80 ЛЕТ БЕЗ Х

.Л.А.М.а, или НЕЗАБЫВАЕМЫЙ 1919 ГОД

В воспетые кинематографом годы гражданской войны, Киев в течение двух лет стал центром притяжения всех творческих сил Отечества. Трудно найти более-менее популярного русского писателя или поэта не побывавшего хоть короткое время в «матери городов». Кто ехал за заработком, кто за спокойствием и размеренной жизнью, а большинство - по непонятным причинам, так хорошо отраженным Михаилом Булгаковым в «Беге». Почти до самой революции Киев находился во власти символистов. Еще в 1911 году вокруг эфемерного журнала «Лукоморье» группировались эпигоны этой школы - Николай Животов, Николай Брандт, Сергей Никонов, Юрий Зубовский, Владимир Василенко. В качестве ученого-символиста в «Лукоморье» работал и очень литературный человек И.Аксенов, впоследствии футурист, а в конце 20-х годов конструктивист. Лучшим из напечатанного в «Лукоморье», было стихотворенье, вероятно, из скромности автором не подписанное. Начиналось оно так: «У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том...». Журнал полностью был пронизан кабаретной условностью. В том же первом номере, где без указания автора был опубликован рассказ Александра Вертинского «Красные бабочки» - о мальчике-сироте, взятом в дом к портнихе. О том, как он во время примерки нечаянно пролил масло на платье некой дамы и как его за это избили. И несмотря на то, что журнал скоро закрыли, его стилистика, просматриваемая в авторах, как-то не случайно подобранных, сказалась на дальнейшем творчестве поэта.

Незадолго до этого в номере «Киевская неделя» появился первый рассказ молодого Александра Вертинского, на ставший традиционным символический и романтический сюжет об «оживающем портрете». От традиционного решения рассказ отличается, пожалуй, тем, что у него не юноша влюбляется в нарисованную красавицу, а наоборот - женский портрет в юношу. Влюбленная красавица с холста просит молодого человека взять её с собой, на что он отвечает с присущей автору иронией: «У вас слишком тяжелая рама...». Там же, вслед за этим появился второй рассказ Вертинского - «Моя невеста» с эпитафией на Бенедикта Лившица, с которым были у них приятельские отношения.

Позднее на киевском Олимпе появился Владимир Маккавейский - поэт в академическом сюртуке, очень выспренний, мечтавший выпустить к своей тонкой книге стихотворений «Стилос Александрийский» несколько томов комментариев. Ему нельзя было отказать в знаниях. Он был прекрасный переводчик Мореаса и Рильке на русский язык, Александра Блока и Вячеслава Иванова на французский. Эльснер и Лившиц были известны за пределами Киева. «Чтец- Декламатор» канонизировал Павла Тулуба. Так что, в конце 20-х в городе оказалась из символистов только Зинаида Тулуб, впоследствии прославившаяся историческими романами, на мой взгляд, непревзойденными. Может быть потому, что в «Лукоморье» она не сотрудничала. Был еще Котляр-Юнонин - версификатор с лицом семинариста и визитными карточками уездного факира. Он приходил в бывшую 14-ю аудиторию университета Святого Владимира и убеждал юристов заниматься с ним поэзией. Одно время он успешно сотрудничал в брачной газете.

С 1917 по 1920 гг. Киев последовательно становился столицей УНР, столицей Украинской державы и УССР. А вот в 1918-1919 гг. был еще и литературно-художественным центром.

Напротив церкви Сретения Господнего на Сенном базаре поселился Илья Эренбург. По соседству жил Бенедикт Лившиц. Эренбург ходил в те времена в волочившемся по замусоренным тротуарам пальто и испанской широкополой шляпе. В то время он выдавал себя не то за католика, не то за православного. В его комнате на окнах, стульях, столах - всюду лежали сборники стихов.

Проездом в эмиграцию промелькнули Семен Юшкевич и Иван Бунин. Они читали свои стихи и рассказы в «Интимном театре». Ждали, впоследствии певца эмиграции, Алексея Толстого, но в Киев он не попал. Вера Холодная и Рунич сменялись Аркадием Аверченко и Евреиновым. Шла «Леда» Каменского. 13 октября 1918 года появилась на киевских улицах «приехавшая из Петрограда веселая газета «Чертова Перечница». «Ново! Небывало!». В ней сотрудничали Александр Дейч и Михаил Кольцов. Ходили упорные слухи о применяемых кем-то из противников ультрафиолетовых лучах.

Корабли Антанты покачивались на новороссийском и одесском рейдах. После убийства на Печерске фельдмаршала Эйнторна и повешения эсера Донского в германском совете солдатских депутатов в Киеве председательствовал Кирхнер, родственник известного издателя российских календарей.

В город то входили, то покидали (и так 14 раз) различные противоборствующие войска и группировки. А Каменский читал лекции о женских победах и целомудрии.

Так проходил 1918 год. Классический вариант надоевшей жизни. В которой все запуталось в какой-то непонятный клубок - партии, человеческие судьбы, военные, куда-то переходящие соединения, никогда неразгаданные и непостижимые события.

Потертый Ротгауз в серых гетрах, серой бекеше и с серыми стихами пасся на Фундуклеевской, Крещатике и в модных ресторанах Николаевской улицы.

Марджаношвили задавал тон театру, Исаак Рабинович и Алекандра Экстер - живописи, Илья Эренбург, выпуская в Киеве сборник за сборником, - поэзии. Плотники тесали на Стрелецкой улице доски для будущего мистико-эротического театрика «Крест и роза». Их зарисовывал, готовясь к большому полотну, Александр Богомазов. А тем временем, за неимением спонсоров, дирекция для заработка, между теаконференциями, варила мыло в киевских пригородах. От них шел такой аромат, что во время выступлений первые места были свободны. Александр Вертинский, выступая с театром в Москве, решил переехать на более хлебное, в полном смысле, место. Таким был его родной Киев. Но театр, всю труппу везти не было возможности. Поэтому с одним антрепренером они приезжают в Киев. У власти гетман. По улицам ходят немецкие солдаты. Вертинский дает десять выступлений в «Интимном театре». Печатает свои произведения во многочисленных журналах и газетах, альманахах и... вообще, где придется. Даже если выпуск издания ограничивается № 1.

Но самый накал духовной жизни в Киеве, невиданный с эпохи Киевской Руси, происходил в месте со звучным названием - Х.Л.А.М. Не пугайтесь - это Художники, Литераторы, Артисты, Музыканты. Он помещался в подвальчике на Николаевской улице, тогда в №5. На улицах города, как никогда, было сыро и грязно. Часть дворников стала комиссарами, а это не разоблаченные сотрудники полиции, так как, а их было больше, разоблаченные бежали. Дворники-татары, которые не могли помогать полиции из-за неграмотности, стали лидерами национального освободительного движения. Так что город не подметался или с выстрела «Авроры», или с телеграммы Бубликова. Из подвала сквозь завалы мусора еле-еле проглядывались или австрийские ботинки мимо идущих и лузгающих семечки красноармейцев, их сменяли сапоги гайдамак, краги греков и англичан, фантастическая обувь зуавов, босые ноги китайских коммунистов... Но ничего не мешало завывать стихи всем: и авторам сборников блестящих, непревзойденных стихов, и авторам чего-то похожего на поэзию. В то время красных изгнали из Одессы. А в «ХЛАМе» подавали бифштексы и вина. Поэты просили, чтобы публика не звенела ложечками о стаканы. С присущими, и не только ему, компромиссами Эренбург читает по институтскому альбомчику о детях, играющих в революцию. А как там любили читать, и за это кормили бифштексами и поили сколько угодно чаем - Лев Никулин, Бенедикт Лившиц, Давид Бурлюк, Натан Венгров, Владимир Маккавейский. Но все меркло после, а иногда и во время дебошей футуристов. Названия поэтических групп соперничали с именами звезд и римских богов второго плана. Стихи поэтов слушали комиссары, национальные вожди, студистки и гурманы. А если с читающего стихи комиссара или вождя можно было получить должность и продпаек, то внимали и поэты. Кушать-то всегда хочется. Поэтому лучше всех слушали комиссаров. Плохо слушающего, как «контру» могли пустить в расход. Любили тут бывать, хотя и не долго, так как считали себя элитой, - эстетствующие искусствоведы Николай Макаренко, Григорий Лукомский, Георгий Нарбут и Борис Рерих. На Пасху прибыли Осип Мандельштам и Рюрик Ивнев. И сразу привезли весть. Зеленый собрался взять Киев. Этого Х.Л.А.М. не вытерпел и в мае 1919 года прекратил свое существование. В окруженный бандами город не завозили мясо, а из чего прикажете делать котлеты и бифштексы? Из поэтов? Они народ костлявый! Поэтому будущие классики стали собираться в ограниченном количестве на квартирах, где, несмотря на тесноту, с ними всегда были девочки из балетных студий. Тогда же, после ограбления всех пассажиров, перестал ходить дилижанс Житомир - Киев. Антон Иванович Деникин действительно сердился, и его части взяли Харьков. Банды с окрестных сел не пропускали ни одного транспортного средства в сторону Киева, чтобы не ограбить. Тут еще восстал один из красноармейских полков. Киев поставили на военное положение. Но арестовывали только поэтов, потому что только они ходили по улицам ночного города. Но стоило их привести в участок, или, по-новому, «отделение», то сразу после завывания стихов их моментально отпускали. Больше всего арестовывали Эренбурга. Он основал на Печерске мастерскую художественного слова. А там было ГубЧК. Когда чекисты выходили в садик или на улицу продышаться после спертого табачного воздуха, при свете луны видели идущую в длинном пальто и широкой шляпе, размахивающую руками фигуру опасного террориста, им трудно было удержаться от соблазна задержания. Жестикулировал Эренбург, так как продолжал свои лекции. А они были обо всем. О детских стихах, об ассонансах, о благочестии и разбое Франсуа Вийона, о доброй любви протоиерея из Иты, о заговорах против зубной боли, о том, что Бальмонт похож на попугая, и что невозможно читать Гумилева, так как достаточно одного Брюсова.

Е.Перлин преподавал стихосложение. Маккавейский по огромному фолианту читал свою работу о псевдоклассицизме. Хотел заниматься со студистами Мандельштам, но был терроризирован поклонниками Апухтина. Температура поэтической жизни Киева неизменно повышалась. В 1919 году вышел альманах «Гермес», в котором принимали участие Николай Асеев, Григорий Петников, Виктор Шкловский, Бенедикт Лившиц. Гражданская война кончалась, если не считать короткого пришествия поляков. Интеллигенция занималась балетом или огородничеством. По улицам губернского города паслись козы, словно с картин Марка Шагала. Появились «аровские» жиры, похожие на вазелин. Господствующей религией стал имажинизм, а Лядов и Длигач его киевскими пророками.

Так закончился незабываемый 1919 год. С закрытием Х.Л.А.М.а и прекращением дилижансного сообщения Житомир - Киев. Нет, скорее всего, с оставлением Киева большинством творческих людей. Отправляющихся куда-то на юг и на запад, какой-то вечный «Бег»!