Борис Орлов: "Мой Шевченко оседлал коня"

Украинский актер и художник Борис Орлов - исполнитель роли Тараса Шевченко в новом фильме "Тарас. Повернення" - впервые рассказывает о работе над образом гения, о поисках грима и постижении внутреннего мира большого художника.

Наша киношевченкиана вскоре пополнится еще одним фильмом - "Тарас. Повернення" режиссера Александра Денисенко (он же автор сценария). Эта художественная лента - о трудном периоде испытаний Тараса Шевченко, когда он пребывал в ссылке в Казахстане, на солдатской службе в Новопетровской крепости на Мангышлаке.

Съемки картины стартовали два года назад. В настоящее время продюсеры проекта (среди них Владимир Филиппов) определяются с датами, когда картина появится во всеукраинском прокате и на кинофестивалях.

Бюджет проекта, согласно официальным данным, - 44,8 млн грн. В картине снимались: Богдан Бенюк, Роман Луцкий, Анна Топчий, Юрий Шульган. Главную роль - Тараса Шевченко - сыграл актер и художник киевского Молодого театра Борис Орлов.

Неудивительно, что в будущем неизбежны сопоставления и сравнения, ведь образ Шевченко в различные киноэпохи на киноэкране воплощали такие мастера, как Амвросий Бучма, Сергей Бондарчук, Иван Миколайчук.

Сегодня Орлов играет в столичном театре в двух спектаклях - "Счастье" по А.Платонову и "Горе от ума" по А.Грибоедову (роль Чацкого). Как художник он ярко и образно работает в тандеме с театральным режиссером Андреем Билоусом - "Коварство и любовь", "Зачарований", "Ричард ІІІ", "Украдене щастя". Андрей Федорович говорит, что Борис Орлов, как талантливый актер, приступая к решению того или иного спектакля уже как художник, "проживает" жизнь буквально каждого персонажа, прежде чем придумать тот или иной костюм. По мнению Билоуса, Орлова и отличает среди других художников и актеров именно такое особое "проживание" - и темы, и сюжета, и образа, и порою целого художественного мира.

- Борис, а как вы попали в проект "Тарас. Повернення"? Это случай или закономерность?

- Пожалуй, все получилось случайно. Я ничего не знал о кастинге на картину "Таразі. Прощання з пустелею" (рабочее название). Как раз тогда снимался в фильме "Червоний" в Кривом Роге. Мне позвонила кастинг-директор Алла Самойленко и сказала, мол, есть возможность попробоваться на роль в полнометражном фильме о Шевченко.

Казалось бы, никаких параллелей между мною и Тарасом Григорьевичем быть не может, во всяком случае, их трудно найти. Но я все-таки пошел на кастинг, познакомился с режиссером Александром Денисенко.

Помню нашу первую встречу. Я сидел, ожидая своей очереди. А режиссер выходит из двери… И я вижу на его лице некое удивление. Ведь при первой встрече люди прежде всего обращают внимание на непроизвольные эмоции, на жесты. Вот тогда я увидел в его глазах некий вызов. И сразу почувствовал, что режиссер будет от меня чего-то "требовать". Так постепенно после этого первого знакомства я и вошел в проект.

- Сценарий картины создан на основе одноименного романа Денисенко. Вы прежде читали этот материал? Как вам сама история пленника Шевченко в изложении Денисенко?

- Мне очень понравился материал, его художественность, необычность. Понимал, насколько все это трудно будет воссоздать на экране.

- Еще накануне запуска проекта шла речь о "народном кастинге", будто бы зрители должны выбрать "своего Шевченко". В качестве кандидатов на эту роль называли таких известных персон, как Евгений Нищук, Остап Ступка и даже Святослав Вакарчук.

- Знаете, мне трудно предположить, каким мог бы быть Святослав Вакарчук в роли Тараса Григорьевича. Наверное, умным, задорным, вселяющим надежду? Только это было бы совершенно другое кино. Во всяком случае, не то, которое сделали мы.

- Картина предполагает довольно широкую географию съемок, в том числе в Средней Азии.

- Да, но первые съемочные дни были в Киеве, в крепости Косой капонир. Там снимали эпизод в карцере. На самом деле там была жуткая локация, а сами съемки были очень тяжелыми для меня.

Потом два раза летали в Казахстан - снимали среднеазиатские пейзажи на полуострове Мангышлак, где служил Шевченко - прежде Новопетровское укрепление (а сегодня - Форт-Шевченко). Еще одна локация - недалеко от Алма-Аты, где были съемки эпизода восстания, общих пейзажей Казахстана. А вот само Новопетровское укрепление снимали в Аккерманской крепости в городе Белгороде-Днестровском.

- Известно, что некоторые общие планы картины создавались как бы на основе акварелей Тараса Шевченко…

- Форт-Шевченко находится на полуострове Мангышлак, на самом берегу Каспийского моря. Казахстан - огромная страна, очень большие расстояния между пунктами, где проживают люди. Можно проехать 200-400 км - и не встретить ни души. Действительно, один из эпизодов сняли непосредственно "по акварелям" Тараса Григорьевича. Скалу Монах на берегу Каспийского моря снимали с той точки, где Шевченко и рисовал гору. Этот кадр - один в один его акварель. Правда, можно обнаружить, что уровень моря несколько упал по сравнению с тем, как это было во времена Шевченко.

Еще одна акварель художника - "Казашка Катя". В сюжетной линии картины есть история личных отношений Шевченко и юной казашки Кызтумас (Кати). Вот на берегу Каспийского моря и снимали эпизод с девушкой-казашкой (актриса Акниет Оринтай).

Естественно, как все происходило на самом деле - открытый вопрос. Но автор Александр Денисенко предложил именно такой романтический взгляд на те события.

- Жанр фильма Денисенко - истерн или романтический детектив. Насколько удалось реализовать этот жанр в уже готовом кино?

- Мне трудно говорить, какая часть от задуманного получилась, а какая - нет. Но Александр Владимирович настаивал на этом жанре.

Откровенно говоря, я думаю, что он рассчитывал на нечто большее, нежели романтический истерн.

- Во время съемок в Средней Азии и в Украине у вас были дублеры?

- Да, был дублер, который исполнял все самые "страшные" трюки. Он прыгал по скалам, по камням. Мне порою было страшно на это смотреть.

Кое-где и я сам "прыгал", конечно же.

Также были сцены, когда Шевченко ехал верхом на лошади. И когда съемки проходили под Одессой, то я тоже ездил на лошади. Может быть, тот эпизод и не вошел в картину, но все-таки мой Шевченко оседлал коня!

- Режиссер фильма как-то говорил о "супернестандартном решении" образа Шевченко. Как думаете, что он имел в виду?

- Я, наверное, плохо понимаю, что такое "стандарт". Поэтому мне и трудно сказать, что такое "нестандартное решение". Но, положа руку на сердце, думаю, многим будет сложно соотнести мой экранный образ с уже привычном образом Кобзаря. Здесь, конечно, играет роль традиция восприятия этого знакового образа.

Вот, к примеру, режиссер говорил, что худощавость "того" Тараса Григорьевича, о котором он снимает свой фильм, оправдана его труднейшей жизнью в ссылке в Казахстане. И к концу этой ссылки он действительно теоретически мог так выглядеть - очень худым, измученным… Ведь те годы сильно подорвали его здоровье. И когда он приплыл с Новопетровского укрепления в Астрахань, то был настолько худой, что "сквозь руку светилась свеча". И это тоже часть художественного образа.

- Расскажите о технологии грима образа Шевченко. Ведь сегодня порою гримеры делают настоящие чудеса, "делают кино", если вспомнить успех "Темных времен" с потрясающим гримом Черчилля.

- В фильме "Тарас. Повернення" было два гримера, которые колдовали надо мной как два ангела - и слева, и справа. У них была тяжелая работа, почти как у космонавтов: и физически, и психологически. Было четкое распределение обязанностей, доведенное до искусства танца, даже балета. Гример Лариса делала одну часть работы, потом подключалась гример Светлана.

На протяжении всех съемочных недель мы каждый день просыпались в пять утра - и два часа уходило на грим!

- Насколько портретное сходство было важно в концепции именно этой картины?

- В процессе съемок возник некий компромисс. Сам образ Шевченко начал диктовать некие художественные решения. Вначале мы "обложились" портретами Тараса Григорьевича, искали нужный период его жизни: как он выглядел в ракурсе тех времен? Но в ходе работы возникло "свое" представление о нем.

Представьте, у меня лицо более вытянутое, нежели у Тараса Григорьевича, и мы специально ходили к врачу-стоматологу, который изготовил вставную челюсть для этой роли. Не скажу, что это было приятно.

Я немного поработал с этим приспособлением, но потом, к счастью, данный аксессуар не понадобился. Мы все решали по-другому. И постепенно привыкли к образу, который и родился.

Слава Богу, обошлись без силикона. Была только лысина, которую нужно было постоянно поддерживать ежедневным бритьем. Иногда было ощущение, что черепа у меня больше нет, и мой мозг "бреют" насквозь.

Для этого образа также был специально изготовлен дорогой парик, затылочная часть волос. Но все это только нюансы съемочного периода.

- Тот период, который ваш герой проживает на экране, каков он - от и до?

- Это непосредственно тот день, когда он получает от друзей из Петербурга сообщение со свидетельством того, что царь Александр ІІ помиловал его и освобождает от службы. И он, в принципе, уже свободен, но все же должен получить некий документ, который дает право на выезд из Казахстана. Чтобы с этим документом следовать обратно.

Основываясь на биографических данных, режиссер следует неким отправным точкам - получение письма, отъезд Шевченко из Казахстана. И между этими точками режиссер прошивает художественную нить картины, где-то ускоряя, а где-то замедляя действие - чтобы явственней выразить то, что он как автор задумал.

- В фильме ваш герой разговаривает на украинском, русском и казахском языках.

- Да, в эпизодах, где Шевченко говорит "от души" - украинский, где приходится общаться с товарищами по несчастью - на русском. А там, где он говорит с местным населением, - на казахском.

Я считаю, что это не фантазия и не вымысел, а так оно и было.

- Вы выучили казахский ради этого фильма?

- На казахском я заучивал отдельные нужные фразы и старался, чтобы это было правильно произнесено. Но сам язык очень трудный. Естественно, что только в процессе съемок его невозможно освоить.

- Поэзия Шевченко звучит в новой картине?

- Есть эпизод в карцере, когда мой герой в бессознательном истощенном состоянии читает стихи… Есть сцена возле скалы Монаха - там мой Шевченко поет.

Когда была озвучка картины, то я читал стихи, которые звучат уже за кадром. В кадре или за кадром - это все равно внутренний мир поэта.

- Что было наиболее трудным в постижении такого внутреннего мира поэта, его психологии?

- И на словах, и на каких-то подсознательных движениях души пытались определить некие сверхзадачи перед этими ответственными съемками. И уже когда снимали, то создавалась некая новая реальность. Представьте, пробыв в ссылке столько-то лет, этот великий человек все-таки был терзаем проблемой выбора, его все равно преследовала мысль, что возвращаться оттуда, в общем-то, не к кому. Разве только к тем, кто его туда, в этот ад отправил?

И вот осознать чувство необходимости его возвращения - именно это я как актер и пытался внутренне реализовать в этом образе.

- Отец режиссера, Владимир Денисенко, когда-то снимал фильм о Шевченко "Сон" с Иваном Миколайчуком? Вы пересматривали художественную киношевченкиану накануне съемок?

- Я не ставил перед собой такой задачи - пересмотреть все ранее снятые картины о Шевченко. Смотрел документальные информативные фильмы. А что касается художественных лент, то, наоборот, старался отстраниться от них.

- Борис, о вас не так много известно, в Сети практически нет материалов о вас. Если можно, расскажите, кто ваши учителя, о первых шагах в искусстве.

- Учителей много. Прежде всего это моя тетя, сестра мамы, она очень много мне дала. Она привила мне любовь к живописи, к пониманию каких-то вещей в искусстве.

Сразу после школы я попал в театральную студию, которую вел Александр Павлович Кочнев - режиссер, актер, преподаватель в университете им. И.Карпенко-Карого. Именно этот человек и повернул меня на театральную стезю, потому что до студии о театре я даже не задумывался.

Потом поступил на курс к Юрию Высоцкому - этот человек достаточно суровыми методами направил меня в нужное русло. В 2003-м я и окончил институт им. И.Карпенко-Карого.

В тот период никто особо в театры не звал. Я пробовался на Левый берег, еще куда-то. Но в результате никуда не попал. Друзья знали, что я рисую. И предложили мне поучаствовать - как художнику-постановщику - в одном театральном проекте. Я согласился. Тогда и познакомился с режиссером Андреем Билоусом (его также пригласили на постановку в Театре "Ателье 16").

То был первый спектакль, который мы с ним совместно сделали - "Риверсайд драйв" по Вуди Аллену.

Впоследствии Андрей пригласил меня в свой следующий проект. Так с ним и срослись в творческой работе.

- А как вам удается совмещать две "роли" - актера и художника-постановщика во многих спектаклях Молодого театра?

- На самом деле я их мало различаю, эти две роли.

- Это как понять?

- Да, ипостаси достаточно разные, но для того, чтобы придумать то или иное художественное решение, нужно сперва многое "проиграть" для самого себя. Иначе ничего не поймешь.

Я стараюсь сделать сценографию спектакля прежде всего правильной и удобной для своих коллег. И не ищу способ сделать оформление спектакля некоей самостоятельной отдельной художественной ценностью.

Я работал с разными режиссерами. Но с другими, в силу определенных причин, приходится много времени тратить на то, что с Андреем Билоусом мы понимаем без лишних слов - интуитивно.

- А какая из совместных работ, на ваш взгляд, наиболее совершенная и, как сказали бы критики, "концептуальная"?

- Мне трудно судить, ведь я же внутри этого процесса. Считаю удачным решение спектакля Билоуса "Ричард III" в Театре на левом берегу. Там каким-то удивительным образом я впервые почувствовал, что такое взвешенность материала, которым пользуется оформитель спектакля.

- Что такое "взвешенность" в вашем понимании?

- Это когда материал становится "выражающим" средством. Именно материал сам по себе. Под материалом я, разумеется, имею в виду ткань, металл, другое.

На "Ричарде" я почувствовал, что у меня "это" получилось с точки зрения театрального художника. Но мне "это" сразу же перестало быть интересным, поскольку я понял, что это слишком самостоятельная, отдельная и иногда выпадающая из живого организма сторона спектакля. Стоит лишь немного увлечься деревом, металлом, тканями, как они, эти составляющие, тут же порой и отрываются от общего тела спектакля, который живет и за счет артиста, и за счет сцены, и за счет музыки…

Я поймал себя на мысли, что, приступая к работе, возникает желание вычленить, спасти и обезопасить только свою работу - отдельно от работы всех остальных участников постановки. И потом начинаешь топать ногами, кричать, мол, это должно стоять тут, а не там, уберите это, принесите то!

Увы, "Ричард ІІІ" недолго шел в репертуаре, не знаю, по каким причинам его сняли с афиши.

- Сегодня вы играете Чацкого в спектакле Билоуса "Горе от ума". Насколько вам близок этот умный безумец из XIX века?

- Он нисколько мне не близок, а, наоборот, невероятно далек от меня. Я только на подступах к своему Чацкому. И он мне во многом помогает. Я его узнаю. Вообще этот образ мне многое открыл.

molodyytheatre.com

- Что именно?

- Например, он открыл, что такое искренность, насколько она требует от человека отваги. Что такое в принципе - отважность и искренность? Это одно и то же? Что значит отважиться на искренность?

- В нашем теперешнем мире есть Чацкие или, в основном, Молчалины и Фамусовы?

- Я думаю, что мы ищем и ждем своих чацких. У человека есть потребность в чацких. Ведь все мы ищем человека, которому будем доверять.

- Критики пишут, что ваш герой вернулся в дом Фамусова - с войны. Причем нашей войны, на Востоке Украины.

- Подобное решение не предполагалось в изначальном замысле. Да, мой Чацкий в шинели. Но ведь раньше многие так ходили, это может быть и "гоголевская шинель", да какая угодно, ничего необычного в ней не было. А на этапе подготовки спектакля у Чацкого вообще был обычный классический костюм.

Однако потом, буквально за несколько репетиций, мы определили, что герой должен выглядеть иначе. И думаю, что уже зрители и критики утвердили для себя этот образ. Каждый увидел в нем то, что увидел.

Спустя время я даже набрался хамства и снял эти кеды, джинсы и рюкзак. Потому что мне не понравилось, что все диктуют, каким должен быть мой Чацкий. Но режиссер попросил вернуть все обратно. И я ему поверил.

Конечно же, актеру нужно быть конкретным в том, что он играет, изображает. Когда беру рюкзак, надеваю эти кеды, то имею в виду "войну", но эта война - моя собственная.

Я знаю, что нельзя играть некие "общаки" - "вообще" войну, вообще революцию или вообще Майдан. Нужно предполагать что-то очень четкое и конкретное. Поэтому я и изымаю из своей памяти некие вещи, выношу их на сцену - вместе с тем рюкзаком и голубой каской. И если для кого-то "моя война" совпадает с "его войной", значит, что-то важное в этом спектакле получилось.