Правда Надежды

Книга воспоминаний и размышлений Надежды Савченко "Сильне ім'я Надія" представлена на Форуме издателей во Львове.

Украинская летчица, удерживаемая в России, начала писать книгу во время голодовки. До тех пор довольно иронично воспринимала просьбу адвоката Ильи Новикова записывать воспоминания для истории.

Изнуренная голодом, но с верой в победу, приняла решение рационально использовать жизнь: "…як подумала, на скільки запитань довго і нудно доведеться відповідати, якщо виживу і вирвуся на волю… Я вирішила: краще один раз написати, поки є час, ніж сто разів повторювати…"

Написала разговорным языком, а не высоким стилем, - настоящим, эмоциональным, бранным.

В книге-свидетельстве излагает свою правду только о том, что видела собственными глазами или чувствовала: бой под Луганском 17 июня 2014 г., плен сепаратистов, голодовку в российской тюрьме. Также - Майдан, Ирак, детство.

Автор все время акцентирует внимание на недостатках системы, феноменах войны и сепаратистов, парадоксах России, ценности жизни.

О довольно трагических событиях говорится без сентиментов. Сквозь текст красной нитью проходит принцип: "Я не залишаю собі сил на зворотний шлях", а отсюда - уверенность, несгибаемомость, рационализм и довольно много... юмора.

Смех освобождает, облегчает страдания. Вот как описан едва ли не самый тяжелый - 73-й день голодовки, при потере 25 кг веса: "…"клацнуло", а точніше - "крякнуло"!.. Лежу. Починає вібрувати всередині. Починає трусити серце, руки, все тіло. Сідаю. І, як на дискотеці в нічному клубі "світломузика", починає мерехтіти світло за долі секунди по декілька раз".

Эмпатия с таким остроумным текстом почти невозможна. В конце концов, в этом и не нуждается Надежда. Писала, что самое трудное во время голодовки - не действие, а "капание на мозги" родных, адвокатов с просьбой прекратить.

Она скорее стремилась показать возможную низость, жестокость человека. Когда объявила голодовку, "тюремщики обшукали камеру з особливим цинізмом і насмішкою(…). У Москві навіть сіль в шкарпетці, якою вуха гріла, хотіли забрати!"

И вместе с тем - хотела продемонстрировать, что добро сильнее: "В мене є гідний приклад. Мені написав лист підтримки чоловік на ім'я Віктор… Він голодував свого часу в протест проти окупації радянськими військами Чехословаччини. Нині йому 75 років, і він написав, що в знак солідарності приєднається до мого голодування, як він сказав, "тряхнет стариной".

В "Сильному імені Надія" подтверждаются факты "спонсирования" сепаратистов Россией, стрельба снайперов для провоцирования боя по обе стороны барикад на "кровавое Крещение".

В книге часто высмеивается глупость. Например - пленную Надежду отвезли в мотель в России под названием "Евро" - "дешева нічліжка із претензією на євроремонт. Понад трасою із чебуречною поряд".

Приведя все эти факты, Надежда осмыслила ценность жизни и свободы.

Свободы от врага, режима, но прежде всего - внутренней. Ее возмущает написание множества заявлений на имя руководителя тюрьмы. Потому что это не начальство, а преступники, действующие против нее насильно.

Также ее раздражает слово "прошу" в установленных образцах заявлений. "І хто вчить людей такій рабській психології?! (…) Треба вже якось відмовлятися від цих рабсько-покірливих стандартів! Людина не повинна мислити в манері самоприниження! Просять тільки тоді, коли хочуть щось, що не належить тобі, або що не заслужив, на що не маєш права! А коли ти просиш в командира свій заслужений відгул за 180 днів (півроку!) бойових чергувань відстояних, а тобі ще й не хочуть їх давати, то це скотство бісити (…) починає! А у в'язниці - то й поготів", - читаем в книге.

Тюрьма - это украденные, потерянные месяцы жизни.

В книге она размышляет и над своей ответственностью за чужую жизнь. Ведь "кожна людина, якщо вона головою здорова, після бою не хоче думати, що саме її куля потрапить в ціль. А з полю бою 200-х виносять, і кожен розуміє, що всі промахнутися не могли…"

Она же пишет: "Напевно, мені буде про що поговорити з Богом… Але це Суд Божий, а не людський, і аж ніяк не суд Росії".

Сестра Надежды Вера хочет издать перевод "Сильного імені Надія" для Запада.

Коментар

Ростислав ЧОПИК, литературовед:

- Мэтр французского натурализма Эмиль Золя когда-то изобрел термин "экспериментальный роман". Это когда в определенную общественную среду погружается положительный ингредиент (попросту - хороший человек), чтобы стать индикатором на выявление его несовместимости с собой, то есть - индикатором его ненормальности, его негатива. Книга Надежды Савченко и является таким "экспериментальным романом", с тем отличием, что Золя свои сюжеты и своих персонажей придумывал, как минимум - моделировал, ну а здесь - все "с натуры", стенографично, "научно реалистично" (как сказал бы ученик Золя наш Франко), вплоть до точных медицинских замеров на тему: сколько еще может выдержать человек, чтобы остаться человеком, сколько еще может выдержать Надежда, которая имеет право умереть только последней. К тому же, вся эта стенография действительности, которая кажется невозможно далекой во времени и пространстве, продолжается "здесь и сейчас ": книгу Надежды читаю, когда ее автора перевозят для суда в ростовский Донецк.

Для Надежды Савченко не только российская "пенитенциарная" система, а вся Россия, эта большая абсурдная Тюрьма, является той "экспериментальной лабораторией", куда погружена она, украинка, человек, который, "сидячи в російській в'язниці, міцно тримає за шиворот московського царька" (как говорит в предисловии непревзойденный Дед Свирид). Ведь этот московский царек уже осознал, что, сделав Надежду своей "личной заложницей", в действительности сам стал заложником "інгредієнта" "патологічно чесного" (некогда о Стусе, в следственных отчетах), "ингредиента" на проявление несовместимости с честью и человечностью не только прогнившего путинского режима, но и всего российско-имперского образа жизни.

Эту книгу прочитает огромное количество украинцев, затем - не-украинцев, среди которых последними станут, очевидно, россияне. Но их интерес будет точно наибольшим. Потому что от него будет зависеть - останутся ли они и дальше "партачами життя" (как сказала бы незабвенная Олена Телига), или же, опохмелившись с окончательного, итогового бодуна, наконец решат жить по-человечески.