Поддержать
Если по-украински, то можно все? Получается, что так.
В социальных сетях можно все чаще увидеть истории о том, как взрослые люди позволяют себе насилие по отношению к чужим детям, опираясь при этом на языковой закон Украины. Они хватают детей за руки, трясут их, ругают матом, выслеживают, высмеивают в присутствии других с чувством абсолютной власти и дозволенности вершить самосуд, фиксируя все на камеру и выставляя на всеобщее обозрение. Печально то, что ни эти люди, ни комментаторы под постами, которые поощряют к расправе, не несут наказания. Еще более грустно и обидно становится, когда в таких историях в защиту насильника, а не ребенка становится языковой омбудсмен.
Справедливости ради отмечу, что взрослые люди в принципе любят воспитывать детей, унижая их и прибегая к физическому насилию. Стоит просто зайти утром в автобус, чтобы услышать, как кто-то кричит на ребенка, что тот мешает своим рюкзаком или не уступил место. (Внимание, согласно законодательству Украины, ребенком является лицо до 18 лет.)
По специальности я психолог, работаю с детьми и взрослыми, которые пережили или стали свидетелями травматических событий, пострадали от разного рода насилия, получили ранения, испытали потери, пытки. Я национальной тренер по обучению кандидатов в патронатные воспитатели и была руководителем нескольких проектов, связанных с работой с демобилизованными ветеранами. Несколько лет работаю с беженцами с разных стран (Турции, Ирана, Сирии, Чеченской республики). Родом из Макеевки Донецкой области, в 2014 году выехала в Днепр, через два года переехала во Львов, с 2022-го живу в Берлине. Таким образом, я из русифицированной семьи, которая сначала была полностью погружена в украиноязычную среду, а позже — в немецкоязычную.
Почему я так подробно о себе пишу? Потому что текст ниже может быть непростым для прочтения, а поэтому вы спросите, кто это пишет, и можете подумать, что я защищаю русскоязычное население.
Сразу говорю: я — на стороне ребенка.
Насилие нельзя оправдывать ничем: ни военным временами, ни языковым законом, ни возрастом ребенка. Взрослый ребенок — все еще ребенок.
Воспитывать ребенка разрешено исключительно его родителям или законным опекунам. Именно на них возложена ответственность за его действия. На практике это означает, что вся коммуникация о поведении ребенка происходит между взрослыми или в присутствии ребенка и его законного опекуна.
Если мы говорим об учебном процессе, то именно школа и детский сад в первую очередь (!) ответственны за безопасность каждого ребенка. Безопасность ребенка — это состояние защищенности его жизни, здоровья и благосостояния от разных угроз, что включает физическую, психологическую, социальную и цифровую безопасность.
И вот здесь — ключевое отличие между нарушением права ребенка на получение образования в дошкольном коммунальном заведении на государственном языке и права на защиту от насилия или права на равенство (у всех детей равные права независимо от происхождения, расы или религии).
То есть услуги должны предоставляться на государственном языке (и за это отвечают работники и руководители), но любой ребенок должен чувствовать себя безопасно, даже не владея им.
И знаете, этого точно можно достичь с уважением к каждому участнику языкового процесса. В Германии каждый приезжий человек имеет право бесплатно посещать языковые курсы до уровня В1 (2500–3000 слов). Языковые курсы построены так, что тебе с «нуля» объясняют все на немецком языке. В садиках есть много наглядных материалов, песен, карточек, которые помогают каждому выразить свои потребности. В школах (где-то с пятого года обучения) есть переходной класс, где дети учат базовые слова и только потом присоединяются к общему классу, и сначала им не выставляют оценки или игнорируют орфографические ошибки. И при любой попытке говорить хвалят и вдохновляют, потому что понимают, что это — труд. Собеседник терпелив, не перерывает, исправляет с разрешения человека, продолжает разговор на том же языке, иногда медленнее и строя предложения простыми словами.
Еще есть новости на «легком» немецком, двуязычные книги, журналы для изучения языка, справочники и приглашения посетить местные мероприятия, чтобы познакомиться с местными жителями.
То есть государство беспокоится о том, чтобы каждый житель знал немецкий язык, и финансирует его изучение разными средствами. Вместе с тем выбор учить его или нет остается за человеком. Конечно, это может вызвать для него определенные сложности, поэтому на помощь приходят переводчики. Но иногда для поступления в университет, разговора с врачом или получения определенной должности нужен именно сертификат о владении немецким языком. То есть отсутствие языковых знаний может стать препятствием.
Кажется, ничего нового я не сказала, если кто-то из вас посещал языковую школу, тренинг или кружок. Овладение каким-либо навыком происходит в безопасной среде, с уважением, разными методами и с поощрениями.
Меня удивляет, что мое государство, зная о том, что украинский язык в восточных регионах изучали один-два часа в неделю, ждет, что граждане самостоятельно без дополнительной поддержки быстро перейдут на государственный. И удивляет то, что местные считают: адаптация нужна только новоприбывшим. Громада — это динамичная структура. Наивно думать, что человек, которого будут буллить, уедет. Нет. Он в большинстве случаев остается, создает свою среду, поддерживает исключительно свои привычки, культуру, развивает бизнес для «своих». А еще он может иметь проблемы со здоровьем, теряя трудоспособность и не делая вклада в местный бюджет.
Иногда наши методы украинизации все больше напоминают мне методы нашего врага, из-за которых чеченский народ почти забыл свой язык. У них есть язык «старших» и «современный». Они достигли этого с помощью страха, наказания и унижения. На наших оккупированных территориях происходит то же самое.
Я знаю, что нам не хочется ассоциировать себя с врагом. Но что делать, когда некоторые считают, что есть оправданные случаи насилия? Помнить, что Украина — демократическое государство, где действует закон, и за его исполнением следят ответственные органы. И если дети слушают песни на русском языке в публичном месте — нужно писать жалобу в эти органы. Детей можно только попросить прекратить или зафиксировать правонарушение.
В пять лет мой ребенок отказался ходить в садик во Львове, потому что дети «припирали» его к стенке из-за языка. Они были воспитаны так, что русский язык — зло. А значит, злом есть и его носители. Воспитательница, узнав об этом, стала рассказывать историю Украины, переводить детям на украинский определенные слова, поговорила с родителями и защищала моего ребенка от агрессии.
В первом классе учительница молчала, когда дети выкрикивали: «Дома будешь так разговаривать», «москалька», и говорила, что ответ неправильный, когда он был правильный, но русскими словами, вместе с тем не помогая перевести их. Мы сменили школу. И в какой-то момент украинский стал для ребенка родным.
Было ли это нагрузкой на педагогов? Да, однозначно. Был ли дополнительный дискомфорт для детей? Конечно.
Сложно сейчас всем. Поэтому нужно формировать услуги для адаптации всех в громаде; приглашать новых членов громады на праздник Николая, а не устраивать его отдельно для детей ВПЛ; быть терпеливыми в поисках действенных ненасильственных способов коммуникации; активно изучать историю и рассказывать о своих городах. Нам важно видеть, что мы развивали Украину вместе, проживая в разных областях. Поэтому мы точно можем это делать, находясь на одной территории.
Мы уже многого достигли: больше украинского контента, афиши, яркие книги, качественная озвучка фильмов, популяризация украинских товаров и возобновление традиций. Уверена, что так же понемногу, с любовью, мы можем популяризировать язык, потому что умеем ценить жизнь.
Следить в Телеграмме
Войти с помощью Facebook
Войти с помощью Twitter
Войти с помощью Google