ВСТРЕТИЛИСЬ СНОВИДЕНИЯ АРХИВНОЕ КИНО КАК «СТОЛБОВАЯ ДОРОГА» И НАШЕ ВСЕ

Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон, пока мировое кино пребывает в состоянии некой заторможенности (легкие эйфории случаются, главным образом, по случаю внедрения тех или иных технологий), на авансцене все чаще появляется кино старое, снятое с архивных полок. На телеэкранах вполне рейтинговыми являются фильмы 30—40-х, на фестивалях нередко интересней всего выглядят ретроспективы, составленные из картин давно минувших дней. Хоть все это, быть может, говорит о чем-то другом — кино уже не только по самочувствию людей, делающих его, но и по самому своему статусу в культуре вполне уверенно выглядит искусством — без всяких там скидок на возраст или нечто иное. Ведь не смущает нас, к примеру, возраст живописных полотен Рубенса или импрессионистов…

Не случайно именно в последние два десятилетия в мире родились и довольно успешно функционируют фестивали архивного кино. Среди них и тот, что проводится в подмосковном селении Белые Столбы, там, где расположен всемирно известный киноархив — Госфильмофонд России (ранее СССР). Писал я о нем не раз, в том числе и на страницах «ЗН». Совсем недавно, в декабре минувшего года, фестиваль гостил в Киеве. В Доме кино мы имели возможность вглядеться и вслушаться в его «эхо». Напомню, в фондах Госфильмофонда находится и большая часть украинских фильмов, расставаться с ними российские архивисты категорически отказываются. Во-первых, не могут — сие запрещено вполне конкретными законодательными актами. Во-вторых, не хотят — в ментальности архивиста заложено полное равнодушие к просьбам поделиться добром (знаете ли вы случаи, чтобы, к примеру, какой-нибудь британский музей отдал в свои бывшие колонии что-то из некогда вывезенного, то бишь украденного?). Проблема в нашем случае решается довольно просто — изготовлением и передачей украинской стороне так называемых дубль-негативов. Но решить ее можно только на уровне правительств, и никак не ниже. Очень надеюсь, что в этом году дело сдвинется с мертвой точки.

На прошедшей неделе состоялся уже восьмой фестиваль «Белые Столбы». Прозвучала на нем и украинская тема. Привязка была простая — 350-летняя годовщина Переяславской рады. На фестивале есть такой проблемно-тематический блок — «Конфронтация», в рамках которого сталкиваются разные взгляды, точки зрения на один и тот же исторический материал. Показали картину «Триста лет тому…» известного российского режиссера Владимира Петрова (некогда работал актером и режиссером у самого Гордона Крэга, затем фильмы «Петр І», «Гроза», «Кутузов», «Сталинградская битва»…). Ленту должны были изготовить к 300-летию великой даты, в 54-м, да не заладилось дело — пришлось кликать «московского варяга». Хороший режиссер Петров, однако тут не получилось — ни с какой стороны. Госфильмофондовцы, правда, подсластили пилюлю: новенькая отреставрированная копия блистала свежими красками и радовала глаз. Да еще лицами актеров — Виктора Добровольского (Богдан Хмельницкий), Евгения Самойлова (Иван Богун), Наталии Ужвий, Владимира Белокурова… Но это и все радости.

В первую очередь оттого, что сценарий Александра Корнейчука больше напоминает оперу. Собственно, по пьесе «Богдан Хмельницкий» (напомню, был еще и одноименный фильм Игоря Савченко) Константин Данькевич в
51-м и написал оперу, которая, как мне напомнили на днях, ненароком впала в немилость. Якобы сам товарищ Сталин указывал лукавому царедворцу Корнейчуку на недооценку роли и значения великого русского народа и великой семьи Романовых в деле восстановления союза двух братских народов. Повторять ошибку драматург никак не хотел, поэтому в новой вещи из шкуры лез, только бы представить великую роль московитов, которые приближали Переяславскую раду «как могли». В мемуарной книге «Мое кино» режиссер Григорий Чухрай, начинавший некогда в Киеве, вспоминает, как на одном из собраний он поддел Корнейчука. «Мне непонятно, — заявил он, — почему эксплуататоры турки у вас — обезьяны, эксплуататоры поляки — сволочи, а русские эксплуататоры — цяци (в данном случае, очень хорошие)… Почему у вас русский царь трактуется как герой?

— Он взял Украину под свою высокую руку! — крикнул Корнейчук.

— Да кто бы ее не взял? Такую прекрасную страну!»

Вот такая история из времен не таких уж и давних. В фильме Петрова всего много… Музыки — украинцы то и дело начинают петь или говорить речитативом, под звуки закадрового оркестра. Иногда пускаются в пляс. Ну да, конечно. Русские в фильме Петрова — важные, степенные, мудрые. Украинцы же иллюстрируют популярное в России представление о «хохлах» как о людях «танцующих и поющих», отставших от продвинутых в прогрессивное светлое будущее московитов-россиян эдак на пару столетий. Вразумлять их надо, вот что. Сами пропадут, эти славянские «чукчи». В финале мы видим чарующие кадры Рады в Переяславе, словно сошедшие с известных живописных полотен. Ну так все довольны, уж дальше некуда.

Словом, противное моей душе зрелище получилось. На поставленный в титул «конфронтации» вопрос «Украина — не Россия? — Россия — не Украина?» (узнали автора?) он отвечал самым простодушным образом: хохлы они и есть хохлы, без россиян пропадут по скудости ума и общей своей малости. В противовес показали картину других времен — «Когда мы были казаками. В круге первом» (Национальная кинематека, 2002 год). Режиссер Ростислав Плахов-Модестов спокойно, без надрыва и дешевой публицистики, представил события, предшествовавшие Переяславской раде. Не героизируя, но и не унижая батька Хмеля, который действовал в рамках существовавшей в ту пору парадигмы сознания. Ведь Польша, к примеру, была для украинского гетмана даже не мачехой, а духовной родиной, чем-то священным. А иначе он бы ее проутюжил с войсками не один раз. Выставляя оценки прошлому, мы слишком часто игнорируем его, прошлого, особенность, мысля историю как какое-то настоящее. В этом, пожалуй, и состоит урок фильма и всего архивного фестиваля.

Были и другие «конфронтации». Скажем, такая — «В поисках сексуальной толерантности». Не все представленные фильмы, впрочем, отвечали заданной тематике. К примеру, венгерская картина «Пока летит летучая мышь» (режиссер Петер Тимар, 1978) рассказывает душещипательную историю о том, как лощеный хлыщ женится на женщине и затем влюбляется в ее 15-летнего сына. Фу-ты ну-ты… Кончается плохо. Мамка хлопца выбрасывается из окна, сын же в отмщение подталкивает туда же, сутки спустя, самого змея подколодного. Призыв одного из ведущих архивной программы к толерантности сам собою повис в воздухе: хотелось рвать и метать…

Гораздо интересней показалась другая картина — «Прощай, самец!» известнейшего Марко Феррери (1978). Человечество на пороге уничтожения. Герой фильма Жерар Лафаетт (Жерар Депардье) подбирает детеныша гигантской обезьяны и пытается его сохранить. Увы, все усилия тщетны. Обезьянку поедают прожорливые крысы. Сгорает и исторический музей с остатками человеческой цивилизации. И любовь к очаровательной Анжелике — туда же. Апокалипсис сегодня. Теперь уже вчера. Нью-Йоркские пейзажи выглядят хмурым предостережением грядущих катастроф. Каких именно, мы знаем теперь получше.

Вообще говоря, просматривая старые фильмы, не раз пугался простой мысли: мир и вправду гибнет. Время за последние сто лет смыло множество черт окружающей среды — сугубо человеческой и материальной. Ну где, к примеру, украинское село и где люди, еще недавно его населявшие? Их почти нет, остался тоненький слой традиционной украинской культуры. Ее нужно записать в «красную книгу» и фиксировать каждую черточку, пока еще сохранившуюся.

Отметили столетние юбилеи. Скажем, замечательного французского актера Жана Габена. В «Голгофе» (1934) Жюльена Дювивье Габен играет Понтия Пилата. Фильм достаточно традиционен и старательно излагает евангельскую версию страданий Иисуса Христа. Более поздний фильм «Незначительные люди» (1955) Анри Вернея — это история водителя грузовика, отца семейства, который в своих путешествиях влюбляется в молоденькую девушку… Актер в таких ролях чувствовал себя получше, чем в костюмированных массовках. Да и 50-е были в этом смысле переломными — социальный низ заново обретал способность говорить на экране своим голосом, своим языком.

Самой интересной программой показалась ретроспектива «Кинематограф Восточной Европы — прощание с прошлым». Здесь показали в основном чрезвычайно любопытные картины чешской и польской кинематографии времен 50—60-х. Великих времен… Блестящие фильмы. При этом почтили память некоторых из их авторов. Поляка Марека Хласко (1934—1969), к примеру, который в конце 50-х был одной из самых ярких фигур литературно-художественной жизни Варшавы. Совсем молодым работал он и в кино, обращаясь к материалу острому и неоднозначному. В «Петле» (режиссер Войцех Хас, 1957), к примеру, он исследовал явление алкоголизма. Хотя на этом базисе воздвигается образ целого поколения, быстро разочаровавшегося в идеалах, построенных на иллюзиях послевоенной поры. Еще гуще отчаяние в «Базе мертвых людей» (Чеслав Петельский, по мотивам повести М.Хласко, 1959). В глуши лесов живут люди маргинального склада, те, кого отвергло общество. Тем не менее как-то они приспособились и примирились со своей участью. Но появление женщины нарушает привычный расклад и приводит к трагической развязке.

Не менее драматичны и чешские картины середины и конца 60-х — поры, когда в Чехословакии осуществлялись демократические перемены и кино напрямую в них участвовало. Три фильма замечательного режиссера Карела Кахини — «Карета в Вену» (1966; здесь женщина и австрийский солдат проявляют поразительное милосердие друг к другу на самом краешке войны), «Ночь невесты» (1967; дочь богатого хозяина пытается врасти в образ женщины-мессии и помешать наступившей коллективизации и ломке привычного уклада жизни), «Ухо» (1970; драма чиновника, чуть в кафкианском духе, об идиотизме формализованного, разграфленного на клеточки быта и бытия) — явили картину мира, обрушивающегося и все же выживающего за счет средств человеческой души.

И все это есть на пленке. Тот сон, теперь уже далеких сновидений. Один кончается, другой начинается. Лента нашей жизни выглядит удручающе бесконечной и однообразной. Не потому ли столь много желающих поджечь ее с обеих сторон? Будем надеяться, пленка тоже не горит. Во всяком случае, до тех пор, пока есть архивы и архивисты.