А тебя вылечат? О театре, который мы потеряли

Новый театральный сезон по идее должен выдавать премьерные залпы. Вот только восторженного «ура-ура!» пока не доносится. Тем не менее громким выстрелом — фактически запевом стартовавшего сезона — стали гастроли в Киеве Малого театра России. Малый как Малый — большой русский стиль, прочные традиции, заметные успехи. И — уже для нас — дополнительный повод для меланхоличной «крамолы»: почему ж так бесхозяйственно угробили собственный «традиционный театр», который некогда обожали и прославляли?

Вот оно — глупое счастье… Висеть на жердочке первого яруса (без всяких амбиций «а подайте-ка пригласительный в первом ряду!») — и только слушать, смотреть, умиляться, внимать… Слегка ностальгировать… Еще отлично воспринимать то, «о чем» говорят. И адекватно осознавать, «о чем», собственно, пьеса.

Согласимся, друзья, в современном театре это давно забытое счастье — такая вот ясность, прозрачность и такой магнетизм.

Разумеется, и этот театр, наверняка, не самый идеальный организм на земле. Об идеальном, впрочем, вообще лучше «в тряпочку». Поскольку вместе с двадцатым из Малого и из тех, что помельче, стройными рядами — один за другим — ушли почти все «великаны». Пусто без них. Зато есть основательный повод сравнить (чтоб потом прослезиться…).

***

Особенно когда видит на сцене Элину Быстрицкую или Бориса Клюева, Юрия Соломина или Людмилу Полякову, Эдуарда Марцевича или Татьяну Еремееву, Ирину Муравьеву или… Ну все «при них» — при их героях. И звонкое слово, и объемный рисунок (роли). И очевидная мотивация (того или иного поступка), и яркий характер (что классиками предполагается).

Вот, например, играет Быстрицкая Турусину в «Мудреце…» — увядшую тетушку, богатую сплетницу. Особу, поведенную на «ирреальном» и благотворительном. Выходит на сцену — лебедушка! Говорит — вроде вполголоса. Но все отчетливо слышно даже на моем первом ярусе в глухом правом углу, будь он неладен. Героиня актрисы, латентная пьяница, украдкой от всех за шифоньером время от времени пропускает рюмашку. Уж винцо иль коньяк — мне издали не разобрать. Сам собою вяжется узор сценситуаций: гутарят, охают, торгуются. И надо видеть, как эта героиня буквально и постепенно… «пьянеет» на этой же сцене перед нашими широко раскрытыми глазами. То есть актриса не просто вышла, сказала, отыграла и забыла (к чему нас всех давно приучили), а не упустила малейшего нюанса во внутренних изгибах образа. Подала роль продольно, в действенном психологическом разрезе. Не забыла ни крючка, ни петельки в этой своей Турусиной. Потому что мастер. Знает, «что делать?» Что ж тут еще объяснять?

Малый театр (уж около двадцати лет им руководит Юрий Соломин) московские экстремисты иногда обзывают «пыльным музеем». Хуже того — «рудиментарным складом». За то в основном ругают, что в сценкомпозициях Малого никто не ходит на головах и не орет без сюжетной нужды. Никто там не обнажается «согласно режиссерской концепции» и без причины не болтается под колосниками.

Еще там (сам свидетель) никогда не «квакают», а также не «гавкают» или «чирикают» тексты Островского, Гоголя, Чехова. А произносят эти тексты со сцены так, как и должны были бы общаться в XIX веке простые земляне — купцы и простолюдины, чиновники и прохиндеи. Ну вот не занимаются эти артисты «кваканьем». Причем сознательно, из принципа. И нет на них «управы»!

В то время, когда вокруг и так полно «мудрецов», когда пенится и процветает экспериментальная «трясина», когда лягушки (вряд ли в истории театра они останутся царевнами) лишь пучат глаза на сценических «тронах», там — в Малом — все «большое». И совершенно «другое». Нереальное для нашей свихнувшейся реальности. И не трясина там, а «лебединое озеро» — с приемлемой экологией, кстати.

У меня мгновенно возникло рацпредложение. В такие театры, как Малый (то есть чудом уцелевшие образования классической формы, добротного слога и традиционного наполнения), зрителям-отличникам необходимо выписывать путевки — как в санаторий! Чтоб эти «больные» подлечились, поправились. Посидели на экологически чистых продуктах. Подышали свежим воздухом высокой словесности. Очистились от шлаков сомнительной экспериментальности и вредных для нравственного здоровья «консервантов». Всей той мути, которой пропитано наше устоявшееся сценменю (как правило, его «расфасовывают» в театрах-супермаркетах).

Представьте, Малый тоже производит «операцию-консервацию». Вот только его изделия отменного качества. Они совершенно безвредны для здоровья. Просто надо рецепты знать. Вот извлечешь из «банки» Малого какой-нибудь овощ-фрукт — так это же сочно, аппетитно, по-домашнему…

Приходите, к примеру, на их «Ревизора». Почти четыре часа продолжается действо: в деталях-подробностях, в сценических «рюшиках». А нельзя оторваться! Как в хорошем радиотеатре слушаешь вечного Гоголя от «хорошего Малого» — и опять про себя же наивно бормочешь: а ведь точно, будто про нас… И весь списочный гоголевский состав — пальцем не тронут. Даже залетных купцов пощадили, сохранив все их тексты.

А что же видите перед собой на сцене, когда открывается занавес? А простирается там как будто картинка из моего театрального детства. Сказочная, «лубочная» Россия, «которую они потеряли». Наивные рисованные задники с домишками, куполами. Мебель — как и полагается в благородных домах. Стены, колонны и лестницы как бы «всамделишные». Все и прочно-театральное, и откровенно нереальное. Поскольку отвыкли от сценичной предметности. А у них все сцены и картины движутся в линейной — авторской — последовательности. Дом Городничего — значит, «дом Городничего», а не рублевская «хаза-малина». «Нумера» Хлестакова — значит, они самые и есть, а не клетка в зверинце, как придумал бы Жолдак (к примеру).

Юрий Соломин как будто сочинил для спектакля «концепцию». Вроде его постановка — о жутком страхе чиновников. Возможно. Но в его «Ревизоре» (совсем не выдающемся, а просто крепком спектакле), как на мой вкус, непроизвольно возникает дополнительный смысл. Хлестаков на виду у камарильи под руководством Городничего — попросту оптический обман. Нечто на манер «я знаю точно: невозможное возможно!» Живут-то в одной большой луже. Барахтаются в одной и той же провинциальной грязи. А Питер и сказочные балы, тот самый недосягаемый «высший свет», да еще и «друг Пушкин» в придачу — это же иная планета. Это болезненная мечта для тмутаракани! Тогда уж любой прохиндей кажется инопланетянином. Поскольку сами они — бобчинские, добчинские и остальные земляники — «иного» мира не знают, но грезят о нем и готовы в любой миг улететь на «тот свет», только б позвали. Только б поманили рукой.

Слабое звено спектакля — собственно городничий. При всей старательности актера А.Потапова, образ получился скукоженный, словно «скороговорочный». Без того художественного массива, который и предполагает этот «масштаб ничтожества». У меня, например, перед глазами постоянно был Юрий Мажуга из киевского спектакля — это этапная работа (даже удивительно, как они теперь собираются без Мажуги очередной римейк запускать?).

Зато в Малом отлично чувствуют стиль и масштаб Эдуард Марцевич и Людмила Полякова. Забавно и обоснованно (как для данного спектакля) преподносит Хлестакова молодой актер Д.Солодовник. Его герой -- испорченный ребенок, капризный мальчишка. Он не авантюрист. И точно не «чертик» (такие версии тоже имеют место). Этот — приехал, застрял, поддался, пошутил, заигрался… Да и смылся, пока не взяли с потрохами!

При всех возможных критических ремарках, которые возникают по ходу постановки Соломина, точно уверен в одном: на этот спектакль не опасно повести ребенка… Даже целый класс. Ребенок хотя б уяснит, что имел в виду великий Николай Васильевич, когда собрал в одном городе «под одной крышей» столько ничтожеств и подлецов. И кого он там, понимаете ли, «изобличил» сто лет в обед. И почему все они так похожи на нынешних. А вот, скажем, отправлять ребенка на «Ревизора» в киевский театр имени Ивана Франко — это и социально, и нравственно тревожно. Поскольку вдруг обнаружишь, что Хлестаков — активист гей-движения, а остальные «кавээновские» чиновники — его потенциальные «жертвы», которых он, извините, по ходу дела «имеет». Все это, простите, не для нас, интеллигентных людей.

***

Или «Горе от ума» того же Малого (постановка на сцене Малого Сергея Женовача, ученика Петра Фоменко). Удивительный спектакль. Непростой, не всеми принятый. Вроде по «фактуре» — «не Малый». Но по настроению — урок чистописания, трогательный ноктюрн. А не пафосная «бессмертная комедия», о чем и так давно знаем.

Женовач перебирает в тексте Грибоедова лирические, словно бы чеховские, строфы-струны. И элегантно, усердно, как искусный дирижер, «раскладывает» канонический текст в русло нужных ритмов и необходимых ему настроений. Возможно, специально уходит от вызывающих гримас «недоброй Москвы» и «хорошего Чацкого»? У него — «все хороши…». И все чуть-чуть от лукавого.

Особенно Фамусов — Юрий Соломин. Это — вовсе не «воплощение зла», а лишь хитрец, лукавец и умница. Человек, возможно, даже более «продвинутый», чем Чацкий, поскольку лучше других знает цену Москве и москвичам… Молчалину и собственной дочке… А уж Чацкому — так и подавно.

По поводу Софьи из этого «Горя», увы, критический булыжник «издалека» — это плохо. Это, на мой взгляд, просто бесхозяйственно — взять и не обозначить в столь стильном произведении ту центровую позицию, которую и должна занимать героиня. Впрочем, молодые актрисы Малого — вообще нечто необъяснимое. Будто статичные солистки ансамбля «Березка». А ведь случались в истории русского театра и магистральные сюжеты, когда режиссеры отчетливо понимали, что причина и «горя», и «ума» — не столько столица и даже не зловредное общество, а, по большому счету, именно Софья. Это ясно понимал, например, Товстоногов, у которого в начале 60-х Софью играла Доронина. Она подавала этот важнейший образ эмоциональным центром сюжета. Только чего уж там, все объяснимо — таких, как Товстоногов (с его великой художественной проницательностью), даже после глобального потепления нам ожидать бессмысленно. Да и Доронину, к моему большому сожалению, клонировать нельзя. Поэтому в связи с «Горем…» — лишь умиление.

***

Ну и, конечно, Островский — главная «икона» Малого. «Волки и овцы», «На всякого мудреца…» — спектакли-парады. Выставка достижений отменного актерского хозяйства. Сказать, что есть проходные роли, — значит нагло соврать. Все на своих местах. И все в спаянном, сбитом ансамбле. После «КРИКтического реализма» нашей Русской драмы с ее подиумным скольжением по наследию Островского («Доходное место», «Волки и овцы») осмысленная сценречь лицедеев Малого особенно греет душу и ласкает слух.

Когда-то Островского упрекали в том, что увлекается эффектностью сюжетной покройки, да еще и на французский лад. Ругали, мол, «нанюхался французов». И лишь Добролюбов его защитил: «Куда труднее писать пьесы жизни…» И что ж кажется самым фантастическим в его «пьесах жизни» теперь, спустя эпохи? А представьте, та самая отменная сюжетная покройка. Словно бы с прицелом на непредвиденные века, когда скороспелые драматурги разучатся «конструировать», чувствовать, когда для многих из них «пять актов» окажутся чем-то невыносимым. В такой-то «покройке» Островского, конечно, актерам легко дышать, вольно двигаться и высоко взлетать (если требуется). Оба спектакля представляют, казалось бы, канонического Островского. И от того добротного.

Текст автора не усложнен, но в то же время внятен. Малый достигает сценической ясности, избегая примитивности — а ведь для многих нынче это непосильная задача. Сценические композиции Владимира Бейлиса и Виталия Иванова — живые, искрометные истории «из жизни…». С переливами настроений и оттенками подлинных человеческих чувств, которые тут же эхом откликаются в зрительском зале.

Сам тому свидетель: некоторые восторженные просто рты раззевали, когда слушали вечно актуальные диалоги. И едва ли с ярусов не падали от театрального удовольствия…

***

Думал о том, почти всеми забытом и даже некогда высмеянном «реалистически-бытовом» или «романтически-бытовом» «этнографическом» украинском театре, который я, например, люблю. И любить буду. И наплевать мне на мнения ангажированных пропагандистов сомнительно-доморощенной «экспериментальщины». До сих пор, как маньяк, ночами вылавливаю на обреченном канале «Культура» какие-то редкие старые записи… Где Гнат Юра гениально «тает» в финале «Борули», а Дмитрий Милютенко бьется в истерике: «Чия земля? Калитчина!» Где Копержинская в «Бесталанной» — попросту Вера Пашенная, только на ином контекстуальном уровне.

…Где же все эти «журавлі, тини, соняшники, глечики, хатки, вишиванки, городи, дівчата, парубки, пісні, танці...»? Целая планета, омытая слезами Лымеривны, Бондаривны и обласканная смехом Стецька и Шельменко? «Речка, небо голубое, это ж все мое, родное…» Да, смейтесь надо мной, издевайтесь... Но ведь действительно потеряли — на театре в частности.

...На днях на кухне у Оксаны Забужко клокотал: «Что ж похоронили и затоптали тот театр, который разные светлые головы называли уникальным явлением мировой сценкультуры? Это же линия ремесла Кропивницкого, Тобилевичей (старших), Юры, Крушельницкого, Бучмы, Ужвий, многих других… Решили быть «ближе к Европе»? Так вот и туда пока не достучались (Жолдак, и тот на полдороге в Москве застрял), и то ценное, что у нас было, — золотое слово сценическое, традиции прочные, народный быт (в его высоком, а не низменном звучании), национальный характер во всей его многогранности — где же все это на сценах? Увижу ли, сердешна Оксано?..»

Она отвечает прямо как Фирс из «Вишневого сада»: «Раньше «средство» знали. Подлинная театральная школа была, а не мнимая, как теперь. Нынче, предложи им всерьез сыграть в тех же пьесах Старицкого — так это же смех будет! Пародия! «Средства» забыты… Актеров для того театра практически не найти — почитай, раритеты и эксклюзивы!»

И правда. Что Ступка, что Хостикоев — художники-передвижники, стахановцы-мастера. И репертуар-то у каждого объемный, богатый. Да только не национальная классика. Мне кажется, давно уж пора влить новое вино в старые меха «Украденного счастья» Сергея Данченко (на сцене франковцев). Прежний состав играет редко, а в «римейке» могли бы выйти и Богданович, и Ступка-младший, и Тимошенко (Арсен). Не лучший спектакль Данченко — «За двумя зайцами» — в репертуарном фаворе, а один из лучших (по пьесе Франко) лишь по праздникам да в юбилеи.

Казалось бы, пан Бенюк, вот он — чудесный актер и сочный характер для театра, который потерян! Только я уж и писать о нем опасаюсь, поскольку в последнее время работает под «режиссурой» О.Тягныбока, а там — специальный «репертуар».

…Не в том же проблема, что традиции — «ужас», а эксперимент — это «класс!»? Как по мне, все дело исключительно в даре, в таланте. И среди «новаторов» — толпы бездарностей. И среди «традиционных» — ограниченный контингент самородков. Бесспорно, самые разнообразные растения цветут на местных сценических клумбах. Тут уж не возразишь. И многие театральные деятели успешно пахнут в разные времена года... Разное есть — и разное будет. Нынешний день — не повод для пессимизма: жизнь продолжается, педали крутятся, у многих полные залы, и зритель, как от чумы, убегает от политики в театральные здания. Только что там находит?

Находит, например, яркие поиски учеников Митницкого. Или заблаговременно узнает о производственных показателях киевской Русской драмы. Еще обнаружит, что есть в Украине тысяча и одна сцена в Крымском театре «имени» Новикова и процветает украинский театральный синдикат в Донецке. Есть столичный «популяризатор энтропии» — г-н Троицкий, а рядом — «продавец воздуха» г-н Проскурня. Когда читаю в Интернете нечто наподобие «…відомі телевізійні ведучі зіграють у гучному театральному проекті за мотивами п’єс Карпенка-Карого «Суєта» і «Житейське море», то ненавижу в этом послании человечеству абсолютно все – кроме драматургических первоисточников. Экс-телеведущему Р.Скрипину и иже с ним для начала не мешало бы разобраться со своим «творчеством» в телевизоре, а не классику липкими пальцами «модерировать».

Правда, в центре столицы — разнообразные биполярные эксперименты в театре Богдана Ступки. Он часто использует «контрастный душ» для художественного омовения труппы. Выпустил элегично-иронично «Наталку Полтавку» — это то, что от него давно ожидали. По-прежнему у франковцев собирают аншлаги скромные (в художественных решениях) «Мартин Боруля» и «Шельменко-денщик», на очереди — «Кайдашева сім’я».

Должны быть в театре разные «тайные» тропы — эксперименты, поиски. Без этого нельзя, а то зачахнут. Но не должна зарастать бурьянами и магистральная трасса. Тот путь, который исходили не худшие люди. И вроде как завещали «хранить вечно». А получается, хранить некогда... «Время, назад!»

Найдите-ка сегодня Грыця для мелодрамы Старицкого в труппе тех же франковцев или заньковчан — да днем с огнем! Вот мальчиков-с-пальчиков предостаточно.

Учитывают ли сегодня театральные педагоги законы амплуа, репертуарные законы? Много ли комиков, трагиков и характерных актрис открыли последние выпуски вузов? Вы послушайте эту их новейшую «сценречь»! Исключительно в «немой сцене» — вот где им всем надо играть.

Привозит намедни в столицу Донецкий театр мое любимое — «У неділю рано зілля копала». Но, простите, никакого же критического долготерпения не хватит после фальшивых завываний провинциальной цыганщины. Катастрофа. От этого «колорита» хочется бежать еще дальше, чем Мопассан от Эйфелевой башни.

Одно хорошо: некоторые хотя бы еще (пока?) кое-что (кое-как) изредка ставят.

Уж казалось бы, вот он театр, которому историей и судьбой предписано сохранять традиции корифеев, — заньковчане. Они на пороге юбилейных гастролей в столице. И многое значится в их гастрольном (парадном) репертуаре — «Визит старой дамы», «Амадей», «Валентин и Валентина», естественно, «У.Б.Н.». А отечественной классики — в помине. И во Львове, что ли, «средство» забыли? Позор, если так.

***

«Малорос ленив и в движениях медлителен», — когда-то очень зло написал Максим Рыльский совсем по другому поводу. Но как будто писал именно о проблемах того театра, который болен… Который, в общем, практически исчез. Который «в реале», на сценах — во всем его искрометном блеске и колоритной народной прелести — в ближайшем будущем вряд ли увидим.

Хорошо, хоть горемычной теле-«Культуре» кислород не перекрыли и платежеспособные «папики» еще окончательно не выкупили эфирное время для своих «певичек» на этом канале. Поскольку редкие «больные» (театром) еще надеются – ночью – хотя бы там исцелиться.