожидает ребенка... Каким бы ни было тяжелым время, Раневская хотела его оставить… Но Павла Леонтьевна сказала: «Фаина, ты не имеешь права! Тебе слишком много дала природа. Ты не можешь служить двум богам. Ты должна всецело принадлежать только искусству». Тогда Фаина Георгиевна спросила: «Мамочка, а ты? Ведь ты же родила и воспитала?» — «Что ты сравниваешь? Я Ирой не занималась». После этого разговора судьба будущего ребенка Раневской была предрешена.

— Не раз писали, что Раневская смертельно боялась сцены.

— Она боялась не только сцены. Она боялась открытых, закрытых и всех остальных пространств. Помню, когда она жила еще на Котельнической набережной, нам нужно было пройти двадцать метров по небольшому мостику. Она: «Нет! Вызывайте такси! Идти не могу, буду только ехать». — «Фаина Георгиевна, я вас возьму под руку, закрою вам глаза!» — «Нет, только такси». Таксисты, как и домработницы, ее разоряли бесконечно. Это была главная статья расходов в ее бюджете. А от боязни сцены она избавилась в молодости. Благодаря врачу, который подсказал ей некую методику самовнушения. Наподобие: «Я не боюсь… Я выхожу… Я играю…»

— Вы были с нею рядом и в последние дни жизни.

— Летом 1984 года я, как всегда, планировала подгадать отпуск к 27 августа. Вдруг звонок от Нины Станиславовны Сухоцкой: «Тамара, приезжайте раньше… Дела идут неважно — Фаине становится хуже». Естественно, приехала. Фаина Георгиевна была не в лучшем состоянии. Сухоцкая уехала на дачу передохнуть. А я как бы приняла печальную вахту. И так получилось, что вместе с ней, в последний раз оказалась в той знаменитой квартире в Южинском переулке… Ведь больше в нее она уже не вернулась. Среди ночи я услышала какой-то грохот, шум. Оказалось, Фаина Георгиевна поднялась с постели, пошла на кухню за продуктами. У нее был диабет. Чуть раньше диагностировали пневмонию на фоне очаговой дистрофии в области сердца. На ночь я всегда перед ней оставляла какую-то еду. Но она решила сама… Упала. Перелом шейки бедра. В 88 лет! Страшные боли. Едва уложила ее. Ни о какой больнице не хотела даже слышать, но к шести утра боли так ее измучили, что согласилась, чтобы я позвонила в Кунцевскую больницу. Там прекрасно знали свою знаменитую пациентку и сразу спросили: «Что с ней?» Услышав «что», тут же приехали и увезли. Я разыскала Нину Станиславовну, она срочно вернулась в Москву. На следующий день мы навещали Фаину Георгиевну. Она очень печально смотрела, словно прощалась. Хотя пыталась держаться, даже подшучивать, врачам рассказывала анекдоты. Операция была назначена на полдевятого вечера. Около десяти я сама позвонила в больницу. Оказалось, никакой операции не было — и Раневскую только перевозили в лифте. Сразу почувствовала неладное. И только позже поняла: врачи не очень-то и спешили с операцией. Видно, боялись худшего исхода после наркоза.

Ее не стало 19 июля 1984 года. За два года до этого она приняла решение уйти из театра: не хотела выглядеть немощной. И последним ее поклоном стал спектакль Анатолия Эфроса «Дальше — тишина», сценическая элегия, прощание.

Могила Раневской — в Москве, на Донском кладбище, рядом с родной сестрой и Павлой Леонтьевной Вульф. Говорят, присматривают за этой могилой не всегда. Некому. Или некогда. «Жизнь прошла как злая соседка: даже не поклонилась». Именами известных артистов часто называют корабли, планеты. Наверное, и «Раневской» что-то назвали. Порой хочется, чтоб ее именем назвали еще и астероид. И чтоб, неважно когда, этот астероид резко изменил траекторию, затем осколками разлетелся в разные стороны — и попали эти обломки исключительно на киностудии и телецентры (не зацепив людей) и нынешняя технологичная, бездушная и антихудожественная жизнь на этих «фабриках» хоть на час замерла. А телеэкраны (в прайм-тайм, когда безумные сериалы) на время погасли. Потом вспыхнули. С лицом «прокурора» — мерилом художественности — Фаиной Раневской (желательно крупным планом), которая к ним всем и «обратилась бы»: «Вон из искусства!»