ИЗДРЫК НЕКАНОНИЧЕСКИЙ

Как вы считаете, кто рождается аккурат между двумя Спасами, медовым и яблочным, — этими радостными и нестрогими праздниками восточно-христианской традиции? Думается, субтильные существа, прирожденные эстеты, одним словом, люди тонкой душевной организации, о которых говорят или с нескрываемым пренебрежением — «малахольный», или со скрытой симпатией — «человек не от мира сего». 16 августа 1962 года родился прозаик, поэт, художник, музыкант, культуртрегер, человек-журнал, человек, о котором ходят легенды, придумываются истории, пишутся апокрифы, человек, вмещающий весь смысл и всю силу своего творческого дарования в экономное, звонкое и какое-то сказочное слово — Издрык.

Издрыку — 40! И это не просто констатация возрастной вехи, не просто переход опасного Рубикона, после которого тяжелее живется и пишется, тяжелее дышится и пьется. Это приобретение совершенно иного социального статуса, который одних подталкивает к написанию своего «Улисса», вторых — к ранней гибели от жизненных разочарований, третьих — к потере титула «молодой поэт», четвертых — к первым маразмам, а последние, словно первые морозы, прихватят и отпустят, чтобы потом вернуться во всей полноте низкого градуса и заснеженной зимы.

Издрыку — 40... Ну и что? Он не первый, не второй, не третий и тем более не четвертый. Он какой-то неканонический, непривычный и вечно неприспособленный. Он притаившийся и непростой, пугливый и химерический, болезненный и умильно-трогательный. Этому писателю, как и любому настоящему писателю, нет места в украинской литературе, поэтому и значение его как писателя автоматически возрастает. Он первым в этой литературе болезнь превратил в творческий прием, а сон — в литературный жанр. Так и живут его романы и повести — эти болезненные сны ни о чем и обо всем, обломки вечно живого и вечно желтого декаданса. Кто сказал, что декаданс умер? Он жив, ибо жив Юрко Издрык — представитель украинского декаданса. И это не приговор и не диагноз, а просто констатация факта.

В Украине есть множество людей, которые могут лучше, полнее и профессиональнее, чем я, написать об Издрыке. И не раз писали и снова напишут. Ибо знают его с разных сторон. Но каждый любит Издрыка и его произведения своей особой любовью. Кто-то называет его креатором станиславского феномена, кто-то — творцом акционального кода современной прозы, а кто-то — творцом палимпсестов. И каждый отдельный «кто-то» имеет на это свое право, точнее, имеет право на своего Издрыка. Я тоже имею право на своего Издрыка, хотя никто мне этого права не давал. Я тоже засыпал с «Воццеком» под подушкой, погружаясь в какие-то свои, навеянные Издрыком сны, я тоже лежал в больнице, как в «Подвійному Леоні», слушая ночные анекдоты об Офелии Исааковне Латекс и барабаны Страдивари, я тоже отождествлял себя с главным героем повести «Біографія аутиста»...

Издрык умеет вселиться и надолго оставаться, этакий квартирант, литературная лимита — такая желаемая и такая грустно-тоскливая, что любые слова о губительных влияниях эстетики постмодернизма кажутся недобросовестной мазней, пустыми словесами, абсолютно не соответствующими сути явления. Издрык — это страдания и боль, страдания и саморефлексия, страдания и радость от страданий. Издрык — это трепанация и лоботомия, расширение и раздвоение сознания, поиски настоящего в преходящем и вечного в смертном. Издрык — это Набоков, раненный стрелой галицкого декаданса, это Селинджер в условиях умеренного континентального климата, это подобревший
Л.-Ф.Селин. Но все это просто сравнения, за которыми ничего не стоит, кроме желания вписать его в какой-то контекст. На самом деле Издрык — больной ангел, воплотившийся в жилистом мужском теле.

Он рисует ангелов и играет на фортепиано, избегает общения и живет в собственных фантазиях, борется со своими болезнями, в то же время лелея их, он святой сноб, кровью и потом заслуживший себе этакое немагдебургское право, право на мизантропию в условиях антропологического коллапса. Он уже больше 10 лет делает журнал «Четвер», уже давно ставший его плотью, главным развлечением жизни и полем для творческого эксперимента, где открываются новые имена, издаются новые переводы, воплощаются новые сны. Издрыковские сны — о воде и рыбе, о рыбе в воде. О писателе и всем мире вокруг него и в нем. И миру этому хорошо, что у него есть его Издрык. Издрык, которому уже 40, еще 40, всего 40. Многие лета, Юрий!