АННА КАРЕНИНА. ОТРАЖЕНИЕ ВО ВРЕМЕНИ

Наиболее сложным для любого театра, берущегося за роман Толстого «Анна Каренина», всегда было решение финала — смерть Анны. Бессвязные горячечные слова, в них безысходная решимость, остатки силы воли, сломленной неотвратимостью рока, — Анна произносит их стоя на коленях. Пустое черное пространство сцены... Она медленно опускается на пол, ложится на спину, головой к зрителям, паровозный грохот нарастает, свет начинает меркнуть, пронзительно звучит наивысшая нота эмоционального напряжения... и разом все обрывается, тишина. А потом, выхваченные светом фигуры Каренина и Вронского — две вершины уже разрушенного любовного треугольника. Мужчины произносят в сущности ненужные фразы, потому что всему конец. Так заканчивается новый спектакль «Анна Каренина» в Киевском Театре драмы и комедии на левом берегу Днепра. Пьеса Эдуарда Митницкого по одноименному роману Льва Толстого. Он же режиссер-постановщик спектакля. Пьеса представляет собой квинтэссенцию большого романа, автор отбирает его главные события, оставляя как бы «очищенное зерно» сюжета. Форма спектакля соответствует лапидарному стилю пьесы. Напряженная атмосфера тревоги, неотступности рока в музыкальном решении А.Курия. Сценография (И.Куц) предельно лаконична. Сцена — черный кабинет, по бокам современные стулья по количеству действующих лиц, на заднике — напоминающая зеркало некая геометрическая абстрактная форма. В ней отражается все происходящее на сцене, правда с легким искажением. Может, в этом искажении и есть привкус времени?

Э.Митницкий нарочито уходит от реалистического традиционного театра, иногда в спектакле, можно сказать, отсутствует внешнее действие. Вся напряженная действенность этой бурной любовной истории переводится режиссером в пласт не менее напряженного внутреннего переживания. Усилению этого впечатления способствует принцип кинематографичности, который становится основным решением спектакля. Мизансцены связаны между собой посредством гаснущего кадра. Эпизод сыгран, «картинка» гаснет, свет выхватывает новую сцену, крупный план, дальняя проходка, длинные траектории посыла реплик, все пространство будто размечено замысловатыми, никому не ведомыми жизненными пунктирами троп, которыми суждено пройти героям, каждому — своей. Все в спектакле заведомо условно, минимум выразительных средств поддерживает заданный тон возведенной в абсолютную степень внешней сдержанности актеров. Статика, отрицающая кипение страстей, отстраненность, углубленность каждого героя в свой мир дают возможность сосредоточиться на толстовском слове. И то, как сосуществует комментирующий текст внутреннего голоса с сиюминутными монологами и диалогами, приводит к эффекту целостности образа, ухода от фальши, которая была бы неминуемой, возьмись актеры играть эти переживания в манере реалистического театра.

В спектакле сохранены почти все основные действующие лица романа — Левин (А.Гетманский), Стива (А.Ященко), Долли (Н.Чабан), Кити (Л.Самаева), Бетси (С.Золотько), Вронская (Г.Опанасенко), но их сюжетные линии и взаимодействие с главными героями выглядят такими удаленными от основного повествования, что в какой-то момент подумалось, для спектакля хватило бы трех действующих лиц — Анны (К.Николаева), Каренина (А.Ганноченко), Вронского (Н.Боклан). А при том невыразительном трактовании образа Вронского, в результате которого он предстает таким мужчиной, что даже мысль о возникновении к нему глубокой страсти кажется неправдоподобной, вообще можно было бы обойтись только Анной и Карениным. Тем более что главный-то конфликт между ними — в их взаимоотношениях, в их любви-ненависти, в понимании долга и ответственности, в присутствии- отсутствии простого человеческого сочувствия и сострадания к другому.

Определив жанр спектакля подзаголовком «хроника страсти и греха», режиссер занялся скорее исследованием последствий супружеской измены, а некоторой переакцентировкой исходных точек определения характеров более пристальное внимание уделил образу Каренина. Мысль, к которой мы в общем-то привыкли, что Анна — жертва деспотичного и черствого мужа, спектаклем Театра драмы и комедии ставится под сомнение. А.Ганноченко (его Каренин — самая большая удача спектакля) создает образ великодушного, внимательного, любящего мужа, выполняющего свои обязанности главы семейства с удовольствием, испытывая от этого радость. Каренин—Ганноченко спокоен, терпелив, доброжелателен и сдержан, он по-настоящему благороден. А.Ганноченко сумел убедительно, органично, талантливо показать полифоничность этого сложного образа, весь спектр чувств и переживаний Каренина. К.Николаевой не удается достигнуть подобной полифонии «звучания» образа. Свою Анну она наделяет пусть мощными, но всего двумя оттенками чувствований — радостью и страданием. Не ощущается в этой Анне бури страстей, однообразие выразительных сценических приемов перечеркивает возможность показа ее многогранной чувственной и тонкой натуры. В таком изложении становится непонятной природа ее мятущейся неудовлетворенности. Неужели единственным серьезным поводом к супружеской измене может послужить сильное раздражение видом оттопыренных ушей мужа? А сравнивая человеческие качества мужа и любовника, только и остается что констатировать нелепость этой измены. Хотя, наверно, именно в этой необъяснимости человеческих чувств и кроются тайны вечных вопросов «что делать» и «кто виноват». Несомненно, спектаклю в будущем предстоит «наполняться» глубиной толстовской мудрости. Он будет интересен зрителям, потому что в любые времена людям важно разобраться в себе и в самом главном — отношениях между мужчиной и женщиной, ведь это только «счастливые семьи похожи друг на друга», а «каждая несчастливая семья несчастлива по-своему».