Чего тебе надобно, старче? Лев Толстой в импортной упаковке

Накануне пришествия «Гарри Поттера» (№7) прокатчики учудили жестокий фокус. Поставив в ноябрьский репертуар картину, на «большого» зрителя не рассчитанную. «Последнее воскресение» (режиссер Майкл Хоффман, в ролях Кристофер Пламмер, Хелен Миррен, Джеймс МакЭвой, Пол Джаматти). Интеллигентный фильм о медленном, но уверенном уходе Льва Толстого из Ясной Поляны. Кассовость в подобных биографических случаях — даже не приснится.

Такого ряда картины важны для зрителя «маленького». Этот изгой (блокбастерофоб), схоронившись в пустом (как «аэродромы» завода Антонова) зале, может создать себе личный «эффект» общения с классиком, с великим старцем. Никто не помешает, треская поп-корн. Зал-то пуст. Только из соседних помещений могут донестись стрельба и чавканье (как в конкурирующем проекте треш-категории «Скайлайн»): у тех свое «воскресение», покуда последнего землянина не сожрет проклятая инопланетная тварь.

…Фильм о Толстом, и правда, невидаль для проката текущего. Окончательно «соскоблившего» с афиш любые надежды на кино «о людях». Удивительно и другое: картину производили в Британии—Германии. Россия лишь сбоку припека.

О Льве Николаевиче в России (еще времен СССР) сняли длинный и нудный фильм (1984-й). Это был последний порыв талантливого Сергея Герасимова (он сам в главной роли). Но картина оказалась излишне целомудренной, какой-то старческой. Интеллигентные люди чаевничали. Мило музицировали. Долго рассуждали о вечном и суетном. Шекспировские страсти семейства Толстых (во всех их дневниках полыхающие) так и остались — лишь в их дневниках. Не просочившись на экран! (Между тем интересно играла Тамара Макарова: в ее Софье Андреевне читались трудный характер и великое благородство любящей женщины).

В картине Хоффмана, в общем, тот же толстовский период. 1910-й. Льва Николаевича «разрывают на части» издатель-толстовец Чертков и Софья. На кону — судьба его завещания. То есть будущее семьи. Кому достанутся права (и миллионы) на издания книг? Великой России? Или великой семье?

Эти последние дни «зеркала русской революции» обставлены англичанами-немцами подробно, детально и живописно. Зритель, предвкушающий лапотную клюкву (в развесистом исполнении иностранцев), будет посрамлен! Картина, на удивление, толерантна. И преисполнена внимания, даже трепета как к родине Льва Николаевича, так и к нему персонально.

Его быт, его «коммуна» на природе (собрание неугомонных последователей гения, отказавшихся от церкви и собственности) — это снято без ожидаемого ерничанья, без скрытого подвоха. Подмывает повторить великое папское: «Все так и было!» Были и такие вот белоствольные березки, посреди которых бродят герои. И дом-дурдом, в котором разбиваются сердца его родичей.

Фильм Хоффмана, между тем, предлагает неожиданную «конфигурацию» в рядах персонажей. Их пространственное (и сюжетное) расположение в ленте — тоже предмет изумления. Так как сам Лев (Пламмер) слегка подвинут на задворки. Свидетельство чему — номинации за «лучшую роль второго плана» (в рамках некоторых кинофорумов). Старец присутствует в импортном кино в витиеватой форме «великой идеи»... Которая, к удивлению окружающих, вдруг обрела дряхлеющую телесную оболочку. Форму странного, вечно бубнящего и многим недовольного старичка… («Чего тебе надобно, старче?», — спросила бы у такого золотая рыбка).

Вокруг него звенят клинки, бьется посуда. А Лев Николаевич, во многих прозрениях и сам запутавшийся, и последователей запутавший — скорее фантом. Как чудное видение… От одного явления которого млеют поселяне и поселянки, аристократы и папарацци.

«Плоть и кровь» в фильме — другие.

Восторженный и растерянный, вечно чихающий его секретарь (МакЭвой), постигающий заветы прозаика методом практической любви с эмансипированной толстовкой на лоне природы.

Или хитрый дьявол с говорящей фамилией Чертков (Джаматти), неожиданный прообраз современного продюсера, использующего знаменитую звезду, не только в общественных, но, естественно, и в личных интересах.

Лев Николаевич, кстати, и препарирован в картине как несчастный заложник мировоззренческого «шоу-бизнеса» начала ХХ века. Как одно из звеньев «технологии» массовых манипуляций — его именем и его «откровением». Тогда он — событийный информповод для СМИ. «Звезда» первых полос. Неиссякающая нажива Черткова, который (по-продюсерски) правильно поставил… На это имя и на это толстовское учение.

Первый план, несущая конструкция в такой конфигурации — Хелен Миррен (Софья Андреевна).

И это, скорее, ее (а не Его) последнее воскресение… Как бы путано ни выстраивал сценарист сюжетную канву (с некоторыми возмутительными историческими ляпами), Софья (Миррен) занимает на экране цементирующую позицию...

Еще при жизни «преданная анафеме» (за уход Толстого из дома), постоянно третируемая и самим гением, и своими домочадцами… в этом кино — вроде попытка ее международной «реабилитации»?

Миррен, несомненно, нынче одна из самых сильных артисток планеты. И к ней без недомолвок можно прилагать эпитеты: «большая», «выдающаяся». Уроженка России, она так «ассимилировалась» с мировым кинопейзажем, что Елизавета І или ее другие заметные роли (миссис Стоун в уильямсовской «Римской весне…» или та же Софья), позволяют говорить об «интерконтинентальном» свойстве таланта г-жи Миррен (в детстве Мироновой).

В картине о Толстом она никому из действующих лиц не дает опомнится! Не оставляет передышки на какой бы то ни было творческий реванш...

Настроение картины и ее дыхание — Миррен (Толстая). Чтобы она не вытворяла… Всеми фибрами ненавидела «конкурента» Черткова; кудахтала курочкой в постели Левушки; картинно переманивала на свою сторону «врагов семейства»; отчаянно ползала по карнизу; сломя голову неслась к пруду — и, согласно реалиям, там-таки и топилась…

В этой ее роли, может, излишне доминирует экзальтация. Ее Софья заострена, заведена до предела. Иногда напоминает пушкинскую старуху у разбитого корыта. Но есть и другие ипостаси: любящая, всепрощающая. Наседка, оберегающая своих цыплят от коршунов. Дети Толстого, как известно, не отличались особыми талантами. И мать как львица, как добытчица делает все, чтобы охладить пыл «захватчиков», посягнувших на ее исконное, родное, на Его, так любимого ею.

Импортное «Воскресение» (много хотелось бы еще сказать, да места маловато) — не стыдный образец для подражания.

Особенно стоило бы поднатужиться в этом деле российскому «биографическому» кинематографу. В котором уже опошлили до неузнаваемости трагический образ Есенина (производство семейства Безруковых). Теперь иные ловкачи взялись за Маяковского и его дам: в главных ролях «обмылки» сериального производства.

Вот и получается: импортное – это не всегда лубочное и не всегда с ГМО.

Фильм о Толстом настоятельно рекомендуем для просмотра: студентам филфаков, актерам Русской драмы, народным депутатам (и их супругам), а также остаткам киевской интеллигенции.