СВОЙ СЧЕТ

За науку медикам платят скупо. Отношение скептическое: вот клиницисты лечат больных, кого-то спасают, других просто обследуют, предупреждают болезни и занимаются реабилитацией выживших, а научные сотрудники работают в основном «под себя» — пишут диссертации, ежегодно выполняют научно-исследовательские работы при почти полном отсутствии современной аппаратуры, реактивов и лабораторной посуды. Так все это и финансируется — клиницистам (имею в виду научно-исследовательские институты клинического профиля) регулярнее платят зарплату; влезая в долги, покупают лекарства и перевязочные материалы, «а когда в бухгалтерию заходит «научник», слышится постоянно: «Для вас ничего нет, ждите…».

Разделяй и властвуй — девиз нашей системы, ведь делятся не только деньги, но и ежегодно переутверждаемое штатное расписание — науку непрерывно сокращают (в этом году на 20%!), клинику пока щадят — она дает институтам кое-какие приработки в виде пожертвований и прочего. Так что ее обижать опаснее, тем более что в клинике разделение на научных сотрудников и врачей чисто условное — оперируют и лечат и те и другие. Во главе институтов и научных институций чаще всего стоят клиницисты с громкими именами, они считаются более предприимчивыми и активными, так что им и карты в руки. А партию они, естественно, разыгрывают по своему сценарию…

Странная вещь: НИИ бедны — нет реактивов (в лучшем случае есть утаенные от ревизий старые запасы), приборы скручены проволочками или подпаяны в нужных местах (и при этом метрологически проверены), трудно живется экспериментальным животным, а темы выполняются, отчеты представляются в срок, публикуются статьи, защищаются диссертации. Все аккредитуется, аттестуется, сертифицируется…

И удивительно — выполняются интересные исследования, даже уникальные пересадки органов постепенно становятся обыденностью отечественной медицины.

Мы привыкли к трудностям искусственным и естественным, умеем работать в любой обстановке, не видя четкой перспективы в будущем. А вот мой рижский коллега рассказал, что они за год вышли из научного кризиса — сэкономили деньги, руководствуясь точными расчетами. Конечно, объемы Украины и Латвии не сравнишь, но у них была антикризисная программа, ради которой стоило зиму помучиться, а у нас — постоянные мучения и благие пожелания.

Для меня мой Институт хирургии и трансплантологии АМН Украины — второй дом, а отдел — вторая семья. Было время, когда мне казалось, что мой «чисто научный» отдел экспериментальной хирургии с его операционными, клиникой лабораторных животных и прочими «щедростями», созданными под руководством любившего работать на перспективу академика А.Шалимова, пропал. Не было денег на медикаменты и реактивы, развалился наркозный аппарат, сточились ножи микротомов в морфологической лаборатории. Научные руководители, как и главврачи, снова стали разделяться на тех, у кого есть «белила», и тех, у кого нет.

Мои «белила» появились в лице сотрудников академика Б.Патона, с которыми мы взялись доказать, казалось, недоказуемое — что возможна электросварка живых тканей во время операций. Это было 13 лет назад, и за это время метод прижился в нескольких клиниках, получив письменное разрешение Минздрава. Доклад о нем заслушивался в нескольких высоких медицинских инстанциях в присутствии первых лиц академий и самого министерства.

Сначала работа выполнялась на энтузиазме, потом к энтузиазму прибавилось финансирование зарплаты по Академии медицинских наук (плановая тема). Но сдвиг начался после появления американцев. Они почувствовали новизну метода и определенное время финансировали работу — покупали животных, медикаменты, кое-какую аппаратуру и хирургический инструментарий (тоже не выполнили всех обещаний!), но главное — научили проявлять инициативу и искать источники финансирования.

Собственно, и мы не ударили лицом в грязь — предлагали планы развития работы, создания инструментов и методик, освоили операции на свиньях, дважды — в 1997 и 2003 годах — выезжали в Луисвилл и Бостон с показательными операциями. Короче, не только учились, но и учили.

Им было интересно, и мы уходили из операционных под аплодисменты, а родина хранила гордое молчание. Только благодаря таким энтузиастам, как профессора И.Ничитайло и М.Захараш, метод держится на плаву.

Приобретя электросварочный опыт, мы провели хозрасчетную работу с МВД по испытаниям отечественных бронежилетов.

Было еще несколько более мелких работ по медицинским материалам, но сама система такого научного хозяйствования очень примитивна — деньги, заработанные конкретными коллективами, поступают в учреждения, бюджеты которых напоминают дырявое решето, растворяются в общей массе — и попробуй получи эти крохи…

А все разговоры о «субсчетах» отделов, выполняющих свою тематику и имеющих остатки энтузиазма, никакой поддержки не находят, хотя ведутся давно. Так и сидим на сломанных стульях, побираемся в аптеке, улыбаемся главному бухгалтеру и выпрашиваем деньги у директора, которому дать нам, собственно, нечего — сам питается крохами.

Мы усвоили, что в научных приработках не стоит гнушаться ничем. Даже такой сам по себе незначительный факт, как присоединение Украины к Европейской конвенции по охране домашних животных (кошек и собак), может принести материальную пользу. Мы бы и так отказались от использования в нашей практике собак (на свиньях оперировать и проще, да и ближе они к человеку по своим анатомическим особенностям, чем наши домашние любимцы). На этой почве подружились с защитницей животных Тамарой Тарнавской. Сначала она нас воспринимала достаточно агрессивно, но после нескольких посещений поняла, что и экспериментаторам не чуждо человеческое отношение к братьям нашим меньшим, что выхаживаем мы их после операций, как своих детей, носим из дому диетическую еду (кроликам — бананы и яблоки, собакам — кефирчик), ласкаем — иначе не выживут.

Согласились мы и на конкретное предложение английского королевского общества защиты животных передать оставшихся собачек в питомник «СОС». Англичане подарили нам современный компьютер, да еще и с видеокамерой.

Не подводит и клиника лабораторных животных — наладили в свое время их жизнь, они понемножку плодятся, можно и договорные работы выполнять (кроликов и свиней, конечно, покупаем), и самим не ощущать недостатка в «пациентах». Борис Патон, посмотрев это хозяйство, сказал: «У меня в академии нет таких вивариев». Лестная оценка.

Наша наука пропитана недоверием — кому-то кажется, что главная задача научных работников и их помощников — что-нибудь украсть, нажиться, обмануть, На этом и основана вся система финансирования и распределения.

Когда же основой нашей жизни станут доверие и правда? Сколько лет независимости для этого еще нужно?!

Грустно заниматься наукой в наше время, господа! Говорят, что Христос никогда не проповедовал на своей малой родине, усвоив мнение своих земляков: «Ну чему может нас научить назаретянин?!». Короче, нет пророка…

Так сложилась жизнь, что многое мне приходилось делать впервые. На заре научной деятельности придумал протезы трахеи и бронхов, а тогда даже «заплаты» толком ставить не умели… Позже, вместе с сотрудниками Киевского политеха сделали первые атравматические иглы с нитями электрохимическим способом, положив начало разработке этого направления. Вместе с харьковчанами сделали вполне приличные рассасывающиеся синтетические хирургические нити. Третьи в мире!.. С отличным коллективом создали повязки-застежки с зиппером барышевского производства, что было абсолютной новинкой в СССР. С другими соисполнителями придумали самораспускающиеся повязки. Потянул за ниточку — и никакое прилипание к ране не страшно.

А вот пошли в министерство и поняли, что мы только мешаем. После эмоционального выступления на одной из конференций тогдашний замминистра меня осадил: «Что вы нас учите, наш министр лучше знает, что нужно стране, он сам этим займется!» Не знаю, чем занялся тот очередной министр, но к нашему стенду его удалось затащить только вместе со старым другом, тогда депутатом, Ю.Щербаком… Депутат хвалил, министр помалкивал.

Вот уж когда начали разрабатывать совместно с патоновцами абсолютно пионерский метод электросварки живых тканей, а потом и применять в хирургии аргоновый плазмотрон (в последней работе принимает участие и КБ «Южное»), казалось, что инвестиции посыплются дождем. Ну чего еще хотеть — разработки отечественные, на уровне ведущих учреждений, пионерские в мировой практике, иностранцы интересуются…

Ну, первой работе чуть повезло, нашлись американские спонсоры, а вот на вторую денег нет, выпускать и усовершенствовать аппаратуру и инструментарий не на что, идет обычная медицинская испытательная работа — за зарплату. И нужно-то совсем немного — основное сделано на голом энтузиазме. А ведь как можно было бы прозвучать в мире!

Медико-инженерный факультет Международного Соломонова университета за десять лет выпустил толпу специалистов и бакалавров по медицинскому оборудованию и материалам. Ребята трудятся в фирмах и НИИ, обеспечивают самые сложные участки по современному ультразвуковому, оптическому, лазерному, лапароскопическому оборудованию, уезжают доучиваться и работать за рубеж.

Скоро появятся магистры, будущие научные работники и преподаватели — наша смена. Им развивать научный потенциал, нашу будущую жизнь — ребята активные и образованные. А мы собираемся в институте и решаем, как этот самый потенциал сократить — работать на 0,5 или 0,75% ставки, либо уходить в неоплаченные отпуска на один-полтора месяца… Сократить нужно ни мало ни много — 70 000 гривен.

Но в отпуск за свой счет могут уходить люди, у которых этот самый счет есть. Да и когда же выполнять научные исследования и так достаточно скромным научным потенциалом? А уж то, что предписывается сократить все свободные на данный момент должности, вообще нонсенс — уничтожается перспектива, у науки отбирается не только настоящее, но и будущее.