ВОЗВЫШЕННОЕ И ЗЕМНОЕ

На знаменитое соревнование бардов я попал, что называется, с корабля на бал. Только-только прилетел из Бостона в Москву, еще толком не освоился после годичного отсутствия, как понесло меня Бог знает куда - за тысячу с лишним километров, на Волгу, на XXV фестиваль авторской песни имени Грушина.

Ежегодные слеты бардов на крутом волжском берегу близ Самары проводятся с 1968 года. В 80-е годы власти «Грушу» запретили, запрет действовал пять лет, до начала перестройки. Кое-кто из организаторов первых фестивалей уже достиг пенсионного возраста, однако традиция жива, и знают в России об этих песенных праздниках, кажется, все. Мне давно хотелось побывать на одном из них.

- Так поезжайте с нами. Клуб «Перекресток» арендовал два автобуса, найдется и место в палатке, и запасной спальный мешок, а кормиться будем из общего котла, - уговаривала меня одна давняя поклонница бардовской песни. Убедить было несложно.

В пути активисты из московского клуба «Перекресток» рассказывали о проблемах движения. Я поинтересовался происхождением названия фестиваля. Валерий Грушин был студентом, туристом, в походах не расставался с гитарой, рассказывали мне, он выступал в составе группы «Поющие бобры». Погиб в 1967-м при спасении тонущего ребенка. Через год в его честь был проведен первый праздник песни. Имя его стало легендой...

С каждым годом росло чисто участников песенного праздника. На предыдущем побывало 200 тыс. человек, а юбилейный обещал стать еще многолюднее. Билеты на транспорт очень дороги, сопоставимы с американскими, и тот, кто беден, добирается иногда до цели автостопом (я познакомился с бардом, который, «голосуя», добрался до Волги от Днестра - из Тирасполя). Наверняка многие откладывают деньги целый год, но продолжают летать на «Грушу» самолетами из Магадана, Норильска, Калининграда, Владивостока... Вместо того, чтобы насладиться комфортом, искупаться в Средиземном море.

Прежде единое движение, существовавшее на территории бывшего СССР, сохраняет общность. В распавшихся государствах песни поют и на русском, и на своем национальном языке. Неизбывна потребность бардов и их поклонников в общении. Движение, возникшее в обход цензуры, теперь действует в обход границ.

На «Грушу» часто отправляются целым семейством - с детьми, внуками, тестем и тещей, друзьями, собакой... Детей - от ползункового и до почти взрослого возраста - полным полно. Сменяются поколения людей, нуждающихся в бардовской песне как в воздухе. Традиция живет.

На волжский берег посетителям «Груши» билетов брать не надо. И соответственно - никакого сервиса. Вольница! Как при Стеньке Разине.

Палатки поставлены где придется, среди деревьев и на пустырях, очень плотно - одна на другой (в тесноте, говорят, да не в обиде). Удобные места захвачены теми, кто прибыл «раньше всех». Групповые объединения отделены символическими шнурками, на которых висят наспех разрисованные полотнища с эмблемой клуба - или названием города («кучкуются» по этим двум признакам). Тропинки между представительствами городов узкие, они причудливо извиваются, потому что конфигурация палаточных городков хаотична. Тут отсутствие упорядоченности возведено в принцип...

Этот людской муравейник на нескольких квадратных километрах волжского берега так же выражает «русскую душу», как аккуратные, подчиненные порядку цивилизованные Певческие поля Прибалтики - душу литовскую или эстонскую. А виденные мною в США и Англии идеально «ухоженные палаточные городки на фестивалях музыки рок или кантри - душу англоамериканскую.

Но дневные впечатления меркнут, когда вспоминаешь ночи. Перебираясь в темноте от одного костра к другому, я услышал больше замечательных песен, чем со всех официальных «грушинских» эстрад вместе взятых. Доступ к микрофону - в рамках фестиваля - имеет далеко не всякий, есть отсев, огромная конкуренция, кипят страсти, зато никто не помешает тебе спеть перед своими. Пел - весь лес. Ни одного костра без бардов, сменявших друг друга. И зачастую превосходных...

Эстрад было несколько, у каждой своя программа. Главная именуется «Гитара», это плавучая сцена в форме гитары, на которой проходят основные события фестиваля. Ежедневно тысячи фанатов задолго до начала очередного концерта спешат занять места на «Горе» перед «Гитарой». И как только не соскальзывают они с крутого склона «Горы»? Запасаются съестным - и сидят на занятом клочке земли до победного конца, хоть до утра, сутки напролет. А ночью, в темноте, посвечивают фонариками. С противоположного берега зрелище неописуемое: сливаются огоньки тысяч фонариков... Любовь к песне фанатичная, фантастичная.

Причем любовь требовательная, основанная на своеобразном чувстве собственности. Мой фестиваль! Когда публике не по душе певец, не нравятся его песни, выступление засвистают и гостю приходится покинуть сцену.

Великие барды рождаются редко. Не надо выдавать желаемое за действительное: самодеятельные песни бывают откровенно слабыми, подражательными. Графоманские стихи, несложный гитарный перебор... На стихи, которые никто и никогда не будет печатать.

Жанр авторской песни вызвала к жизни цензура, запрещавшая подряд любую «самодеятельную» поэзию, хорошую или плохую. Сейчас запретов нет, а извечное желание выразить себя осталось. Сочиняют стихи, как прежде, как всегда. Поскольку при безденежье нельзя ни издать их, ни исполнить в виде песен, записав качественный диск в студии, остается петь «живьем»... А уж народ произведет дальнейший отсев зерен от плевел.

Но, по-моему, даже несовершенные бардовские песни обладают неизмеримо более высокой ценностью, чем так называемая попса. Потому что авторская песня живет за счет поэзии. Хорошей или плохой, но поэзии. Чего не скажешь о масскультовой музыкальной продукции. Все-таки в бардовской песне, как во французском шансоне, доминирует текст. Не бормотание, не словесный мусор, не сюсюканье, междометия, пустоты. Доминируют исповедальность, мысль, чувство. Разговор в бардовских песнях идет о главном. О трагическом и смешном. О высоком и низком - обо всем...

Но у бардов, опять-таки, нет денег. Они не в состоянии арендовать студию для репетиций. Им нечем оплачивать труд звукорежиссера, продюсера, менеджера. Нет сети сбыта. Нет критиков и критики, нет специализированных печатных изданий, которые регулярно обозревали бы рынок авторской песни, рекламировали бы новинки. Нет и рынка вообще. Это же не попса! Нет стадионных концертов, миллионных тиражей и соответствующих доходов, рекламы, любви со стороны телевидения и радио... И джаз, и классическая музыка, и фольклорные ансамбли, и бардовская песня - элитарные формы искусства, не сулящие денег.

Тот, кто посвятил себя авторской песне, даже тот, кто получил специальное музыкальное образование и уж никак не может считаться «самодеятельным», «любителем», все равно не в состоянии прожить на гонорары от выступлений, от продажи записей. Он вынужден трудиться в смежных отраслях - музыкальным редактором на радио и ТВ, писать музыку для чьих-то постановок. Хотя, кто знает, может быть, отсутствие коммерческого интереса к творчеству бардов - к добру, помогает избежать соблазнов массового успеха, компромиссов в угоду низкопробного вкуса?

Но вот что кажется мне несомненным: творчество бардов есть продукт народной культуры. Россия перестала быть страной сельской, стала городской. А культура сельская, истинно народная, если еще и не вымерла, то уже перестала воспроизводить себя. Она мало кого интересует - кроме немногочисленных исполнителей и знатоков фольклорной музыки, принадлежащих к утонченной элите. Народная песня стала экзотикой. В отличие, скажем, от Грузии, от Украины, где народная культура все же выстояла натиск «песен советских композиторов», комсомольских гимнов, бодрых патриотических маршей.

Так что бардовская песня в России, по сравнению со старой и новой попсой, в любом случае не худший вариант. Нужно хотя бы раз в жизни побывать на таком фестивале, как Грушинский, увидеть просветленные лица тех, кто собрался вокруг эстрады или у костра и потихоньку, «про себя» подпевает бардам и их песням, вдуматься в смысл, в послание этих песен... И возрадуешься, и поверишь, что коммерческий ширпотреб все же не вытеснил и не вытеснит народную культуру.

Конечно, это прежде всего культура образованных горожан, студенчества, квалифицированных рабочих, интеллигенции. Но разве они не составляют народ? Двести тысяч, собирающихся ежегодно близ Самары, - не народ?

Бывший мэр Самары, города, где происходят Грушинские фестивали, стал в Москве видным политиком национального масштаба. Смею предположить, что в бытность самарским мэром он гордился этими фестивалями, лептой, которую они вносят в копилку российской национальной жизни и культуры. Ведь ничем другим не славится Самара - ни пряниками, ни ружьями, ни часами, ни самоварами. Так в чем же конкретно выразилась забота городских властей о фестивале?

Да ни в чем. Фестивальная территория никак не оборудована. Отсутствует канализация, водоснабжение, нет света, не проложены дорожки, не размечены участки, не оборудованы места для очагов, не приняты меры противопожарной безопасности, хотя от костров легко может вспыхнуть лес. Во время дождей лагерь погружается во мрак, ноги утопают по щиколотку. Питьевую воду, правда, развозят цистерной, и перед единственным краном выстраиваются очереди. Да сколько же той воды нальешь - пару бутылок?

Вместо туалетов - доски с солдатскими «очками», которыми покрыты вырытые наспех ямы. Времянки без крыши, смрад и грязь, но и таких «удобств» мало: кажется, четыре на двести с лишним тысяч.

Посуду приходится мыть в черных лужах с лягушками, оттирая жир грязью, илом... Или же нести тарелки, ложки, вилки за километр, к Волге.

По сравнению с угрозой заражения и пожаров остальное - мелочи.

Правда, в России живет народ бывалый. «Подумаешь, мы и не то в жизни видели, привыкли, - говорили мне на «Груше». - Лишения? Так ради этого и приезжаем, это же увлекательно, туризм не бывает без трудностей... А если жаловаться, расписывать грязь, отсутствие туалетов и лампочек, так они возьмут и снова запретят фестиваль, им лишь бы повод найти. Мы вообще не хотели бы, чтобы кто-то о «Груше» писал правду. Нам и так хорошо, а кто не привык, иностранцы там или избалованные барчуки всякие, так пусть сидят дома, мы их и не зовем».

Народную культуру все-таки следует поддерживать. Хоть как-то, хоть чуть-чуть. Потому что ей трудно противостоять индустрии масскультуры. Это - долг общества!