«ТУСОВКИ» КОГДА-ТО И СЕЙЧАС

«Тусовки — когда-то?» — переспросит придирчивый читатель и будет мотивировать свое удивление тем, что именно это слово берет начало от нынешнего молодежного сленга, а такие авторитетные исследователи, как Гриценко, связывают явление, обозначаемое этим словом, с миром современной молодежной массовой культуры.

Но существует и другой взгляд: «тусовки» пронизывают все этажи нынешней культурной жизни; И.Бондар-Терещенко ведет речь (правда, относительно сферы литературы) о «тусовочности», инкриминированной в общем-то всему современному литпоколению». Но только ли современному? Г.Зеров в 20-е годы уже прошлого столетия (скоро будем говорить: сто лет назад) сокрушенно констатировал в тогдашней культуре дух «кружковости» и «кружковой исключительности». Аналоги нынешних «тусовок» можно отыскать и в более глубоких временных пластах. В этом нетрудно убедиться, листая, например, только что переизданную в Москве книгу М.Аронсон и С.Рейсер «Литературные кружки и салоны». И говорится там совсем не о массовой культуре.

И меня в нынешней культурной жизни интересуют элитарные (или, по крайней мере, на элитарность претендующие) культурные группировки и художественные кружки; конечно, аналогичные структуры легко найти и на низших (совсем не в оценочном смысле) этажах культурной пирамиды, но будут ли они репрезентовать украинскую культуру?

Называя такие самодостаточные (я бы даже сказал — акцентированно самодостаточные) образования «тусовками», их истолковывают как элиты (О.Забужко, М.Стриха) или зародыши элит (С.Грабовский); понятием «элита» в таком же контексте пользуется и российская исследовательница, автор контроверсийных образов культурной жизни современной России Т.Чередниченко, но окрашивает его иронически; квалифицируют их и как корпоративные явления (В.Медвидь), и как кланы (В.Базилевский) или «смехотворные кланы» (С.Процюк в «Курьере Кривбасса»); другой автор того же журнала прибегает к совсем инвективному — «стая». Недаром же И.Бондарь-Терещенко говорил об «инкриминируемой тусовочности».

И это не только полемические излишества. Модный российский искусствовед В.Мизиано, автор обстоятельного труда, посвященного этому феномену и выдержанного в академическом духе, противопоставляет «тусовку» официальному искусству и, указывая на различие между нею и андеграундом и богемой, делает акцент на таких ее приметах: момент самоорганизации, непростая, но очень тесная связь с рынком, открытость рынку, персонализированность, внутренняя конфронтационность, суетливость и — шире — динамизм как нарушение стабильности идентичностей, неспособность к самоосмыслению или самоанализу, скованность в информационных возможностях, интеллектуальном потенциале и общественной мобильности, социальная агрессивность. Как видим, и здесь преобладают оценочные, в том числе обвинительные определения.

Хотя не все из перечисленного можно принять безоговорочно. Относительно «скованности в информационных возможностях», то она во многом присуща «тусовке», пока не возьмутся ее «раскручивать» определенные заинтересованные институты или лица; правда, после этого она становится успешной коммерческой затеей или превращается в орудие культурной агрессии. А относительно динамизма «тусовки», то опыт последних пяти-шести лет свидетельствует, что «тусовка» не столь динамична, как настаивал В.Мизиано, делая акцент на стремлении нарушать стабильность идентичностей, сколько неопределенна. Она преимущественно избегает более или менее очерченной идентификации, по крайней мере не осознает себя как «тусовка». На инстинкт самосохранения, велящий ей уклоняться от самокритичной рефлексии, напластовывается еще и постмодерное подозрение относительно злонамеренности, которое здесь преимущественно персонализуется: в неудаче, «не-так-реализованности» определенного проекта виновен имярек. И вместо самоосознания себя как определенного «мы», «тусовка» прибегает к иносказательному «он» и, как остроумно замечает В.Мизиано, выносит этому имяреку вердикт — «тусовщик!» Или — в другом варианте — со своей недосягаемой высоты тычет пальцем в другой круг, говоря одну и ту же инвективу. «Концептолог» иванофранковцев В.Ешкилев именно таким образом клеймит союзовскую «тусовку», которую, кроме других грехов, обвиняет также в этноцентричности, а поэтому легко навешивает на этот давно испытанный гвоздик мифологизацию «мученичества» и «некрогероику» (sic!). Зато славный «Станиславский феномен» выводит вне сферы «тусовочности», поскольку этот «территориальный альянс» не выработал ритуалов для самоорганизации, поэтому, дескать, достойно репрезентует постмодерный способ существования. Но достаточно вспомнить львовскую или киевскую презентацию МУЕАЛ, чтобы эту автореабилитацию поддать сомнению: есть и ритуалы, и суетливость, и неспособность к самоанализу, и мальчишеская эпатажность, и... Можно просмотреть отредактированную тем же В.Ешкилевым «Плерому», скажем, сдвоенный (1—2) номер за 1996 г. Здесь знаменитое эссе редактора «Делоський нирець», его же три статьи и одно интервью — всего пять; среди остальных семи материалов выпуска, кроме славной летаривской «Ситуации постмодерна», есть еще комментарий к ешкилевскому «Делоському нирцю». Нужен ли еще комментарий?

Так же беспощадна к этому явлению новейшей культуры Т. Чередниченко. Трактуя «тусовку» (прежде всего телевизионную) как рыночную корпорацию, специализирующуюся на продуцировании популярности, она обвиняет ее — несмотря на стремление к широкому признанию — в популярности в узком кругу и суматошном самозванстве. Т. Чередниченко склонна видеть в «тусовке» аналог бывшего «высшего общества», но — добавлю от себя — в мире со снивелированной иерархичностью; наконец, это не только инфантильная игра, но и «обман культуры». «Тусовки», по ее мнению, делают разнообразной культуру, поскольку неформально ее структурируют; они же унифицируют культуру, поскольку навязывают общественности как эталонный узкий круг лиц.

Достаточно критически настроены относительно «тусовки» и «тусовочности» украинские авторы. Д. Клочко инкриминирует «тусовке» герметичность и элитарность, ориентацию исключительно на «свой круг». О существовании модерных литераторов «лише у своєму вузькому колі» говорит Д.Стус, и совпадение мыслевыражений здесь достаточно симптоматично. На все той же замкнутости — «своє і для своїх» — акцентирует внимание В. Стах, обвиняя в «тусовочности» большинство нынешних искусство-литературных периодических изданий. М.Стриха и Г.Штонь говорят об определенных «тусовочных» приметах «Критики»; их недавно в «Дне» поддержала О.Забужко, причислив также к «тусовочним виданням, такої собі гуртківщини» «Літературу-плюс» и «Книжник-Ревю». В.Степанков высказывает опасение относительно преобразования УГО в корпоративный орган. К нему присоединяется Портнов, замечая, что все современные исторические издания корпоративны по характеру; кстати, этот автор нарушает проблему современного академического корпоративизма. Корпоративность, декорированную претензией на разнообразие, усматривает в современном литературном процессе С. Квит. Е. Баран с горечью констатирует, что и НСПУ, и АУП «підлаштувалися під потреби окремих груп людей. Інші виконують невдячну роль статистів». М.Томенко, обращая внимание на количество художественных фестивалей, проводящихся в Украине, считает их «тусівковими зібраннями», ибо они являются «містечковими за впливом та клановими за характером організації». Нередко речь идет о «тусовочном» характере издательской деятельности Гордона (Львов), Соловея (Донецк), П.Сороки (Тернополь), И. Трача (Германия) и пр. Упомянутая ранее В.Стах делает исключение для «Курьера Кривбасса», но и этот нерядовой журнал не является «ничейной землей». Он предоставляет свои страницы авторам из различных «тусовок» — ивано-франковской (никак не могу принять наивно-претенциозное ретро «станиславской») или харьковской, ауповской или внеауповских, но и здесь своя автура. По крайней мере есть авторы, которые не печатались и не будут печататься в «Курьере Кривбасса», а вот Е. Баран и И. Бондарь-Терещенко — несмотря на кажущуюся полярность позиций — критики «курьерские»...

Только что упомянутый И.Бондарь-Терещенко, простительно относясь к «кружковщине» как временной, преходящей примете культурной жизни, не теряет случая посмеяться над «презентационностью» «тусовки», указать на присутствие в нынешней культуре «тусовкової номенклатури» и «тусовкової обойми імен». Более благосклонное отношение к «тусовке» последовательно демонстрирует
О. Забужко. Она не без определенных оснований наделяет «тусовку» рангом «алгоритму сьогоднішнього українського буття», тем самым подчеркивая ее определяющее значение и универсальный характер, ибо замечает «тусовочность» и в сфере политики, а не только культуры. О. Забужко выясняет неслучайность «тусовочных» образований в культуре последних 10—15 лет в контексте перехода от модели «державної» культуры к «моделі суто ринкової», что и является для нее «тусовочною моделлю», «копією інтелігентської кухні 70-х, розмови «між своїми»...» Между тем, далее О.Забужко утверждает, что это «навіть не система, а хаос тусовок», тем самым подрывая доверие к собственному толкованию «тусовки», ибо «система тусовок» — это примерно то же, что и «одиничність загального» или же «суха волога».

Можно предположить, что для определенных обстоятельств «тусовка» является вынужденной формой структурирования культурной жизни. Вот Ю. Клен, обсуждая место неоклассиков в литературном процессе Украины 20-х годов прошлого века, подчеркивает, что «окреслити зачарований круг, замкнутися в ньому — то був може єдиний у ті часи вихід». Кажется, «кружковость» представляется единственным выходом и нынешним «тусовщикам». Но правы ли они? Ведь замкнутость «тусовки» (в т.ч. из-за ее превосходства: «тусовка», как доказывает В. Мизиано, не принимает даже таких форм социального равноправия, как диалог и партнерство; Д.Клочко говорит о принадлежности к «тусовкам» исключительно «вибраних та обраних») оборачивается автаркией.

Объективная вынужденность «тусовки» и субъективно-иллюзорная надежда «тусовщиков» на защищенность, конечно, не оправдывают «тусовочного» структурирования культуры. Надо еще исследовать, насколько необходимы — на этом или другом этапе развития определенной культуры при тех или иных обстоятельствах и при доминирующих именно в них традиций — именно этот тип структурирования культуры. Не посягая на решение этого непростого вопроса, я коснусь лишь некоторых моментов истории «тусовки».

В. Мизиано считает, что у современной тусовки нет исторических аналогов. В. Ешкилев находит такие аналоги в «тестаментарно-рустикальной» литсоюзовской жизни 50-х годов ХХ ст. и старается связать «тусовочность» с «совковостью». Приходится полемизировать с обоими. В. Мизиано прав в том, что «тусовки» возникают и действуют при отсутствии традиционной или «огосударственно»-принудительной институализации культурной жизни. И уже поэтому нельзя согласиться с попыткой
В. Ешкилева отыскать корни «тусовочности» в литсоюзнической жизни 50-х, не только полностью огосударствленной, но и опартиенной. Правдивее наблюдение Р.Андрияшика, перебравшегося тогда в Киев из периферийных Черновцов и заметившего здесь приметы «тусовочности» (он говорит о «сектантстве» элитных групп, их замкнутости) во внесоюзовской жизни в условиях так называемой «хрущевской оттепели». Но что там «оттепель»... Даже в начале жестких 70-х, как вспоминает И.Жиленко, у нестарого еще тогда В.Дрозда были основания роптать на то, что молодые поэты «граються у школи і гуртки».

Но В. Мизиано не принимает во внимание того, что очерченная ним ситуация складывалась, скажем, в Украине не только в годы упомянутой «оттепели», но и, как уже отмечалось, в начале 20-х годов ХХ ст. Достаточно вспомнить кружок Г. Нарбута и В. Модзалевского, собиравшийся в 1918—1920 гг. у Нарбута в Георгиевском переулке (напротив ворот Р.Заборовского). Это была не литературная и не художественная, а собственно культурная «тусовка», так как объединяла и поэтов, и художников, и литературных критиков, и музейных работников, и публицистов, и архивистов, и историков. Кружок более или менее регулярно выпускал не только «самиздатовский» «Диариуш», но и журнал «Наше прошлое». Тем не менее письмо здесь, как и в «тусовке» в общем, не было приоритетным: пальма первенства безоговорочно принадлежала устному общению. Оно осуществлялось под патронатом нафантазированного кружком Лупы Грабуздова. Между прочим, такую же центральную — но свободно, не принудительно центральную — роль может сыграть и реальная фигура. Такой, по признанию С. Процюка, для нынешних «кружковцев» является фигура Архипа Тесленко.

Каким бы репрезентативным ни был кружок приверженцев Лупы Грабуздова, не только он в те годы демонстрировал приметы «тусовочности». Такие же признаки можно отыскать и у объединившихся вокруг журнала «Книгар» культурных деятелей, хотя деятельность этого не очень широкого круга имела достаточно ощутимый культурный резонанс, намного более широкий, скажем, нежели иррадиация «Духа і Літери» в нынешней украинской культурной среде. Можно заметить «тусовочные» признаки и в деятельности тогдашних неформальных писательских и художественных организаций, создававшихся без жестко сформулированных идеологических платформ (например, «Урбіно») и существовавших до принудительной коллективизации художников через «творческие союзы». «Рух, рушення, експансія», замеченные
О. Забужко в нынешней «тусовке» как ее обнадеживающие моменты, были присущи и упомянутым здесь группировкам начала 20-х годов ХХ ст. Но вскоре у них и в объединениях наподобие «Гарту» или «Плуга», пришедших им на смену, стал преобладать угрожающий для культуры, с точки зрения М. Зерова, дух «кружковой исключительности». И неудивительно, что В. Петров резко критикует попытки приписывать такое «кружковство» милым его сердцу неоклассикам: «Кружковства не существовало. Зеров был только центром тяготения...»

Завершая этот короткий экскурс в предысторию «тусовки», замечу: попытки углубить «тусовку» в давность, найти ей аналоги в «домодерной» культурной жизни могут вывести, с одной стороны, на художественные и литературные салоны, но — несмотря на определенную общность — это, пожалуй, все-таки феномены иной природы; с другой стороны, на формирование в процессе европейской урбанизации культурно-политической инфраструктуры публичности — кофеен, литературных кружков, застольных обществ, в рамках которых, как отмечает А.Финько, «склалася атмосфера резонерства, вільно-критичного обговорення загальнозначущих проблем серед рівних його учасників — необхідне підгрунтя громадянського суспільства...»

Способна ли приобщиться к чему-то такому нынешняя украинская «тусовка»? О.Забужко обосновывает оптимистический взгляд на «тусовку» на том основании, что, как уже говорилось, замечает в ней движение. Я бы добавил к этому еще неформальный характер «тусовочной» самоорганизации культурной жизни. А вот относительно ее децентрализации «тусовками», то ее едва ли можно оценить однозначно. Об определенных выгодах децентрализации в свое время говорил еще П.Кулиш. Противопоставляя децентрализованную Германию централизованной Франции, он убеждал, что благодаря наличию многих литературных центров немцы создали всемирно известную литературу, в то время как «винахідливий геній француза висотав із усього краю інтелектуальну силу з допомогою страхітливого насоса, прозваного Парижем...» История более справедливо оценила культурные достижения французов и немцев. Но основной смысловой акцент Кулиша, усматривавшего беду в чрезмерной централизации культурной жизни, не лишен резона. Но если признать справедливость сказанного Кулишом, то не следует ли утверждать, что перед нынешней украинской культурой открываются блестящие перспективы. Ведь если в хозяйственно-финансовой сфере Украина является пространством центрованным (по оценкам финансистов, в Киеве находится в обороте около 60% денег государства), то украинское культурное пространство полностью децентрализовано: Киев не может сейчас претендовать на роль несомненного культурного центра, он, скорее, является одним из культурных регионов, может быть, потенциально наиболее мощным, но не таким, где культурная жизнь пульсирует интенсивнее, нежели в Харькове, Львове и Ивано-Франковске, а тем более не может считать себя «метропольно-эталонным»; и к тому же на роль если не центров, то заметных очагов претендуют не только культурно маломощные Донецк или Кривой Рог, но и полностью периферийный Бахмач. Происходит сплошная регионализация культурной жизни Украины. И все эти регионы — не хочу никого унижать, но как сказать иначе? — региончики приобретают не только культурную самостоятельность, но и самодостаточность; последняя же, напомню, является несомненным атрибутом «тусовочности». Если такую децентрализацию признать, вместе с О.Забужко, свидетельством преодоления тоталитаризма в культуре, то в такой же степени она свидетельствует об отсутствии сплошной культурной инфраструктуры, а следовательно и возможности оптимальной циркуляции культурных ценностей, условий для нормального, внутреннего для национальной культуры, диалога (не говорю уже о контактах внешних, диалоги на культурном пограничье, которые при этих обстоятельствах превращаются в сугубо частное дело). Есть немалая доля правды в горькой реплике Л.Талалая (сказанное ним о литературе касается культуры в целом): «Наша література уже стала регіональною! Маємо такі собі резервації в Києві, Львові, Харкові...» Резервации не резервации, а, по словам Ивашины, имеем невыстроенность «мережі якихось внутрішніх гуманітарних комунікацій», вместо этого — «симуляцію комунікацій». Ту же «надзвичайно слабку комунікацію» между зародышами украинской новейшей элиты замечает С.Грабовский. Ведь каждое такое эмбриональное образование наподобие «тусовкового» с самого начала ощущает свою самодостаточность. Вот поэтому «тусовки» размыкаются разве что в свой звездный час — во время собственной демонстрации (напомню, что И.Бондар-Терещенко считает презентацию «вінцем «тусівки»), но делают это только для того, чтобы продемонстрировать свою исключительность, избранность (именно это, пожалуй, имел в виду Г.Штонь, употребляя по отношению к «тусовочным» ячейкам пренебрежительное «бомондик»), следовательно, все ту же замкнутость.

«Тусовки» несовместимы с диалогом как способом бытия культуры; они практикуют сугубо внутреннее общение, да и то не полифоническое. Отрицая — в соответствии с каноном постмодерна — давление, силу, иерархию, институциональность, официальность, «тусовка» все же реально отдает предпочтение не горизонтальным связям, а вертикальным зависимостям. Внутри каждого «тусовочного» общества со временем обостряется проблема лидерства, нарастает своего рода конкурентность. В.Мизиано, анализируя современную художественную среду, замечает, что тут «куратор создает художника, а не их партнерство позволяет осуществить обоим свою собственную творческую судьбу».

Может показаться, что при обсуждении проблем «тусовки» я выпускаю из поля зрения модельный для сферы культуры, высказываясь современным языком, «индивидуальный проект». На самом деле я понимаю, что «тусовка» противопоставляет себя, с одной стороны, «нормальному» структурированию культурной жизни, а с другой стороны — все тому же «индивидуальному проекту», то есть интеллектуальной или художественной индивидуальности. Недавно упомянутый Л.Талалай говорит об этом достаточно язвительно: «Поети об’єднувались у генерації, асоціації, дегенерації, ніби намагаючись співати тільки хором. Тому й «туманності» замість «зірок». Ясное дело, когда речь идет о свечении, то его сила прежде всего зависит от плотности ядра, но не только от нее. «Индивидуальный проект» успешно реализуется в силовом поле культуры, а «тусовки» если и не разрушают такого поля, то и не работают на его созидание, не заботятся о связях как между собственными ячейками, так и между «индивидуальными проектами». Еще раз должен подчеркнуть: культурный диалог — не призвание «тусовки». Поэтому в условиях атомизации украинского общества «тусовки» еще больше фрагментаризуют культурное пространство, в то время как давно актуальным стало его исцеление. Вместо того, чтоб капиляризовать художественную культуру, творя единое, хотя и гетерогенное культурно-художественное поле, «тусовки» капсулизируют культурную жизнь. Если к этому добавить, что они здесь ужесточают рыночный климат, способствуют его коммерциализации, а указанная О.Забужко, рядом с движением, экспансия в «гетоизированном» украинстве (М.Рябчук) становится агрессивностью, то оснований для оптимизма найти непросто.

В неминуемой разъединенности каждая из «тусовок» сама по себе не столь значима, чтобы браться за масштабные культурные задачи. Объединиться же для их решения — означает преодолеть доминирующий сейчас «кружковый» принцип структурирования культурной жизни Украины, перерасти «тусовку» как в самом деле подростковую, инфантильную форму. Тем более что даже благосклонная к «тусовке» О.Забужко в последнее время не без удовольствия констатирует: «тусовочність дійшла до краю, вичерпала себе». В последнем (41) номере московского «Художественного журнала», который редактирует В.Мизиано, российские искусствоведы высказывают надежду, что «тусовки» в России должны перерасти в более широкие художественные сообщества, пусть для начала и корпоративные.

Прослеживаем ли мы сейчас хоть какие-то симптомы такого перерастания? Если настойчиво искать основания для оптимизма, то в его пользу могли бы свидетельствовать ряд обстоятельств. Можно назвать художественные фестивали (это прежде всего киевские «Музик-фест» и кинофестиваль дебютов «Молодість»), которые, несмотря на общую «тусовочность» фестивального движения в Украине, наращивают свою культурную значимость и тем самым избавляются от «тусовочных» примет, работают на создание всеобъемлющей сети связей внутри национальной культуры и на нормализацию межкультурных отношений. Отдельные издательства, задуманные как локальные (например, «Лілея-НВ»), привлекают к сотрудничеству все более широкую автуру, и не только из своей «тусовки», но и «внетусовочных» кругов вообще. Есть артагентства, продолжительное время работающие ради определенной «тусовки», а сегодня все чаще поддерживающие формирование общей культурной инфраструктуры. Встречаются театральные и музыкальные общества, которые зарождались как сугубо «тусовочные», а сейчас приобретают широкий культурный резонанс в Украине.

Наконец, достойны внимания некоторые «транстусовочные» фигуры, которые, синхронно действуя в различных, в общем-то замкнутых культурных ячейках, знаменуют между тем не только примерно одинаковый уровень «избранности» принадлежащих к ним лиц, но и определенную общность интенций и основ этих ячеек; а это уже вселяет надежду на их «размыкание». Репрезентативной в таком смысле кажется фигура В.Скуратовского (а то, что эта знаменитая фигура, к сожалению, остается «тусовочной», засвидетельствовано не только отсутствием В. Скуратовского среди авторов литсоюзовских изданий, но и среди автуры «Критики» или «УГО»). Он, кажется, органично живет в обществе «Сучасності» и не менее естественно чувствует себя в совсем другом тесном кругу — «Духа й Літери». Иногда такие «фигуры-звенья» сознательно, целенаправленно стремятся преодолеть приметы «тусовочности» в жизни более широких художественных сообществ. Достаточно указать инициированный новоизбранным председателем НСПУ В.Яворивским и поддержанный президентом АУП Т.Федюком курс на взаимопонимание; недавно намерения обоих были задокументированы. Следовательно, лед тронулся?

Можно надеяться, что приобретенное «тусовками» (способными на «движение») культура абсорбирует, формируя более зрелые, продуктивные, а главное — более открытые, готовые к межячеечному диалогу очаги культурной жизни.