Жук, Мохер и другие… времена

После защиты докторской в моей творческой жизни назревал явный перерыв, и я засел за машинку, чтобы поделиться с миром впечатлениями о годах экспериментов на животных, своими болями об их содержании в наших многочисленных вивариях, о своем личном отношении к этой проблеме не только животных, но и племени исследователей-экспериментаторов. Так появился очерк, названный в честь моих экспериментальных собачек — «Жук, Мохер и другие…». Материал получился большой, «Химия и жизнь» приняла его вполне благосклонно, и он был опубликован в двух (!) номерах журнала.

Автор стал в редакции своим — вместе с Татьяной Демьяновной Поповой, известным всей стране гомеопатом, и талантливым, но рано покинувшем нас фантастом Борей Штерном. Мы ездили на юбилеи журнала, читательские конференции в Москве, Обнинске, Белой Церкви, Киеве, я был даже «золотым» лауреатом за «Жука…» и другие публикации.

Но главной была реакция на статью — звонили с благодарностями заведующие вивариями, экспериментаторы, ветеринары, откликнулся даже главный защитник прав животных в СССР народный артист С.Образцов. Благодарили за своевременность поставленных вопросов, надеялись, что в экспериментальном деле что-то изменится к лучшему, и наши виварии хоть в малой степени станут похожи на клиники экспериментальных животных, которые можно увидеть за рубежом.

Увы…

В последние годы мне пришлось посетить ряд зарубежных клиник, и я обязательно просил показать мне их экспериментальные подразделения. Показывали, хотя и не всегда охотно — разработка нового там тщательно охраняется.

Обычно экспериментальные клиники размещаются в подвалах, на нижних этажах или в пристройках. Стены в этих помещениях из пластика, стекла и металла, все легко моется, клетки из нержавеющей стали, вольеры для крупных животных просторные, воздух свежий, витаминизированные корма для каждого вида животных. Даже если в таких вивариях не проводятся исследования на животных чистых линий с ослабленным иммунитетом или вовсе безмикробных, в такую клинику с улицы не попадешь — массивные двери, цифровые замки, все на электронике, если откроют, то лишь по звонку. На входе множество одноразовой одежды, души, удобные раздевалки — в «своем» не пустят даже по большому знакомству. А какие операционные, перевязочные, манипуляционные! Бездна современной аппаратуры, удобные операционные столы, телекамеры, микрофоны, все компьютеризировано…

Конечно, уровень исследований в таких клиниках очень высок — оперируют на четырех-пяти видах животных (у нас чаще всего на мышах, белых крысах и кроликах, очень редко на свиньях), там же приходилось видеть в вивариях коров, лошадей, овец и даже лам. Увы, в США еще не отказались от операций на собаках, видимо, европейская конвенция о защите домашних животных и неиспользовании их в экспериментах на американских исследователей не распространялась.

Богато живут экспериментаторы за рубежом, все понимают, что экспериментальная наука работает на завтрашний день, и без нее это завтра попросту не наступит. Никому там не придет в голову подкармливать своих питомцев домашними добавками к их весьма скудному рациону, и нет необходимости тамошним рабочим вивария косить траву возле клиник ввиду хронического недофинансирования.

* * *

Александр Алексеевич Шалимов понимал значение хирургических экспериментов, сам их не чурался. До института хирургии у автора этих заметок был опыт практики в виварии тубинститута, откуда я, собственно, и перешел к Шалимову. Шеф давал мне полную свободу действий, уверовав в мою добросовестность и желание сделать в нашем передовом институте клинической и, кстати, экспериментальной хирургии все по лучшим образцам, естественно, в рамках тогдашних финансовых возможностей. Поэтому в новые подразделения института вкладывались не только время и настойчивость, но и душа, без чего любая работа на перспективу теряет всякий смысл.

Первый институтский виварий размещался в полностью перестроенном двухэтажном здании. Там был необходимый минимум — отдельные помещения для животных разных видов, кормокухня, операционные, комнаты для сотрудников и маленькой лаборатории, а о такой роскоши, как склады или карантинные помещения, и мечтать было невозможно.

Когда вступила в строй первая — клиническая — очередь института, А.Шалимов предложил мне ознакомиться с проектом второй — лабораторной — очереди и особенно вивария, размещенного частично в подвале, но в основном на седьмом и восьмом этажах. Сразу появились возражения: архитекторы сделали помещения для собак без естественного освещения, вместо окон во многих комнатах были стеклоблоки. Правда, общая схема современной ветеринарной клиники была соблюдена — отдельные «чистые» и «грязные» коридоры, специальный лифт для вывоза мусора, подземные галереи для его окончательной транспортировки, даже помещения для девойсинга.

Сколько трудов было положено на переработку проекта, на споры с его авторами, на исправление дефектов по ходу строительства уже можно и не вспоминать, ведь даже переезд в новое помещение осуществлялся в мае 1986 года под аккомпанемент Чернобыля…

Но в этом помещении, фактически без его перестройки и капитального ремонта, мы живем и работаем уже почти двадцать пять лет.

* * *

Сколько интересных исследований за прошедшие годы было сделано в этих постаревших, пораженных грибком, залитых вследствие дефектов кровли стенах…

Разрабатывались рассасывающиеся нити для хирургических швов, перевязочные материалы, кровоостанавливающие губки, в наших операционных набивали руку микрохирурги (такого направления до Шалимова в Украине вообще не существовало), делались первые трансплантации печени, сердца, испытывались новые инструменты, керамические скальпели и магнитные иглодержатели, аппараты и приборы — всего уже и не упомнишь.

«Хирург, не прошедший огонь эксперимента, совершенным быть не может!» — этот постулат медицины мы активно внедряли в жизнь, и на материале, полученном в опытах на животных, защищались кандидатские и докторские, проверялись великие и ничтожные гипотезы, совершенствовалась хирургическая техника, вырабатывались навыки, которые в клинике неминуемо сопровождались бы человеческими жертвами.

Кроме вышеперечисленного, за последние годы в нашем отделе разработана с нуля методика электросварки живых тканей (Государственная премия Украины за 2004 год), разрабатываются новые направления гипертермической хирургии, которыми интересуются и за рубежом. И нельзя это все развивать на недокормленных животных, живущих в клетках и помещениях, далеких от того идеала, который приходилось видеть.

Говорят, что в других вивариях куда хуже, но это не утешает. Хуже быть не должно — ведь научные результаты, полученные на случайных, несертифицированных животных (а в Украине нет надлежащих питомников, и даже специалистов по лабораторному животноводству никто не готовит, несмотря на обилие аграрных университетов!) не стоят ни гроша.

И все же, если бы дело не пускалось на самотек, на произвол некоторых администраторов, многое еще можно поправить. Ведь построили же новый, европейского класса виварий в Институте фармакологии и токсикологии, да нелегко со средствами на эксплуатацию… Вот и пригласили бы туда директоров остальных НИИ Академии меднаук, чтобы посмотрели и поучились, показали бы «как нужно», глядишь, и денежки бы нашлись! А то ветеринарные работники получают нищенскую зарплату, несравнимую с той, которую платят в частных ветеринарных клиниках, — попробуйте найти подходящих специалистов, да еще с ветеринарным высшим образованием… А сможете на девятьсот гривен найти квалифицированного и заинтересованного специалиста и, слава Богу, хоть людям других профессий пока не запрещается работать на этих должностях при наличии хоть какого-то медицинского диплома.

Что делать?

Сакраментальный вопрос… С высоты почти полувекового опыта экспериментальной работы имею на этот счет собственное мнение.

Если наша страна заинтересована в развитии своей биологической науки и медицины, которые делаются не только с помощью современных приборов и реактивов, а и на мучении сотен тысяч лабораторных животных, платящих своими жизнями за прогресс, если мы хотим облегчить их страдания и получить достойные результаты не для «проходных» диссертаций, а для истины, нужно браться за эту часть нашей научной жизни всерьез.

Если есть в НИИ экспериментальная база, нужно ее финансировать по отдельной статье и строго следить за ее наполнением и выполнением — животные в отличие от людей к протестам не способны. Можно сто раз говорить о вивариях как возможных очагах лептоспироза и других опасных для человека заболеваний, повесить во всех помещениях психометры и термометры, разместить дорогущие дезковрики зарубежного производства (кто их сегодня в состоянии приобрести?), но если сегодня не снабжать виварии новыми клетками, годами их не ремонтировать, не обеспечивать учреждения сертифицированными, здоровыми животными, а продолжать сегодняшний удобный самотек — бедными будут и наша наука и будущие поколения исследователей.

Когда-то, почти четверть века назад, в своем очерке я в конце устроил виртуальную перекличку своим погибшим в экспериментах животным:

«Жук!

Короткошерстый, с глазами чуть навыкате, стареющий, верный пес.

Пушок!

Рыжий, пушистый, тоже поседевший на моих глазах.

Мохер!

Первая собака в Украине, прожившая год и шесть месяцев с чужим легким».

Пусть же все, что мне удалось здесь рассказать, станет памятником безвестным псам и другим животным, прожившим трудную жизнь, вкусившим многое от человеческой судьбы и верно приходящим на мою невеселую перекличку.

Как легко быть экспериментатором!

Как просто!..