Чуть погромче! Пианист Евгений Громов: «Государство выбрасывает бешеные деньги на рутину и пошлость»

В музыкальных кругах многие его воспринимают как «раздражителя спокойствия». В чем­то даже провокатора. Разумеется, творческого провокатора. В течение нескольких лет пианист Евгений Громов был связан с фестивалями современной академической музыки, где тоже будоражил культурное сообщество своими предельно концептуальными проектами, активно пропагандируя музыкальный авангард. Но в последнее время у исполнителя более заметной стала смена некоего имиджа авангардного пианиста и интерпретатора украинской музыки. В течение последнего года Громов все чаще формирует свои концертные программы из произведений великих классиков прошлого, и все реже выходит на сцену с опусами классиков авангарда. После очередного авторского проекта пианист рассказал «ЗН» о своих художественных приоритетах, поделился субъективным видением культурной ситуации в стране, уточнил, что именно послужило для него поводом выйти из «гетто новой музыки». Возможно, не со всеми его откровениями и стоило бы соглашаться. Но кое с чем не поспоришь.

— Исполнение современной музыки — удел, не типичный для большинства пианистов. Как же вас «занесло» в эту сферу? Что послужило импульсом, толчком?

— Мое увлечение современными произведениями началось спорадически, интуитивно. Изначально были какие-то предпочтения, заложенные в моих занятиях музыкой вообще. Все плавно приходило через интерес к классической музыке, пристрастие началось с увлечения Моцартом и Бетховеном — композиторами венской школы...

— ...и плавно перешло в увлечение нововенской школой...

— ...да, так как для меня это одно и тоже — своего рода цепь горных вершин, которые появляются время от времени. Когда я начал более детально рассматривать музыкальные процессы прошлого века, мне стали ясны пути европейской музыки — они начали выстраиваться в целостный процесс развития западной культуры. Это такая дискретная линия, по которой идут все перемены стилей, эпох, жанров.

— Имея репутацию пианиста—пропагандиста современной музыки, вы неожиданно резко изменили эстетические ориентиры в своих исполнительских приоритетах. С чем это связано?

— Здесь нет никакой странности. Многим известно, что я никогда не прерывал процесс игры классической или старинной музыки, постоянно изучая какие-то произведения. Но в связи с тем, что были определенные пожелания и запросы от музыкального социума именно по современной музыке, я и выносил на эстраду прежде всего эту музыку. А поскольку тот объем творческой работы остался в прошлом, я подумал, что надо бы проявить другую сторону своей личности. Решил временно оставить современную эстетику, поскольку это весьма специфическая отрасль музыкальной науки, где часто приходится пояснять публике содержание опусов, что в конечном итоге все равно мало понятно даже профессионалам. Музыка венских классиков, которых я боготворю, обладает той же логикой, что, к примеру, и музыка нововенцев. В своем проекте «Моцарт и его эстетика» мне как раз и хотелось подчеркнуть эту преемственность. Я вижу, что многих все равно тянет к этим первоистокам, и надо сказать прямо, что они гораздо выше во всех отношениях.

— А как вы относитесь к предположению о том, что пианист Громов ушел в современное течение потому что неспособен убедительно исполнять классическую музыку?

— Оно меня не задевает, это все праздные разговоры. Дело в том, что большинство людей не подозревают, какой сложности тексты в современной музыке. На какое-то время я действительно ушел в современную музыку, потому что был заказ из Америки записать приличный десяток дисков украинского авангарда. Был сложный процесс с нахождением многих партитур, это целые детективные истории. Потом я глубже узнал современную украинскую музыку — познакомился с композиторами-шестидесятниками, находил массу интересной музыки, все время уходило на разучивание и редактирование текстов. Заказ изначально поступил от известного композитора и дирижера Вирко Балея — он часто приезжал в Украину на тогда еще действительно яркие музыкальные фестивали, качество и «международность» которых сейчас под большим вопросом. Многие творческие мероприятия, увы, сегодня имеют жалкий, ущербный вид старых пленумов. Причем на эти «важные» проекты уходят астрономические суммы из бюджета Минкультуры. Государство выбрасывает бешеные деньги на рутину и пошлость. Но такие «спорные» оперные постановки, как, например, «Богдан Хмельницкий» или «Моисей»...

— Каким образом можно разорвать эту «порочную связь» политики и искусства? Вы ведь сумели от этого абстрагироваться.

— Я избрал подобно схимничеству путь, так как целой жизни не хватит стоять в очередях за привилегиями — всегда найдутся люди, приближенные к кормушке. Наиболее знаковые для нашей страны творцы — те же Лина Костенко, Валентин Сильвестров — это люди, которые всю жизнь прожили в комнате. Я готовлю программу по полгода, редко выступаю... Не могу сказать, что сделал что-то важное, но надеюсь, что для молодых людей это интересно и актуально. Сознание нашего культурного человека очень расфокусированно, ему, как правило, подбрасывают много третьесортного, у него нет доступа к первоисточнику информации, он не может сам ее выбирать, поглощать... В этом ответственность на наших учебных заведениях, но они почему-то занимаются частными вопросами. А мы сидим, занимаясь общими, никому не нужными делами. Поэтому очень сложно что-либо требовать, а идти брать лопату и вскапывать огород самостоятельно я не готов и не имею желания.

— Вы начали свой путь сразу после перестройки, в период, когда авангард у нас еще не воспринимался адекватно. Ваша пропаганда современной музыки наталкивалась на противостояние маргинального круга ортодоксов?

— Я на это не реагировал. Прекрасно помню тот концерт, с которого все началось. Я был на втором курсе, сам выбрал и выучил программу, но было много проблем с консерваторией, которую я так и не закончил...

— Амбициозность?

— Нет, абсолютно не связано с этим. Я не мог влиться в прокрустово ложе требуемых программ, мне и в школе было сложно этим заниматься. Это ощущение некоего своего пути, своих ориентиров, которые могут замусоливаться на злобу дня тем или иным отвлекающим фактором...

— ...В лице педагога?

— В лице всей системы образования. Мои университеты — это не школа и консерватория вместе с педагогами, а живое общение с композиторами. И частично, рискну сказать, я повлиял на их творчество. Ведь те пьесы, которые я играл, никогда до этого не исполнялись. Сложно сказать, что осталось от этого общения... В любом случае, отношения с человеком в конечном итоге подобны каким-то развалинам, руинам. Но есть вещи, сделанные именно во время этой «стройки», и они действительно значительны. Хотя, как ни странно, благодаря этому опыту я понял, что лучший композитор — мертвый композитор.

— Коль вы являетесь своего рода воспитателем публики, влияете на ее вкус, нет ли желания взять на себя роль наставника и обрести последователей, обучая молодых пианистов искусству исполнения «новой музыки»?

— Вряд ли. Им необходимо быть подготовленными, но проблема в том, что на уровне нашей консерватории, где я проводил цикл мастер-классов, «каменный век» — отсутствие нужных нот, литературы, записей... Мы не можем остаться в законсервированном виде, а с другой стороны — не можем влиться в нормальное течение по всем мировым стандартам. Мы все и всех вытягиваем из анналов, оставаясь провинциалами по сути, и в этом проблема.

— Какие выходы видите из этой проблемы?

— Никаких, если человек видит проблему — он сразу же ее решает.

Кто-то из французов сказал, что не человек живет в провинции, а провинция в человеке. И пока мы будем довольны этим всем, пока будем рассказывать, какие мы здесь «найкращі», то об интеграции в Европу можно и не мечтать... Все держится на отдельных людях, а система не работает, и, видимо, не заработает, надо вносить кардинальные изменения в культурную политику. А политика наших организаций, связанных с музыкой, начиная с министерства и заканчивая филармониями, не имеет ничего общего с деятельностью подобных организаций на Западе.

— Возможно, самый оптимальный путь — аннулировать эти самые организации?

— Аннулировать необходимо в срочном порядке не только большинство организаций. Ведь чего стоит одно понятие народный и заслуженный артист? На Западе эти звания — прямое нарушение прав человека, и это абсолютно правильно. В связи с этими разборками со званиями у нас теряются из виду насущные проблемы, связанные с культурой. Когда при знакомстве человек представляется народным артистом, я понимаю, что дальше говорить с ним не о чем. Вот Кремер не постыдился приехать с концертом в Полтаву, а попробуй уговорить какого-нибудь нашего «народного митця»! Они же могут выступать только на теренах Палацу «Україна» или филармонии! По-моему, уже и дворники в филармонии «народные артисты».

— И все же, возвращаясь к вышеупомянутой теме. Получается, что в системе нашего преподавания остается надеяться на самообразование и энтузиазм молодых музыкантов?

— В основном, да. Но поскольку перед нами открылись границы, полагаю, что ситуация будет куда-то двигаться. Другое дело, что мы всегда опаздываем — те вещи, которые были актуальны для композиции в середине прошлого столетия, я только сейчас вынужден показывать и рассказывать в самых общих чертах, в то время как сама жизнь часто говорит, что это уже не актуально.

Недавно меня пригласили с концертом на фестиваль в Швейцарию, где познакомился с классиком мирового авангарда, композитором и дирижером Пьером Булезом. На этом фесте тот же Булез и другие великие музыканты давали мастер-классы. Видя этот процесс, понимаешь, что эстафета от великих мастеров к молодым людям передается очень просто — из рук в руки, от сердца к сердцу, посредством таких вот мастер-классов с привлечением публики и молодых исполнителей. Нам нужно знать, что происходит сегодня на Западе, а не только жить своими скудными представлениями. И это касается всех исполнителей, которые не идут в своем развитии дальше романтической музыки.

Да, есть вещи в нашем культурном пространстве, которые мне приятно наблюдать: та же кафедра старинной музыки нашей музыкальной академии постоянно действует — организовывает проекты, концерты, приглашает аутентичные ансамбли со всего мира…

— Насколько реально как альтернативу организовать кафедру современной музыки при нашей консерватории в нынешней ситуации? Найдется ли нужный контингент учащихся?

— Это необходимо сделать! Просто проблема в том, что у нас всегда широкие массы. Сейчас музыкой занимается слишком много людей, поэтому необходимо вести здоровый отсев, как на Западе. Преподавание старинной и современной музыки не может строиться по такому принципу — это вещи эксклюзивные, рафинированные. Меня удивила та же Люцернская академия — крошечная, без подобной, как у нас, суеты... Есть люди, которых должно быть мало.

Здесь масса проблем. Все это нам досталось от Советского Союза, даже сейчас не прекращаются споры о том, что у нас была лучшая система образования. И пока идут эти споры, все будет стоять на месте. Если мы не станем серьезно заниматься старинной и современной музыкой, я не знаю, где мы будем — мы и так в хвосте...

ДОСЬЕ

Евгений Громов получил образование в Киевской консерватории, которую так и не закончил. В нашей стране стал первым пианистом­концептуалистом, активно пропагандирующим музыкальный авангард, выполняя своего рода просветительскую функцию и в какой­то мере формируя культурный процесс в столице. На его счету более десятка записанных дисков современной музыки (в том числе антология украинской фортепианной музыки «Киевский авангард шестидесятых»), мировые премьеры малоизвестных сочинений, неоднократные выступления с симфоническими оркестрами страны, концептуальные проекты, в числе которых монографические концертыпортреты и серии мастерклассов по музыке ХХ века.