«ВСЕМУ ЖИВОМУ НЕ ЧУЖОЙ»

Событием в книжном мире Украины за 2002 год стал выход в харьковском издательстве «Фолио» трехтомника поэта Бориса Чичибабина. (Настоящая фамилия Полушин. Чичибабин — псевдоним: такова была девичья фамилия его матери.) Это имя в течение тридцати лет было для многих ценителей поэзии олицетворением честности, благородства, смелости человека, наделенного не только поэтическим талантом, но и пророческим даром.

Время расставит все на свои места, и потомки решат, каким поэтом был Борис Чичибабин: талантливым? великим? Знаю одно: он был поэтом необходимым — по крайней мере для всех, кто переписывал его ходившие в самиздате стихи, а потом, когда это стало возможным, заполнял залы на его вечерах. И если бы не Лиля, всегда готовая подсказать мужу строки его стихов, те же строки подсказали бы ему десятки голосов слушателей.

Он был голосом и совестью нашего, теперь уже старшего поколения, сумел, как никто другой, выразить доставшееся нам время. И потомки из его стихов лучше, чем из толстых томов исторических трудов, узнают об этом времени, со всеми его заблуждениями, надеждами и взлетами.

«И все-таки я был поэтом...»

В небольшой заметке «От издательства» говорится: «Борис Алексеевич Чичибабин жил по своей вере, независимо и с достоинством избрав свою судьбу». Это особенно значительная оценка, если учесть, что он, как и все мы, жил в обстановке несвободы и в полной мере ощутил эту несвободу на себе. В 1942 г., девятнадцатилетним, был призван в армию, служил до окончания войны. Потом поступил в Харьковский университет. Сдавал одновременно экзамены за первый и второй курсы, но не успел закончить ни одного: в 1946 году был арестован «за антисоветскую агитацию». Осудили на пять лет, два из которых провел в тюрьмах: Лубянка, Бутырка, Лефортово. Остальной срок отбывал в Вятлаге Кировской области.

В тюрьме в 1946 г. написано его стихотворение «Кончусь, останусь жив ли» (больше известное как «Красные помидоры»), на которое множество бардов по всей стране написали музыку. Есть в нем такие слова:

Как я дожил до прозы

С горькою головой?

Вечером на допросы

Водит меня конвой.

Чичибабин считал, что с этих стихов началось его «взрослое» творчество.

В трехтомнике собраны стихи поэта за многие годы. Не все из них равноценны: есть подлинные шедевры, которые дороги каждой строчкой. Другие могут показаться длинноватыми, но и в них есть поразительные строфы, без которых душа станет беднее.

Стихи, которые будут сейчас процитированы, — из самых бесценных.

Я почуял беду и проснулся от горя

и смуты,

И заплакал о тех, перед кем

в неизвестном долгу.

И не знаю, как быть, и как годы,

проходят минуты...

Ах, родные, родные, ну чем

я вам всем помогу?

Хоть бы чуда занять у певучих

и влюбчивых клавиш,

Но не помнит уроков дурная моя

голова,

А слова — мы ж не дети —

словами беды не убавить,

Больше тысячи лет, как не Бог

нам диктует слова.

Сколько неподдельной боли, ощущения собственной вины за то, что «век растленен и зол. И никто в небесах не спасет».

Но в то же время в мире существует не только зло, но «и прозренье берез, и склоненных небес тишина».

И спасибо животным, деревьям,

цветам и колосьям,

И смиренному Баху, чтоб нам

через терньи за ним, —

И прощенье врагам, не затем,

чтобы сладко спалось им,

А чтоб стать хоть на миг нам

свободней и легче самим. [...]

И для того, чтобы пережить позор и ужас, на который мы обречены, «нам дает свой венок» Вечность «и все дальше ведет» Дух, без которого человек — ничто.

«Брести к добру заглохшею тропой»

В одном из писем Б.Чичибабин заметил, что собирается писать прозу «исповедально-размышлительную». Его проза — это эссе и статьи, интервью и письма. Они очень похожи на его стихи стремлением как можно точнее передать то, что волнует душу... Некоторые мысли переходят, развиваясь, из одного письма в другое.

Главная, самая неотступная с юности мысль — о Боге, о вере — повторяется много раз. «Могу сказать, что не считаю себя принадлежащим ни к какой церкви. Такая принадлежность ограничила бы мою духовность. [...] В своей дороге к Богу мы совершенно свободны. И еще не понимаю, почему нужно общаться с Богом непременно в церкви, а не в лесу, в пустыне или за письменным столом». (Из интервью «Я разговариваю с Богом».)

В интервью для журнала «Вопросы литературы» продолжает эту мысль: «И еще я думаю, если Бог есть (а для меня он есть), он не может быть православным, католиком, иудейским, мусульманским». (Корреспондент напомнила ему слова Александра Меня: «Эти перегородки до неба не доходят». Чичибабин согласился.)

Он считал грехом злобу и гнев, разделяя мысль философа Григория Померанца: «Дьявол начинается с пены гнева на губах у ангела».

Его очень занимал вопрос, что такое подлинная свобода. Знал, что без свободы не может быть личности. «Видимо, свобода, дарованная рабу — или даже им завоеванная, — это нечто иное, чем органическая». И еще: «Свобода — это огромная ответственность. Безответственный человек — не свободен!» Сам Чичибабин обрел внутреннюю свободу, находясь в ГУЛАГе.

Его очень тревожила судьба культуры, которой в наше прагматичное время уделяется все меньше средств и внимания. Он писал: «Культура — более человечное явление, чем экономика».

Его самой большой поэтической любовью на всю жизнь остался Пушкин. Не зря одно из стихотворений начинается так: «Какое счастье, что у нас был Пушкин!»

В письме из ГУЛАГа родителям 27-летний поэт рассказывает: «На душе скреблись черные кошки, и я не мог ни спать, ни есть, ни быть добрым с людьми: каждую минуту — днем и ночью — я мог ожидать самого страшного; и вот — как раз в это время — захожу я в один барак и случайно нахожу своего Пушкина (помните, маленькую книжечку, которую вы прислали мне еще в прошлом году; ее у меня украли) [...], и стоило взять в руки эту книжечку, как все мои неприятности из головы вылетели [...], и мне трын-трава: пускай сейчас придут и скажут собираться с вещами, и увезут меня хоть на край света, плевать на все, раз у меня Пушкин в кармане»...

Там же, в лагере, он читал Тютчева, Фета, Пастернака и просил прислать стихи украинских поэтов (Франко, Лесю Украинку, Рыльского) в подлиннике, не искаженных переводчиками. («Это же смешно: жить в украинском городе и присылать украинских поэтов в русском переводе».) Просил прислать Гейне, любимых прозаиков. В лагере тоскует по классической музыке, просит родителей при случае приобрести его любимые патефонные пластинки.

С годами вкусы углублялись, но влюбленность в литературу и искусство оставалась прежней. В письме ко мне Борис Алексеевич писал: «Когда мы с Лилей перечитываем Баратынского, Тютчева, Фета, после них уже Пастернака читать трудно, тяжело: так у тех, старых, все прекрасно, точно, незаменимо. Как будто эти стихи всегда были, как будто их нельзя было не сложить, не произвести: сам воздух, сам свет без них были бы не тем воздухом и светом».

Потрясением для него стал Платонов. Очень ценил книгу воспоминаний Ариадны Эфрон о Марине Цветаевой. Нежно относился и к Константину Паустовскому, был рад принять участие в его юбилее, проводившемся в Тарусе, и написал о нем прекрасную статью.

В одном из писем говорится: «Не помню, спрашивал ли я вас, читали ли вы «Степного волка» Гессе [...]. С тех пор я ничего лучшего не читал (кроме классиков)».

Даже «нелюбимые» им анкеты (о Некрасове, Маяковском, Ахматовой, Цветаевой) он заполнил настолько глубоко, искренне, взволнованно, что они резко отличаются от анкет, заполненных другими писателями.

«Благодарствую, други мои»...

Борис Чичибабин любил своих друзей. Требования предъявлялись серьезные. Друзья ценились не только за ум, знания, часто талант — этому должны были соответствовать их душевные качества.

Ближайшими друзьями были замечательный философ и эссеист Григорий Померанц и его жена, религиозный поэт Зинаида Миркина. Их переписка, длившаяся с 1970 года и до года смерти поэта, очень интересна.

Большая дружба связывала Чичибабина и выдающегося литературоведа, знатока зарубежной литературы, педагога Леонида Пинского. В 1969 году Пинский познакомился со стихами Чичибабина и был буквально потрясен. Он понял, что эти стихи очень нужны людям и, несмотря на то, что сам прошел через сталинские лагеря, не побоялся собрать и выпустить в самиздате крамольные стихи поэта, которые распространялись в Москве среди интеллигенции. Некоторые из этих стихов дошли тогда и до Киева.

Дружил Борис Алексеевич с прекрасным писателем Александром Шаровым, в дом которого в 1969 году его привел Александр Галич, и до последних дней жизни Шарова они оставались близки.

Были у Чичибабина близкие друзья среди киевлян, и прежде всего — профессор-латинист и литератор, остроумнейший и милый Юрий Шанин, которому поэт посвятил стихотворение «Киев». Дружил с Гелием Ароновым, доктором медицинских наук, поэтом и прозаиком... Но этим далеко не исчерпывался круг его друзей-киевлян. Автор этой статьи тоже имела счастье быть в кругу его друзей. Любил Борис Алексеевич жившего тогда в Ужгороде замечательного писателя Феликса Кривина — доброго и ироничного, чьи книги украшают полки многих домашних библиотек.

Всех друзей Чичибабина перечислить невозможно. В письмах он делился самым сокровенным. Так, в 1970 году он писал Г.Померанцу: «Я не знаю, что б я делал на свете, был бы ли я вообще, если б не было Лили. Два года тому назад я чуть не убил себя или не сошел с ума. Тогда ее еще не было возле меня, и я как раз прощался со всеми иллюзиями, обманами, верами и заблуждениями сорокапятилетней жизни. Теперь я живу без иллюзий, зато есть Лиля, и трудней, да лучше». (Из письма к Григорию Померанцу.) И друзья приняли и полюбили Лилю — жену и друга поэта, возлюбленную, которой посвящены самые сильные и нежные его лирические стихи.

Для счастья есть стихи,

лесов сырые чащи

и синяя вода под сенью черных

скал,

но ты в сто тысяч раз

таинственней и слаще

всего, что видел взор,

и что рассудок знал.

Когда б мне даровал небесный

аксакал

джорджоновский закал,

заманчивый и зрящий,

то я б одну тебя бросал на холст

горящий,

всю жизнь тебя для всех

лепил и высекал. [...]

Или другие строки:

Возлюбленная!

Ты спасла мои корни!

И волю, и дождь в ликовании пью.

Безумный звонарь на твоей

колокольне,

В ожившее небо, как в колокол,

бью. [...]

«Плач по утраченной Родине»

В годы, которые теперь принято называть «застойными», Борис Чичибабин открыто выступал в защиту человеческого достоинства, против давящей серости, несвободы и почти всеобщего молчания. Эти его стихи тайно переписывались и передавались из рук в руки. Таким было и стихотворение, написанное после ареста видного украинского правозащитника, поэта и прозаика Мыколы Руденко. Вот начало этих стихов:

Я плачу о душе, и стыдно мне,

и голо,

и свет во мне скорбит о поздней

той поре,

как за моим столом сидел,

смеясь, Мыкола

и тихо говорил о попранном добре.

Он — чистая душа,

и вы его не троньте,

перед его костром мы все дерьмо

и прах.

Он жизни наши спас и кровь

пролил на фронте.

Он нашу честь спасет в собачьих

лагерях. [...]

Он чувствовал свою ответственность за все несправедливости, творящиеся в стране, потому что это была его страна. Он любил ее лермонтовской любовью, свою «немытую» Россию. И любил Украину, в которой родился и жил всю жизнь.

С Украиной в крови я живу

на земле Украины,

И хоть русским зовусь,

потому что по-русски пишу,

на лугах доброты,

что ее тополями хранимы,

место есть моему шалашу.

Он гордился просторами страны и тем, что куда бы ни приехал, чувствовал себя на земле своей родины. Он влюблялся в города, как в женщин, и посвящал им удивительные стихи: Чернигову и Львову, Грузии и Армении, Коктебелю и Риге, Пскову и Суздали, Коломенскому и Крыму (в последних стихах была крамольная для тех лет строчка: «Как непристойно Крыму без татар»...)

И дивного свечения стихи о Таллинне:

У Бога в каменной шкатулке

есть город темной штукатурки,

испорошившийся на треть,

где я свое оставил сердце —

не подышать и насмотреться,

а полюбить и умереть.

И все это вместе было для него не империей, а единым культурным пространством.

После перестройки многие изменения в стране радовали Бориса Чичибабина, и прежде всего — свобода слова, огромное количество прежде запретной настоящей литературы. Эти изменения положительно отразились и на его литературной судьбе: на него обрушилась заслуженная и все же неожиданная слава. Нельзя сказать, что это не радовало. Одна за другой выходили его книги: «Колокол», «Мои шестидесятые», «82 сонета и 28 стихотворений о любви». Появилась уверенность, что жил не зря. Были присуждены Государственная премия, премия имени А.Сахарова «За гражданское мужество писателя». Радовали приглашения на литературные праздники в Москве и Киеве, Ялте и Тарусе, в других дорогих сердцу местах. Наконец-то появилась возможность побывать за границей, он съездил в Италию и Германию, дважды побывал в полюбившемся ему Израиле. Вокруг него теперь было множество людей. О нем писали как о совести русской поэзии, выразителе дум лучших представителей современности.

Конечно, все это не могло не радовать. И в то же время он стал молчаливее и задумчивей. Появилась какая-то растерянность, о которой он неоднократно писал в письмах ко мне: «Перемены в нашей стране и в моей литературной судьбе застали нас неподготовленными к ним, в растерянности и неуверенности. Все эти публикации, интервью, выступления [...] меня скорее огорчают: все это пришло поздно и не так, как мне хотелось бы. [...] Мне от этого не радостно, а грустно, неловко, нехорошо. Я чувствую себя самозванцем, занявшим чье-то чужое, не мое, не свойственное мне место, тем более что вот уже два года, как я не пишу стихов. К тому же все, что сейчас происходит со мной, сопровождается суетой, которой я всегда боялся и противился, а сейчас от нее никуда не деться».

Распад страны буквально потряс его. Об этом он написал пронзительные стихи — «Плач по утраченной родине».

Судьбе не скажешь: «Чур-чура,

Не мне держать ответ!»

Что было родиной вчера,

того сегодня нет.

Я плачу в мире не о той,

которую не зря

назвали, споря с немотой,

империею зла,

Но о другой, стовековой,

чей звон в душе снежист,

всегда грядущей, за кого

мы отдавали жизнь.

С мороза душу в адский жар

впихнули голышом:

я с родины не уезжал —

за что ж ее лишен?

Несомненно, эта трагедия души ускорила его уход из жизни...

«Чтоб не помнили зла, и добром отвечали на зло мы»...

Эту заповедь поэта, так необходимую в нашей теперешней недоброй жизни, донесли до читателей создатели прекрасно изданного трехтомника, снабженного биографической справкой, библиографией публикаций Б.Чичибабина, множеством фотоматериалов, все, кто трудился над ним: харьковское издательство «Фолио», авторы комментариев, художники. И, конечно, жена поэта Лилия Карась-Чичибабина. Спасибо им!

И закончу эту статью стихами, написанными на смерть Бориса Чичибабина другим «властителем дум» нескольких поколений — Булатом Окуджавой:

Ускользнул от нас Борис.

А какой он был прекрасный!

Над судьбою мы не властны,

Хоть борись — хоть не борись.

И глядит издалека,

Улыбается и плачет...

Время ничего не значит —

Перед ним века, века...