ЖИЗНЬ КВАДРАТНАЯ?

Читать прозу Жолдака следует, видимо, на ночь, когда сны могут продолжить недоувиденное за день. Но разумнее, думается, читать его утром, когда жадное до впечатлений воображение еще не полностью отошло от сна и проза дня еще ждет тебя где-то за порогом. Читать Жолдака можно всегда, и это фантастично легко делается, чего, к сожалению, не скажешь о попытке рецензировать его. Какие-то совершенно не те слова он говорит, на которые даже в состоянии острого вдохновения ответить — еще постараться надо. «Відлуння кроків було голоснішим за них. Таке буває лише в Києві, коли старе життя завмерло, а нове не народилося, це ті півгодини, коли ні таксі не зловиш, ні повії».

Характерное описание нехарактерного Киева. Его столица горда собой, поскольку уверена — Жолдак о ней плохого не скажет. Он и не говорит. А нечастые упоминания о городе больше похожи на советский идеализм архитектурных свершений, с его угарными трубами и монументальными дамбами. Так Киев Жолдака становится частью статической декорации для живой массовки характеров.

Его массовка — повседневная. Иногда наивная, иногда похотливая, иногда открытая, словно книга, реже хитроватая, но совершенно не злая. Даже отдельно взятый маньяк, извращенец или придурок, по Жолдаку, — лишь полуурод. Они чаще заставляют грустить вместе с ними или вместо них, чем бояться их или презирать. А рядовой украинец, поскольку Жолдак не всюду акцентирует на киевлянах, выглядит не тем казачищем, который обживал самые жирные в Европе земли, а казаком, который здесь родился, — и потому сыт и мечтает быть пьяным или хотя бы счастливым

Счастье — по Богдану — особая величина. Не обязательно постоянная, однако тяготеет к физической близости.

Поразительно небудничная проза о жизни, которую мы окрестили буднем в соотношении 5 к 2; или 6 к 1; или 341 к 24. Кто так считает — пускай почитает Жолдака. Он из этих чисел умеет сформировать саму жизнь такой, которая формирует нас. А мы, слепцы, ждем выходных, не понимая, что и жизнь, притомившись за будни, тоже надеется в эти дни передохнуть. Так и сидим перед костром, уставившись друг на друга, пока не заснем. Или упьемся и заснем. А потом вспоминаем: а не с самой ли жизнью сидели мы у этого костра? «... стояли, як стіни, питання. Такі, що коли відповіси, то стоятимуть відповіді». С жизнью — такое иногда сказанешь. Приснилось!

Так и у Жолдака — жизнь квадратная. Феноменальная вещь. Кажется, кроме названия, негде и острым словом зацепиться. Ведь какая же она квадратная — вогнутая и вогнутая изнутри. Возможно, имелся в виду, так сказать, замкнутый на будни цикл, но, несмотря на все, — мыслить нужно по кругу.

Итак «Життя квадратне» — повествование-ключ от самой первой двери в мир Жолдака. Рекомендуется каждой молодой паре, познакомившейся при несколько романтических обстоятельствах, перечитать этот рассказ. Можно дважды. А если будете читать вместе — обязательно не согласитесь и обмозгуйте вслух. Это совет от самого Жолдака, которого он, казалось бы, и не давал, поэтому мы сделаем вид, словно и не слышали.

Обсудили? Поругались? А теперь бери, дружище, книгу и чеши в общагу, потому как для тебя и друзей Жолдак приберег Sex story. Тебе полезно знать, а стране полезно от обезлюдения — недобрый совет от Богдана, который так верит в хороший вкус своего читателя.

Итак «Топінамбур, сину» — сборник рассказов Богдана Жолдака, созданных за 10 лет, и частично, думается, о них же. Очень аскетичный в событийном смысле и весьма расцвеченный их развитием и разнообразием. Возвращаясь к тезису о том, что каждый найдет для себя и себя в сюжетных линиях повествований, подчеркну следующее — абсолютную непредсказуемость сюжетов. Из почти тридцати рассказов концовка максимум в десяти вычисляется раньше, чем чтение дошло до последнего абзаца. Правда, создается впечатление, что для Богдана и не было целью спрятать развязку где-то между двумя последними точками — просто дальше точку не поставишь.

Впрочем, не все так просто. Иногда и после прочтения рассказа остается секретом, где же ты пропустил эту точку?

Иногда этих точек несколько, и в правильной ли они расположены последовательности — тоже тема для дискуссии. Реже — точка вырастает в запятую, и именно в это мгновение рассказ обрывается. Богдан откровенно игнорирует будущее, упрямо акцентируясь на повествовании про. Кто-то полагает, что автор пересказывает услышанное, а не пережитое, поэтому позволим себе предположить, что человечность Богдана происходит откуда-то из детства и, несмотря на седины в бороде этого Беса действия, такой и остается.

Жолдак не требует внимания к следствию, что логично для впавшего в детство баснописца, который скорее куражится, чем поучает. Литература для него — прекрасный цветок, радующий глаз и потому не обязанный хорошо пахнуть. Иную разгадку собственного письма автор скрыл в комплименте непостижимому Беккету («Груди Гертруди Стайн»). Событийная клоунада, психологическое шутовство, литературная развлекаловка — в качестве идеальных предохранителей от скуки. Хорошо хоть замес этот универсальный — читатель должен быть благодарен Жолдаку, как тот должен быть признателен литературе.

Есть в сборнике совершенно экспериментальные тексты и для гурманов слова, звука, темы, и для негурманов вовсе. Этакая литературная мозаика, анатомированный психоз и псевдоисторический шарж. Об этом поболтать бы, но нет — газета не мемориальный камень, поэтому обойдемся без сомнительных комплиментов.

Между тем непреодолимо привлекает формулировка, ведущая от Жолдака к Беккету. Одна из десятков, сказанных Богданом, одна из тысяч, сказанных о Семюэле: «Семюель Беккет, — ось той пестунчик долі. Бо він узяв і створив те, що давно було слід — інтелектуальну клоунаду. Чи то пак — блазнярню». Тихо-тихо сказав, но много ли нам требуется, чтобы расслышать главное?

Возможно, смысла в этом и не очень много, но что может сказать украинский любитель театра абсурда о проектанте того же театра? Поэтому за единственное удачно сказанное о Беккете, позволим себе простить Жолдаку все неудачности о других. Возможно, и другие подобного не заслуживают, но Беккет заслуживает и не такого. Богдан, видите ли, почтил Мастера Мистификаций — поэтому и мы почтим.

Его Асоциальный Бес гуляет не только по лесу.

Мистификация удалась, если Читатель считает именно так, и состоялась, если охота планируется только на темное время суток. Беккет слишком коварен, чтобы размениваться на такие знаки внимания своему Бесу, или Читателю. Он, похоже, и не видит отличий между ними. Потому и не колеблется — быть ли с кем-то из них на равных. Нет. Он в равной степени жестко ведет себя с каждым, раз за разом теряя горизонты на ровном, а тропу на прямом. Он пытает то ли пробами повторов, то ли смакованием дублей. У Беккета ни одно, даже умеренно значимое событие не происходит само по себе, но уж если случится, то как минимум дважды и всегда как химерическое призмование. Или не призмование вовсе, а анатомический срез. Или разрез. Или вскрытие. Ибо тела его Текстов сплошь искромсаны пробами пера.

Беккет откровенно отмежевывается не только от, но и к. Неоднократно дистанцируя себя, даже, от Homo как вида часто сомневается в своей принадлежности к нему.

Так трое одиноких и ищут три сосны, в которых заблудиться бы.

Жолдаку проще — малая форма не требует трех сосен. Его Бес — исключительно комнатного происхождения, тем и привлекателен. Удивительно тихий и изысканно импульсивный. Даже нескрываемая его увлеченность Беккетом не искажается подражанием, которое не только свидетельствует о хорошем воспитании Беса, но и о неплохом вкусе Богдана.

Его герои — простые люди, из которых обстоятельства выковывают героев. Их язык — иногда слово, иногда поступок, а иногда — парафраз на себя — молчаливых. Их мир напоминает наш, а нас они напоминают, какими мы были задуманы, а не таких, какими стали.

Язык текстов не изменился. Такой же, как утверждают свидетели, как и раньше. Ни на что литературно значимое не похож, а иногда и себе не подобен. Но Жолдак не только откровенно экспериментирует с языком и мягко с содержанием — больше всего достается форме.

Единственное, чего, очевидно, не хватает четырем разделам сборника Богдана — пятого. Хотя это и невозможно: таков замысел — пересеять зерна фауны среди злаков флоры и, усмехаясь, наблюдать, как пораженный читатель пытается отсортировать то, что классификации не поддается.

Поблагодарим же крупного и, думается, доброго рыжего бородача Жолдака за его бескорыстную взаимность. За искреннее слово там, где мы практикуем молчанку; и улыбку, которую если и скроют густые усы — обязательно выдаст теплый взгляд. Поблагодарим за «Топінамбур, сину», на котором если и не сваришь украинский борщик, то можно вырастить украинское сало — тоже универсальное блюдо. А пока блюдо сыто хрюкает где-то на фоне будня — возьмем книгу, полистаем психологические сказочки для совершеннолетних.

И, верьте, — главное не «что», а «как».

Почитаем-поживем: «Коли тебе викидають з вагона, ти ще встигаєш побачити за високими деревами смужку озера, але заплічник твій у цю мить рятує життя, бо удар спиною був би фатальним. Отак озеро зафіксувалося стоп-кадром, а також думка, що не слід грати в карти з провідниками у їхньому поїзді; особливо вигравати.

Чудово отак полежати, аби протяг потягу освіжив твій адреналін. А потім встати, обтруситись, і, дочекавшись тиші, рушити в неї».

Поздравляю, господин Жолдак, за мной кофе, с вас табель. Твердое «отлично» готов выставить собственноручно. Встретимся?

Жолдак Богдан, Топінамбур, сину: Extra drive stories. — Львов: Кальварія, 2002.