Для арт-среды Украины, считайте, это настоящая сенсация. Холст художника-абстракциониста, основоположника «нового украинского пейзажа» Анатолия Криволапа - «Степь» - недавно был выставлен на аукционе Phillips de Pury & Co (Нью-Йорк). И по итогам торгов именно эту «Степь» купили за
98 500 долларов (при стартовой цене 30 тыс.).
Это известие информационной бомбой «взорвало» украинскую арт-территорию. Еще недавно высшую ступень ценового рейтинга занимал в Украине Александр Ройтбурд (его работа «Прощай, Караваджо!» два года назад была продана за 97 тыс. долл. на аукционе в Лондоне). Впрочем, Ройтбурд - публичный человек. А вот Криволапа иногда называют отшельником. Он живет вдали от столицы - под Яготином. Не считает себя публичной персоной. Постоянно отказывает СМИ во «взаимности».
Только для ZN.UA господин Криволап сделал исключение. В эксклюзивном интервью «самый дорогой художник» рассказал, как в свое время зарабатывал копейки и постоянно ходил в одном и том же пальто; как искал собственный стиль; как повлиял на него Николай Глущенко; как относится к транс-авангарду и некоторым проектам центра Пинчука...
Он родился в Яготине Киевской области. В 1962-м поступил в художественное училище... Потом - армия, потом - живописный факультет Киевского государственного художественного института. Сорок лет его считали «киевским художником». А он еще в начале 2000-х вернулся в родные места и сейчас проживает в селе Засупоевка на Киевщине.
Дом художника стоит на берегу озера Супой. На втором этаже оборудована художественная мастерская. Кстати, в семье художник не только он: у дочери Анны прекрасная серия киевских пейзажей. Отец говорит: «Она будто с рождения не выпускала кисти из рук...»
Криволап признался, что однажды «почувствовал истощение в абстракции» и именно поэтому поменял место проживания.
Шум Киева остался в прошлом. Теперь его окружает сельская тишина. Новая среда была созвучна его настроению. Тем более что и в быту он аскет. Убежден: лучшее жилье для художника - «келья монаха», то есть белые стены и кровать.
И правда: на стенах жилища художника не найдешь ни одной картины его кисти! Белые стены - и все!
«Возможно, кому-то демонстративное самолюбование и помогает, а для меня постоянно видеть собственную работу - тяжело. Это как пережитый роман. Если работа в чем-то несовершенна, мне все время хочется ее переделать. А если удачная - то будто парализует мою волю...»
Художник признается, что и сам уже не помнит, когда его пленила живопись. Но вспоминает мамины рассказы, что еще ребенком обрисовывал все их жилье - «коныками».
«Пейзажных» предтеч в его семье не было. В семье Анатолия - три брата. «Нормальная семья! Пожалуй, никто из них никогда и не был на моей выставке... - улыбается художник. - Отец раньше переживал - дескать, у сына нет «нормальной» профессии, да так и ушел из этого мира...» Художник также иронично говорит, что в свое время переделал на свой лад известную пословицу: было у матери три сына - два умных, а третий - художник!
В Киевском художественном институте Криволап учился у Виктора Пузырькова. Этот мастер исповедовал «жесткий академизм». А сам Анатолий чувствовал, что будет абстракционистом. Криволап считает: «...абстракцию никогда нельзя называть глупой мазней,
наоборот - именно в этом направлении нужно сознательно выстраивать цвет, касаясь определенных чувств...»
- Анатолий, как вы восприняли известие о том, что вашу «Степь» так дорого оценили в мире? Она даже превзошла по стоимости некоторые работы Энди Уорхола, Вика Муниса, Ричарда Принса, Фреда Томаселли.
- Специалисты-коллекционеры, галерейщики знают, что у меня всегда были самые высокие цены. Аукцион только подтвердил этот факт. Я начал поднимать цены еще с 1992-го. Помню, на первой моей выставке в Германии маленький пейзаж (87 на 105) купили аж за 12 тыс. марок. А здесь - в Украине - в 1992 году одна галерея приобрела мои двухметровые холсты всего за 300 долларов. Даже когда был спад и кризис, мои работы от этого не стоили меньше.
Картины - не скоропортящийся товар. А серьезные коллекционеры - самые главные специалисты. Это не искусствоведы, которым платят, и они пишут что угодно.
В период недавнего кризиса цены на произведения искусства упали. Но именно тогда некоторые люди и поняли, что нужно вкладывать деньги в искусство как в универсальную и нетленную ценность. И, представьте, у меня во время кризиса были самые серьезные продажи.
- А каким образом ваша работа попала на престижный аукцион?
- Хвала Богу, нашелся в Украине человек - дилер Игорь Абрамович, который умеет протолкнуть украинское искусство на аукционы. Они и являются последней инстанцией в ценовой политике работ того или иного художника.
Но нам нужно движение, а не единичные случаи! Нужно чтобы десятки украинских художников выходили на аукционы. Тогда и будет представлена и страна, и уровень искусства в ней.
- В середине 90-х появилось объединение художников «Живописный заповедник», в котором значились и вы. Что это было? Вызов стагнации на арт-рынке? Тогдашним реалиям? Или же было чисто внутреннее объединение художников, которым интересно быть вместе?
- Живопись ценна сама по себе. Это как золото, драгоценный камень... Для людей с богатой фантазией цвет - только средство для раскрашивания их идей. А у меня лишних фантазий никогда не было! Наша группа «Живописный заповедник» и отличалась тем, что для нас цвет был всем: и идеей, и фактором, будившим фантазию. Цвет для нас был средством, целью. Это не «противовес» кому-то или чему-то... Это было объединение сформировавшихся художников, которые и имели свои устоявшиеся взгляды.
Я, например, «лабораторному поиску» цвета отдал 15 лет!
Начал экспериментировать еще в институте. Меня за эти эксперименты едва не исключили из вуза.
Цветом интересовались и Тиберий Сильваши, и Александр Животков... Думаю, «Живописный заповедник» - именно то объединение, у которого была своя художественная позиция. У нас собирались разные, абсолютно контрастные по направлениям художники. Их объединяла любовь к живописи. И прежде всего - к цвету.
- У кого из художников вам интересно было «учиться» - как у коллег, как у мастеров?
- В принципе, никто из нас не изменился. Но объединение делало всех нас сильнее. Например, я работал ярким цветом, а Животков - изысканно серым. На сопоставлении можно было проверить, насколько я гармоничен в ярких цветах. Наше объединение «усиливало» каждого - на его направлении. Поэтому никто из художников и не вышел за свои «границы».
- Сегодня вас называют «самым дорогим», а бывали периоды, когда вам приходилось считать копейки?
- Конечно... Почти 20 лет проходил в одном пальто! Сначала пошел в один фонд, где художники выполняли работы на заказ. За работы платили... Но... Я посмотрел и решил: если не сбегу отсюда, будет конец! Там тебя «заталкивают в программу», которая для тебя лично неприемлема, за пределами твоих интересов. И тут - или ломаешься, или нужно бежать. Поэтому я несколько раз круто менял жизнь.
Почти все заказы того фонда требовали чрезвычайной детализации, а она убивала мой цвет. Интуитивно чувствовал: это не моя стихия! Со временем ушел в свою мастерскую... Не жаловался. И не жалуюсь. Поскольку не утратил интерес к творчеству. Вообще, интерес в работе был таким большим, что я никогда не ощущал своей бедности...
Представьте, тогда мои работы покупал единственный коллекционер - поляк Григорий Врублевский. Собственно, на эти деньги и жил.
- А сколько денег нужно художнику «для полного счастья»?
- Художнику, как и всем, нужно есть... Неизбежные материальные затраты - краски, холсты, транспортирование и т.д. Но полное счастье может дать только реализация тех ощущений, с которыми художник приходит в мир... Поэтому я и решил: ничто не должно повлиять на цели, поставленные мной еще в юности.
Решил: пока не достигну в живописи «диалога с красками», то есть не смогу договариваться c цветом, - до тех пор не буду писать картины!
Сам по себе цвет - фантастическая инстанция. У нее своя сила. Ее нужно чувствовать. Я должен овладеть цветом... А до тех пор - никаких тем, пейзажей, натюрмортов! Целенаправленно писал сначала только на картоне. Чтобы никто и подумать не мог, что пишу картину...
И за эти 15 «лабораторных» лет написал тысячи таких работ! Потом их сжег. Пылало всю ночь... И уже потом, когда нашел свой индивидуальный живописный язык, тогда...
- Ваши картины будто «обжигают» цветами. А какой цвет самый любимый?
- Любимый цвет в разное время был разным. Теперь цвет перестал быть самоцелью, он стал средством. Я хочу чего-то большего и более интересного для себя. Мне интересно состояние, настроение. Здесь помогла абстракция, которая, сохраняя изображение, заставляла чувствовать «состояние в себе». Практика в абстракции дала новые резервы для передачи ощущений и чувств.
Мой учитель в институте Виктор Григорьевич Пузырьков иногда не понимал меня... Но относился довольно либерально. Сначала считал, что я болен «левизной». Однажды, когда я делал постановку, заметил: «Ну, слава Богу, выздоровел! Можешь же делать нормально...» А я делал это ради стипендии. Потом - снова экспериментировал. Его это раздражало! Но я знал, что он и раньше не выгнал ни одного студента, поэтому и меня прикрывал.
Помню, уже в 90-е, когда я сформировался как художник, учитель подошел к одной моей работе... Стоял, долго смотрел и в конце концов сказал: «Тебя всегда к этому притягивало...».
Все годы своего становления я даже не ходил на украинские выставки. Кроме Глущенко, меня никто не интересовал. Это был гениальный колорист...
Тогда же ездил в Москву и смотрел там импрессионистов. А «учителя» как такового не было. Я сам раскладывал цвета! Сам вел свой собственный дневник. У меня в арсенале только красного - более сорока оттенков! Сотни банок! Я не просто делал оттенки, а чувствовал настроение, создавал композицию, проводил аналогию с музыкой. Это было интересно до умопомрачения!
- Ваши картины вообще быстро рождаются?
- Когда как... Никогда не знаешь, куда тебя уведет картина. То, что сделал сегодня, кажется «невероятным». А завтра приходишь и думаешь: какой ужас!
Есть работы, которые переделываешь - и через месяц, и через год, и через десять. А есть такие, которые совершенны уже через полчаса. Я не «делаю», а рождаю свои картины в определенную минуту вспышки... Жду этой «вспышки».
Это даже не вдохновение, это именно - вспышка. Могу работать день, два, недели и ощущать тупость. А бывает, будто что-то пробивает.
- Искусствовед Игорь Дыченко когда-то написал о вас как о «метафористе пейзажа». А если бы вы сами были искусствоведом, к какому направлению отнесли бы собственное творчество?
- Вообще об этом не думал... Считаю, что каждый художник - эгоист. И меня всегда интересовало именно то, что во мне. Художника не должны волновать термины, направления. Считаю, что художник должен идти «к себе», приоткрывая «себя». Поэтому я даже не анализировал, в каком жанре работаю. Пейзаж, наверное? Сам пейзаж исторически начинался как фон для мифологических, религиозных картин, портретов.
Барбизонская школа - это живопись на пленэре. Импрессионисты внесли свет, эмоцию. А Кандинский сделал из пейзажа абстракцию. В начале ХХ века пейзаж фактически был вычеркнут из искусства.
И вот мне интересно вернуться в тот забытый жанр, который теплился почти на обочине искусства, а потом вышел «на улицы». Поэтому я не подыскиваю определения. Не могу воспринимать природу как будничность. Ни один человек не может напрячь меня так, как природа. Особенно когда наедине с ней.
Мне очень близок в этом плане Гоголь, его погруженность в природу. Я бы хотел эти свои ощущения передать в работах. А насколько удается? Это уже другое дело.
- Иногда в СМИ вас называют отшельником... Согласны?
- Как по мне, искусство и уединенность - неразрывны. Я не отшельник по своей природе, я - самостоятельный. А уединенность концентрирует необходимую для искусства чувствительность. Я никогда не мог работать в коллективе, поэтому почти никогда не ездил на пленэры. Когда я один, все ощущаю очень сильно и остро. А когда с кем-то - чувствительность или исчезает, или минимизируется. Поэтому я привык к уединенности...
- Кто входит в круг вашего общения?
- Бытовое общение - это одно, а творческое - другое. Поддерживаю дружеские отношения с некоторыми художниками. Но это не носит какого-то «углубленного» творческого характера.
В творчестве каждый - отшельник.
- Если бы вы жили в каком-то другом времени, то с кем из художников прошлого хотели бы пообщаться по-дружески?
- Еще в юности меня поразила одна картина - «Парижский пейзаж» Глущенко. И я, пока был жив Николай Петрович, все к нему присматривался... Да, я мог в любой момент подойти и познакомиться. Но не подошел! Боялся попасть под влияние его колорита, который очень близок мне. Это же гипноз. И есть опасность потерять себя. Я видел некоторых художников, которые писали «под Глущенко». Словом, я боялся сближения с каждым художником, который мне нравился...
- Вас часто критиковали украинские искусствоведы?
- Что касается критики в Украине... К сожалению, с искусствоведением проблема. Некоторые наши «искусствоведы» могут только критиковать - без аргументов. Или расхваливать... И тоже без аргументов. Мне кажется, искусство Украины пошло намного дальше, чем искусствоведение. Наших «знатоков» нужно отправлять на Запад. Невозможно их воспитать только на старом. Даже преподаватели, не владея английским, не могут донести до молодых людей идеи, которые уже отработаны за ХХ век.
Мне особенно не нравится эпатажность в искусстве - в любом виде... Да, эпатаж нужен, чтобы сделать имя. Но причем здесь искусство?!
- А как относитесь к таким направлениям, как шизо-арт, транс-авангард?
- Это мне вообще неинтересно. Я много лет к этому внимательно присматривался, но недавно написал «Манифест художника», в котором заявил, что все это обрело формы запрограммированного идиотизма - ради шокирования. Какой шок? Посмотрите новости - вот это шок! Считаю, что кроме «шока» профессионал должен предъявить что-то еще. Что представляло бы ценность.
Что касается актуального искусства как реакции (художественной) на событие... Единственный интересный для меня художник из этой группы - Александр Гнилицкий. Это настоящий актуальный художник. Его бабуля с кравчучкой... Или Папа Римский за фортепиано... Он всегда очень тонко чувствовал время и проблемы. А потом перешел на пейзажи. У него абсолютный слух на современность, а также колоссальная ирония - и к себе, и к окружающему миру. Пейзажи у него - фантастические! Хотя не был колористом, но его исполнительское мастерство достигло самого высокого уровня.
- В каких коллекциях и в каких музеях можно сегодня найти ваши работы?
- Около десяти моих работ - в Национальном музее Украины. Большая работа (2х4) - в Венском музее истории искусств. В одном из музеев Японии есть моя работа. В доме-музее Пола Маккартни в Ливерпуле тоже есть мои работы.
С коллекционерами - проще. Около двух десятков коллекционеров приобрели мои работы, более 20 - каждый. До работы с галереей «Триптих» у меня практически не было украинских коллекционеров. Работы закупали в основном во Францию, Германию, Польшу... А теперь есть коллекционеры и в Украине...
- «Арт» в Украине сможет со временем превратиться исключительно в чистый бизнес?..
- Знаете, что меня иногда напрягает в некоторых проектах Центра Пинчука?
- Что?
- С одной стороны, это вроде бы новый взгляд на искусство. Но уже и «Арсенал» становится своего рода «частным филиалом» Центра Пинчука...
Мне кажется, лучше было бы, если бы существовало несколько центров - для разных художественных направлений. Ведь на Пинчука работает колоссальная система его медиа и рекламы! Поэтому молодые неподготовленные художники и бегут туда - можно быстро прославиться. А искусство - это ведь не всегда мода, не всегда товар... Это категория, связанная с внутренними проблемами человека, с его самовыражением.
Не следует думать, что люди, которые интересуются искусством, - дураки! Нужно понимать, что именно такие люди иногда талантливее даже некоторых наших художников...